Неполная и окончательная история классической музыки: Роман

ОГЛАВЛЕНИЕ

ВВЕДЕНИЕ

Неумение правильно напеть хотя бы одну ноту - это и благословение, и проклятие сразу. Вернее сказать, ноту, которая входит в состав ме­лодии. Из-за присущей мне неспособности заста­вить гортань издать звук, хотя бы отдаленно схо­жий с чем-то приятным для слуха, я ощущаю себя - и далеко не в одном только смысле - едва ли не человеком палеолита. Очень это меня удру­чает. Помню одни на редкость скверный день, ко­гда размышления о сходстве моих вокальных да­рований с теми, что присущи полезным для пищеварения крекерам, довели меня до того, что я еле-еле смог выволочь мои кости из кровати и проволочь их до ванной. Но с другой стороны, как и всякий, кому постоянно приходится выслу­шивать обвинения в сходстве с первобытным че­ловеком, я ощущаю куда более чем мизерное сродство с тем существом, которое впервые спо­добилось испустить совершенную там или не со­вершенную, но, во всяком случае, музыкальную ноту. Разумеется, никто порядком не знает, что это было за существо, - сведения о добром деле, им содеянном, утратились за века, в которые шансы сохранить оригинал какого ни на есть до­кумента были еще даже меньшими, чем в эпоху Уотергейта. А кроме того, легко сообразить, что это был вовсе и не один человек, но коллектив людей, работавших - кто по отдельности, кто скопом - на царей и цариц, фараонов и импера­торов, а то и на целые царства и династии.

Так что можно с полной уверенностью сказать, что этому даровитому мужу (а он, увы, почти на­верняка был именно мужем), проведшему нас от хрюканья к хорам, от варварского воя к упоитель­ному покою, места в исторических трудах так ни­когда и не найдется. "Я, знаете ли, придумал для па­пы Григория кантус планус" - такого рода похвальбы, может, и годятся для пивной, но места в "Зале славы" Евтерпы они вам точно не доставят. И не подумайте, даже на минуту, будто моя книга сможет пролить на этих людей хоть какой-нибудь свет. Не сможет. Она, знаете ли, названа "неполной и окончательной" историей не просто так.

Что я, однако, сделаю - только не говорите мне, будто вам оно ни к чему, - так это предоста­влю вам возможность оглянуться и понять, какие сообщества людей дали начальный толчок всей нынешней музыке. И чтобы выяснить это, вам придется вернуться назад, и довольно далеко. Гово­ря "далеко", я имею в виду далеко. Не в Древний Египет, не к китайской династии Шань-Инь. Даже не к шумерам или грекам. Вы мне, может, и не по­верите, но всего-навсего во Францию, вообразите!

ЭТИ МНЕ ФРАНЦУЗЫ, КОТОРЫМ ПО МЕДВЕДЮ НА УХО НАСТУПИЛО

Hу вечная же история. Они поставляют нам не только отличную еду, отличное вино и от­личных любовников - нет, кое-кто полагает, что они и к музыке тоже первыми подобрались. Как бы нам это объяснить попонятнее? Ну ладно, мо­жет, вы на минутку составите мне компанию и попытаетесь вообразить, что находитесь сейчас в пещере. Это неподалеку от Перигё. километрах в тридцати к северу от реки Дордонь, от того мес­та, где она прощается с Бержераком. Превосход­ная часть Франции, может быть, нам стоит, когда мы со всем этим покончим, съездить туда, попро­бовать тамошние вина. Именно здесь, в деревуш­ке под названием Арьеж. в мадленской пещере "Три брата" вы сможете увидеть совершенно офигенную фреску, на которой изображен полу­человек, полубизон. (Вот слова, которых я не слышал со дня моего первого выхода в свет. В руке он держит явственное подобие лука - и немалое число ученых, совершенно справедливо считающих, что они намного умнее меня, утвер­ждают, рискуя навлечь на свои академические го­ловы гневную критику: это почти наверняка смы­чок или, быть может, лук двойного назначения - наполовину музыкальный инструмент, наполови­ну смертоносное охотничье оружие. Могу назвать нам имена множества оркестрантов, которые с наслаждением держали бы и своих футлярах что-нибудь в этом роде.

Если этот получеловек, полубизон и вправду таскал с собой смычок, тогда он, надо полагать, как-то крепил его к своей охотничьей маске - по­ближе к носу, - а нанося этой штукой удар, дер­жал ее обеими руками. Нечто похожее нередко проделывается и поныне в туалетах, облюбован­ных уличными девками, но, правда, для музыко­ведов оно представляет интерес куда как мень­ший. Хорошо, если все сказанное кажется вам хотя бы сносно приемлемым, вы должны усвоить, что речь у нас идет о временах, отстоящих по меньшей мере на восемь с половиной тысяч лет от мгновения, когда первая из египетских кошек оторвала мордочку от миски с едой, скосилась на своего хозяина и сказала себе: "Сдается мне, у этого хмыря что-то неладное на уме".

