Мальчик-Венера

Спальня еще хранила их запах. Наш запах, всех троих. Кровать была разобрана. Я постарался увидеть на простынях отпечатки их тел, но их не было. Вокруг везде была разбросана одежда, ящики шкафов были наполовину открыты. Многие вещи они увезли с собой, что-то забыли. На полу за дверью остался стоять ночной горшок. Солнце озарило комнату оранжевым светом. Я все еще ощущал на себе остатки их тепла. Я бродил по дому и все время думал, что, если достаточно долгое время ходить в правильном направлении, они вдруг появятся. Что Ева - ведьма и что она меня услышит, протянет руку ко мне с крыши, вытянет меня из дома, и мы вместе с ней улетим в Прагу, к Финоле.

В конце концов, я разделся и пошарил в шкафах. Нашел нижнюю женскую юбку и рубашку, пропитанные запахом любви, которую они мне дарили. Держа их в руках, мне казалось, что это их руки обнимают меня как тогда, когда я оставался у них на ночь в дождь и снег. Я залез в постель и заснул, на самом деле надеясь, что во сне мне удастся вернуть их назад в мою жизнь. Я искренне верил в то, что когда я проснусь, они будут рядом со мной. Или что я стану Финолой, а она мною, или что я смогу почувствовать то, что чувствует она. И что мне в этом помогут их вещи и все вокруг, и то, что я нахожусь в их доме и то, как мучительно я хотел в тот момент, чтобы они вернулись.

Когда я проснулся, было по-прежнему светло. Я вылез из постели и почувствовал, что-то липкое между ног и возбуждение в самом низу живота. Я точно знал, что я кончил, но не знал, почему. Со мной это было первый раз. Я знал наверняка, что во сне я себя не трогал. Когда я спал, не было никаких ощущений, похожих на те, что я испытывал, когда на уроках физкультуры лазил по канату. Я был счастлив и воспринял это как знак от господа Бога и Финолы. Я хорошо помню, что назвал это непорочным зачатьем. И потом я заметил, что свет из оранжевого стал белым и исходил откуда-то из другой части неба.

Я возвращался в их дом каждый день. Надевал на себя их одежду. Это помогало мне почувствовать их близость. И я продолжал пачкать простыни, погружаясь в запах Финолы и воспоминания о ней. Спустя некоторое время я перетащил их одежду к себе в спальню. Поначалу я просто надевал ее, когда ложился спать. Но по мере того, как мои отношения с отцом становились все невыносимее, и он совершенно свихнулся от приступов бешенства, мне захотелось все время быть рядом с Финолой, и я стал носить ее одежду под своей одеждой, находясь дома, и даже когда выходил из дома. Я ходил в школу в ее нижнем белье. Во время плавания, на мне под моими плавками были спортивные трусы Финолы. Я сжег наше убежище со всем, что там было, кроме платья.

Несколько месяцев спустя в их дом въехала английская семья, в которой было пятнадцать детей. Так что я был вынужден прекратить ходить туда. Но к этому времени я уже забрал из дома все, что мне было нужно.

Все, включая косметику, которая, скорее всего, принадлежала Еве. Находясь один в своей комнате, я устраивал себе забавы. Сначала просто красил губы и накладывал тени на глаза, потом очень скоро научился красить и ресницы. Во всем этом макияже я усаживался перед зеркалом, подальше от него, и, прищуривался до тех пор, пока не начинал видеть в зеркале Финолу. У нас было похожее телосложение, одинаковый цвет волос, и в ее женском белье и при помощи игры глазами, я превращался в нее, по крайней мере, в зеркале и, если я трогал себя…гм…я представлял, что это она играет со мной. Это походило на одержимость. И потом, когда я просто ходил по дому и проходил мимо зеркала, казалось, что в зеркале мелькает ее отражение, как будто она на самом деле была там. Какое-то время мне это помогало. Пускай это было всего лишь навязчивой идеей, но это было лучше, чем ничего.

Даже сейчас, когда я говорю об этом, я чувствую, как во мне закипает кровь - или это расплавленное золото? - идет вверх по жилам и стучит в ушах. Чем скорее я умру, тем скорее увижу их снова.

Но осталось уже недолго. Совсем недолго.

Я потерял девственность с датчанином.

Был полдень. Над холмом Уорд кружили в небе воздушные змеи. Мне показалось, что свет солнца был каким-то другим: пылающий шар, висевший в небе над горой Уайдвол, падал вниз прямо на меня. Игра света, или просто островная жизнь… падающая звезда оказалась всего лишь хвостом двадцативосьмифутового воздушного змея, который запутался в ногах своего хозяина. Не было видно или слышно самолетов. Вокруг одно сплошное голубое небо. И вдруг в небе раскрылся парашют, как огромный цветок мака.

Весь холм ощутил на себе его приземление. Мне представилось, как детеныш дракона просыпается где-то в недрах острова. Затопленные в бухте Скапа военные корабли торчали над поверхностью воды. Бум! И прямо около меня приземляется парашют, накрывая всех, кто рядом. Все вокруг становится красным, даже трава. И парашютист выползает из-под складок своего парашюта. Classic Biggles: шелковый шлем парашютиста, защитные очки и объемный белый скафандр, который становится розовым под парашютным тентом. Огромные ручищи и ослепительная улыбка.

Я смотрел, как он собирает парашют, наматывая его себе на руку. Складывает его в ровный квадрат. Когда он снял очки и шлем, он оказался голубоглазым блондином. Он стоял надо мной, руки в боки. Казалось, что сквозь него проходит солнечный свет. "Меня зовут Энгел", представился он, сверкая белозубой улыбкой. На подбородке небольшая щетина. Насколько я помню, ему было около девятнадцати лет, но тогда мне показалось, что он прожил уже целую вечность.

Мы проболтали весь день. С холма мне было видно школьное здание в деревне Хоуп. Дети сидели в классах, склонившись над партами, и все это море простиралось вдали от них. А я сидел с этим датским парашютистом на вершине холма Уорд и слушал его сказочные истории, которые он рассказывал с таким акцентом, что мне казалось, что половину слов я слышу впервые. Он рассказывал о том, как Дания зародилась на спине голубого кита, и поэтому часть страны так и не была до конца исследована, о джунглях, кишащих динозаврами, и о племенах викингов. Что-то о том, как правительство строит пещеры для русалок и раздает горшки с золотом жителям Гренландии в счет компенсации за века колонизации и насилия. Помимо разговоров, мы курили. Я курил эту огромную толстую сигару, которую он мне дал, достав ее из бокового кармана штанины, и, как он сказал, единственную сигару, которая у него осталась. А он курил сигареты из серебряного портсигара. Он рассказывал свои байки до десяти часов вечера, а я не был готов даже наполовину.

К закату солнца я сдался, и он овладел мной прямо в высокой траве по другую сторону холма. Мое первое настоящее траханье. Вот что это такое. Но все что мы делали, это целовались. Я кончил. Дважды. Небо и все вокруг потемнело. Это не было просто прикосновением его легких пальчиков. Меня никто и никогда до этого так не трогал. Никогда, поэтому я и запомнил все так хорошо. Все, вплоть до той единственной сигары. И как он позволил мне увлечь себя в высокую траву. И все, что он делал со мной. Как будто он специально упал с небес на землю, чтобы я кончил. Только представьте такое