Все не так

ПАВЕЛ

Говорят, есть люди, которые любят ходить на похороны. Я к ним не отношусь, мо­жет быть, возраст пока еще не тот, чтобы любить подобные мероприятия, а может, характер у меня для этого дела неподходящий. И вообще, я не уверен в правдивости информа­ции о существовании таких людей. Лично я в по­хоронах ничего хорошего или хотя бы интерес­ного не нахожу, а ведь проводил в последний путь я, несмотря на относительную молодость, уже многих: мало кому из молодых спортсменов уда­ется сделать спорт своей профессией на долгие счастливые годы, зато несть числа тем, кто отда­ет свою накачанную мускулатуру и приобретен­ные в секциях навыки за хорошие деньги в ох­ранные службы или за еще большие деньги — в криминал. Вот и хороним.

Но сегодняшние похороны, на которые я явился, как полагается, в черных джинсах и чер­ной водолазке, держа в руках охапку пушистых разноцветных астр, были другими. Солидными, спокойными, многолюдными. И что самое любо­пытное — ни одного истерического выкрика, ни­кого, кто забился бы в рыданиях, хватался за сердце или терял сознание, как часто бывает, ко­гда внезапно гибнет тот, о чьей смерти никто и думать не думал и чей неожиданный уход повер­гает близких в шок. Н-да, ни малейших призна­ков шока я не наблюдал. И это было странным.

Впрочем, нет, не буду кривить душой. Еще два дня назад меня долго и муторно допрашивал сле­дователь, ибо результаты вскрытия показали совершенно недвусмысленно: смерть наступила в результате отравления, а точнее — остановки серд­ца, вызванной огроменной дозой сердечного препарата, прописанного одному из членов се­мьи. И совсем даже не тому, кто в итоге умер. Можно по ошибке выпить не ту таблетку, но од­ну, а не пару десятков, к тому же растворенных в большой кружке с чаем. Вот такие пироги...

К ритуальному залу я подъехал одним из пер­вых и сидел в машине, наблюдая за прибываю­щими. Минут через пять после меня появилась сверкающая — только что из мойки — машина, из которой, к вящему моему изумлению, вылез Игорь, участковый, обслуживающий тот микро­район, в котором проживала семья Руденко. С Игорем я познакомился давно, еще когда только на­чал работать у Руденко, он мне нравился, и мы даже пару раз пили пиво в ближайшей забегалов­ке и трепались о всякой ерунде, и я, конечно, замечал, что прикид у него неброский, но фирмен­ный, однако мне и в голову не приходило, что он ездит на такой тачке. Впрочем, возможно, маши­на и не его, просто взял у кого-то, чтобы доехать до ритуального зала, расположенного довольно далеко от центра.

Игорь заметил меня, подошел и уселся рядом, на переднем сиденье.

— Здорово, — кивнул я, — пришел оказать ува­жение и выразить соболезнования?

— Следователь велел быть, — хмуро ответил он. — Понаблюдать. Ну, сам понимаешь, смерть- то криминальная. Опера тоже сейчас подтянутся. Паша, ты порядок знаешь?

Я снова кивнул. Уж сколько этих похорон бы­ло на моей памяти...

— Пойдешь с первой группой, с близкими.

Я удивленно посмотрел на участкового. На це­ремонии прощания в зал, где установлен гроб, сначала приглашают самых близких, иными сло­вами — членов семьи, дают им возможность по­быть наедине с усопшим, порыдать, а уже потом, спустя минут десять-пятнадцать, когда проходит первая волна истерик, запускают всех остальных, после чего и начинается собственно гражданская панихида или отпевание, это уж у кого что. Членом семьи Руденко я не являюсь, а причислить меня к близким если и можно, то с очень боль­шой натяжкой. Кто я им? Наемный работник.

— Неудобно, — с сомнением произнес я.