Так вот. 13 500 лет до Р.Х. - перед вами своего рода эскизное свидетельство того, что какую-то музыку кто-то уже играет. А уж после этого, да­же при том, что вы можете напороться там или сям на "флейту мамонтовой кости", вам нее рав­но придется перетерпеть еще девять с чем-то ты­сяч лет - или две с половиной оперы Вагнера, - чтобы получить хоть сколько-нибудь основатель­ное свидетельство несомненного существования музыки. Если вас попросят набросать музыкаль­ную карту, ну, скажем, года 4000-го до Р.Х.. боль­шого числа цветных мелков вам не понадобится. Просто возьмите одни для египтян, другой для шумеров или жителей Вавилона и третий для гре­ков. А если останется еще парочка для Китая и Индии - тогда все хорошо и замечательно. Давайте, однако ж, начнем с мерных трех, с ними одни­ми возни не оберешься.

КОШКИН ДОМ

По моим предположениям, любовь египтян к кошкам объясняется на самом-то деле тем, что египтяне искали, где только могли, жилы, ко­торые можно было натянуть на их арфы. Ныне, где-то около 4000-3000 лет до РX., египтяне, су­дя по всему, застолбили совсем новый участок, закрепив за собой основательные права на зва­ние первой культуры, которая использует не только арфы, но и флейты. Если их арфы обла­дали хоть каким-нибудь сходством с теми, на ко­торых примерно в то же время играли шумеры, тогда они должны были иметь эллиптическую форму, три струны и довольно нарядный резона­тор, вырезавшийся обычно в форме чего-то та­кого, что почиталось в ту пору немаловажным. К примеру, в Месопотамии нередко можно было увидеть добродушного местного арфиста-шуме­ра, который сидел, увлеченно перебирая свои три струны, а на лоне его покоился роскошный, рез­ной сидящий бык.

То было время, когда в Гизе подрастал Боль­шой сфинкс, когда металлические монеты окон­чательно сместили ячмень с должности валюты, когда музыканты сражались за лучшие в городе ангажементы - за возможность играть на рели­гиозных церемониях, справляемых в честь главных богов того или этого дня: богини-матери Инанны. ее отпрыска Думузи. Разумеется, меня это всегда наводило на мысль, что уже в ту нору широко использовались музыкальные группы на подхвате, - отчасти потому, что музыканты и в лучшие-то времена были шатией несколько ма­лахольной, отчасти же потому, что шумеры и египтяне пользовались разными календарями. Египет к этой поре уже перешел на календарь, в году которого содержалось 365 дней, между тем как в городах Месопотамии все еще оставались и ходу добрые старомодные "двенадцать месяцев по тридцати дням в каждом", что давало 360. Пу­таница получалась кошмарная, и если вы умудря­лись родиться в неправильные пять дней, то ни­каких подарков на день рождения вам ожидать не приходилось.

"SUMER" IS ICUMEN IN, ИЛИ ШУМЕРСКИЙ КАНОН

Добравшись до Шумера 2600 года до Р.Х. - пери­ода, известного его поклонникам как Ранняя Третья династия, вы обнаружите новенькие вырезанные в известняке рельефы, свидетельствую­щие, похоже, о том, что арфа обзавелась шестью, а то и семью струнами. Где-то невдалеке от Бисмайи нашли даже горшок, показывающий, что арфу подвешивали на ремешке к шее, - свиде­тельство либо победного шествия прогресса, ли­бо того, что до местной публики дошло наконец, как можно использовать избытки ячменя, и она принялась упиваться до положения риз. Египтяне тем временем пристрастились к округлой, лукообразной арфе, носившей название "бинт" - пред­положительно потому, что ее приходилось щи­пать, как корпию,- а также к длинным флейтам и двуствольным трубам, порой именовавшимся "авлосами". Столетие примерно спустя, когда в Уре возводили гробницу для недавно скончав­шейся царицы Пу-аби,- дело было за добрых че­тыреста лет до того, как Авраам надумал этот го­род покинуть, - ее, царицу то есть, снабдили напоследок очаровательной одиннадцатиструнной арфой с прямой шейкой. Теперь нам ясно, что арфа стала "электрогитарой" своего времени - вездесущей и открытом для самых разных стили­стических интерпретаций.

Создается впечатление, что существовала да­же своя, особая ниша для "глэм-роковой" арфы, не просто имевшей резонатор в форме быка, но как самый настоящий бык и выглядевший. Чест­ное слово. Вся арфа представляла собой здоровенную... штуковину, которая стояла на деревян­ных бычьих ногах. Жаль только, что рельефы не показывают, было ли принято отрывать эту арфу под конец концерта от пола и молотить ею по усилителю и микрофону.