—Я понимаю, — в голосе Игоря зазвучала не­ожиданная мягкость, — я все понимаю, Паша, но я тебя прошу. Пожалуйста. Уж мне или операм из розыска идти с близкими совсем не в дугу, а по­сторонние глаза должны быть. Обязательно. Убийца — кто-то из тех, кто пойдет с первой группой, с родными. И очень важно знать, кто где стоял, как себя вел, как смотрел, кто с кем пере­говаривался, кто плакал, а кто только делал вид, что скорбит. Ну, Паш?

Я молчал, уставившись в приборную доску.

— Ты пойми, — настойчиво продолжал Игорь, — первый момент, когда они увидят открытый гроб, — он самый острый, так всегда бывает. Большинст­во из них видело человека только живым и здо­ровым, потом его увозит "Скорая", потом сооб­щают, что он умер, и потом они видят его уже мертвым в гробу. Это невероятный шок. Люди в этот момент плохо владеют собой, плохо сооб­ражают, и очень часто вылезает то, что они хоте­ли бы скрыть. Ну? Поможешь?

В общем, он меня уговорил.

И вот я стою в небольшом красивом зале, в центре которого возвышается открытый гроб, и наблюдаю за присутствующими, спрятав глаза за темными стеклами очков. Тут все в очках, все до единого, кроме самого младшего, шестилетнего Костика, и иди знай, то ли человек прикрывает покрасневшие и опухшие от слез веки, то ли хо­чет скрыть сухой, равнодушный или полный зло­радства взгляд.

Кто из них убийца? Кто? А ведь это совершен­но точно кто-то из них, потому что больше некому.

Мог ли я знать два года назад, когда пришел работать к Руденко, что все закончится вот так страшно?

Когда я был еще пацаном, мама постоянно твердила, что надо быть умнее, хитрее, осторож­нее, что я со своим таранным прямодушием, которое я по наивности считал честностью, только настрадаюсь, а толку все равно не будет. По-ви­димому, мамуля была права, но, чтобы это оце­нить, мне понадобилось прожить без малого тридцать лет, набить синяки и шишки, завоевать кое-какие призы и медали вкупе со званием мас­тера спорта международного класса, побалансировать на грани инвалидности и в конце концов остаться без работы и без жилья. Вернее, жилье пока еще было, но очень условное, а вот работы не было совсем. Никакой. Условность же моего пристанища заключалась в том, что мне, скрип­нув зубами, разрешили пожить в нем бесплатно, но очень короткое время.

Как и многие молодые люди, я совершал, причем неоднократно, типичную ошибку: считал, что "так будет всегда". Всегда будут молодость, силы, здоровье, физические кондиции, спортив­ные успехи, всегда будут работа и деньги, и лю­бовь тоже будет всегда. Причем объекты самой любви периодически меняются, но все равно каждый раз возникает твердое убеждение, что это никогда не кончится.

Я был дураком, за что и поплатился. Нет, не ду­раком — идиотом, причем фантастическим. На­верное, мне просто везло в той сфере, которая именуется личной жизнью, и каждая следующая пассия возникала на моем пути в то время, когда я еще не расстался с предыдущей, поэтому про­блема жилья надо мной как-то не висела: я про­сто переезжал с одной квартиры, принадлежащей даме сердца, на другую, хозяйка которой становилась моей новой возлюбленной. И какого же черта я полагал, что так будет всегда?

Нет, вру, ничего такого я, конечно, не думал, и в этом как раз и состоит типичная ошибка: о бу­дущем я не думал вообще. А чего о нем думать, если оно будет таким же, как сегодня? Будут обес­печенные милашки с квартирами, и будут плат­ные бои в закрытых клубах и "черные" тотализа­торы, и будут люди, желающие серьезно трени­роваться и платить за это деньги. Так о чем тут думать?

Потом я здорово покалечился, оказавшись со своей машиной не на том перекрестке и немножко не в то время. Пятью секундами раньше или позже — и тот пьяный кретин, несшийся на красный свет со скоростью чуть меньше скоро­сти звука, проскочил бы мимо меня. Но он не проскочил, и когда я через полгода вышел из больницы, ни о каких серьезных тренировках с серьезными противниками уже не могло быть и речи. За эти полгода моя "квартирная хозяйка" успела решить личные вопросы самым карди­нальным образом, то есть собралась замуж. Есте­ственно, не за меня. Возможность проживать на ее площади я потерял, но, поскольку жених у нее выдался знатный, она к моменту моей выписки уже переехала к нему в загородный коттедж, а мне милостиво позволила пожить в ее квартире, но только недолго, пока я подыскиваю себе жи­лье. Вы еще не поняли? Я не москвич. Я приехал совсем из другого города, маленького и далекого, ибо, как и огромное множество людей, наивно полагал, что если красивая, как в кино, жизнь где-то и существует, то только в столице, где кру­тятся большие деньги и существует масса воз­можностей показать себя и как-то продвинуться. В общем, можно было бы долго описывать ис­торию моей глупости, но я не стану этого делать, потому что важен результат: я одновременно оказался без привычных физических кондиций, без денег (правда, с новенькой машиной. Старая, попавшая в аварию, восстановлению не подлежа­ла, и первое, что я сделал, выписавшись из больницы, — купил машину, угрохав остатки сбере­жений, и без того оскудевших, потому как полго­да лечения — удовольствие не из дешевых), без работы и без жилья. К перечню того, чего у меня не было, надо добавить и желание вернуться до­мой, в родной город. Уезжать из Москвы мне не хотелось. Ума у меня, вероятно, тоже не было, потому что какой же умный человек покупает машину, когда ему негде жить? Но представить себя без машины было совершенно невозможно. Как это: в Москве — и без машины? Так что я, за­сунув гордость в одно пикантное место, начал искать работу. Если бы рядом была моя мама, она, конечно, сказала бы, что мне надо быть ум­нее и хитрее, то есть делать вид, что предложе­ний у меня хоть отбавляй, что за такого ценного кадра, как я, любой готов уцепиться обеими рука­ми, но мне, понимаете ли, наскучила работа со взрослыми здоровенными накачанными дядька­ми, все необходимые деньги я уже заработал и теперь ищу, чем бы мне развлечься, так что вы предлагайте, а я еще повыбираю да повыкобениваюсь. Но мамы рядом не было, и за поиски ра­боты я взялся со всем присущим мне дурацким прямодушием, то есть запустил свое резюме в Интернет, а также обзвонил все места, где успел за последние восемь лет поработать, честно рас­сказал про проблемы со здоровьем и признался, что готов взяться за любое дело, если зарплаты хватит на съем самого дешевого жилья, бензин и прокорм.

По состоянию здоровья я мог бы заниматься с детьми и начинающими подростками, но это по­ле оказалось давно и плотно занято, и мне там места не нашлось. На остатки денег я уныло жил в милостиво оставленной мне на время квартире и ждал, когда что-нибудь проклюнется. Ждал я долго, тратя свободное время на то, что погрызал сам себя, посыпая раны солью упреков в глупо потраченных годах. Вообще-то по молодости лет трудно сделать правильный выбор, когда выби­рать приходится между бурной денежной жиз­нью, с одной стороны, и планомерным монотон­ным выстраиванием собственной карьеры — с другой. Покажите мне молодого мужика, кото­рый при подобной альтернативе выберет не то, что выбрал в свое время я сам. Участвовать в плат­ных боях, проводящихся в закрытых клубах, и получать за это немалые деньги, заводить яркие знакомства и страстные скоротечные романы или вставать каждый день в семь утра и скучно ходить на службу, выгадывая и высчитывая, когда можно будет позволить себе поменять машину или съездить отдохнуть за границу... Одним сло­вом, все понятно.

Все прекрасно в большом патриархальном семействе Руденко. Но - увы! - впечатление это обманчиво: каждого из многочисленных представителей семьи обуревают свои потаенные страсти и запретные желания. И потому, когда погибает, причем явно насильственной смертью, один из членов клана Руденко, то все домочадцы попадают под подозрение. Каково это, сидя в тесном семейном кругу, сознавать, что один из них убийца? Но еще страшнее заглянуть себе в душу, посмотреть в глаза демонам, что гнездятся в ней и заставляют жизнь идти не так, как надо. Именно эти демоны подталкивают человека к той черте, переступив которую повернуть назад уже невозможно…