Общество взаимного восхищения

Мужество

Ветер бил в лицо. Порывами налетал, и стараясь смахнуть ее с тротуара, с дороги, казалось вообще с этой земли. Она, выйдя из дверей, знала, что будет трудно. Но не до такой же степени. Дождь бил по лужам, на которых большие пузыри лопались, а на смену им появлялись тысячи новых. Она шла вперед. Не защититься, дорога лежала на плоскости, похожей на большую раскрытую ладонь, тропинки, как линии на руке, по которым можно было бы гадать. Вот эта длинная глубока, в которой полно глубоких луж – эта линия жизни. Она пересекает небольшие сухие островки, мелкую поросль лопухов и кашки, а потом снова уходит под поток, который тем сильнее, чем громче барабанит дождь.
Ветер дует на эти лужи и их начинает штормить, кажется, не перепрыгнуть. А стоит на минуточку ступить в поток и воды набирается по щиколотку. Один ботинок, новой недавно купленной пары, протекал с самого начала. Она уже попадала в такие передряги, но менять не понесла. Не любит менять то, что попало к ней в руки.
Зонт, большой зеленый зонт закрывал ее от дождя. И от всего, что можно увидеть. Сплошной дождь, поток и зеленый купол зонта – вот весь мир сейчас для нее. Краем глаза она выхватывала то, что оставалось не закрытым большим крылом зонта. Шины на блестящем, серебряном колесе, они сворачивают в ее сторону – значит надо посторониться и она прыгает на сухой островок в стороне посреди бушующего потока. Чьи-то большие черные ботинки. Пусть сворачивают сами. Я иду по прямой, думала она, и это моя дорога. Ботинки обошли стороной. Ура, победа! Мы с зонтом победили, думала она, идя дальше. Нестерпимо на мокром ветру заныла нога. Джинсы отсырели, все правильно, думала она, так и должно было быть, ей нельзя в сырости, сказал доктор. Но как, как прожить всю жизнь, не намокая? Разве это для таких отважных и упрямых. А все-таки, может, не стоило сегодня. Все-таки она лечится уже два месяца и вот так из-за одного дня все насмарку? Нет, ничего не будет – упрямые и упорные, они идут наперекор всему, превозмогая боль, непогоду, дождь и ветер.
Стихия боролась с ней не на шутку. Ветер норовил вывернуть зонт наизнанку. Но у зонта был ее характер, понятно, это же ее зонт. Он был крепким, большим негнущимся, немного старомодным. Но зато прочным, не таким как эти вихлястые яркие новые. Он и открывался туго, медленно, но зато потом его не сложить никаким ветром. Сзади раздался тихий голос:
- Обходи, обходи быстрей.
Обходят, подумала они и прибавила шагу. Но тут из-под зонта вынырнула в поле ее зрения девочка в красивой бело-цветастой курточке, а за ней ее мама, тоже под зонтиком. Люди ходят не налегке, и уже надели осенние курточки, - подумала она. – Скоро совсем похолодает, а ведь это лето еще одно, ее лето. Вот какая суровая жизнь! Ветер летел почти горизонтально, дождь пошел косо. И тогда она повернула зонт так, как волны носят щиты. Широкий зеленый зонт закрыл ее диагонально с пояса до головы. Видно, оставалось только на два шага вперед. Теперь она шла, как в атаку, прижав ручку зонта к животу.
Впереди между железным и деревянным заборами на нее, подняв зонт, почти вытянутой руке надвигалась громада. Женщина, высотой с забор, блондинка в куртке цвета металлика, как робот шла на нее. Шварцнеггер, вспомнила она вчерашний американский боевик. Ничего, все познается в борьбе. Выдержим. Блондинка, странно вильнув бедрами, отскочила к забору. А она шла дальше. Пройдя коридор, на секунду оглянулась, что там за забором. Надо быть в курсе и знать местность, как свою ладонь. За хлипким забором, навалившись и чудом его не опрокинув, высилась груда земли. В голове, как у роботов зазвучал магнитофонный голос: «Опасность, опасность. Ходить нельзя. Может смять». Обратно мы пойдем другим путем, думала она о себе теперь почему-то во множественном числе. Ах, да, она же не одна, с ней друг – ее верный большой зеленый зонт. Индейцы правы одушевляя предметы, думала она с теплотой про свою беленькую курточку. Моя вторая кожа, спасибо тебе, ты спасаешь меня от непогоды, курточка шуршала, как обычно шуршит нейлон, и поскрипывала понимающе.
Впереди забрезжило, стали видны красные кирпичи дома, к которому вела ее дорога. Впереди мигнул красный огонек стопов большого мерседеса, проходя мимо, она скосила глазом – за рулем сидел молодой мужчина в летней песочного цвета рубашке с короткими рукавами и рыжих полотняных брюках. Вот когда человеку нужна машина. Думала она, в дождь, когда ветер сшибает, когда трудно идти и болит нога. Для этого придумали ее люди, а некоторые, те, что ленивые просто используют ее не по назначению. Но она дойдет и так. Она сильная, смелая, волевая женщина.
Ветер неожиданно стих, когда она приблизилась к большому красному дому. Она подошла к дверям. Неужели еще закрыто, подумала она, резко дернув за ручку. Дверь открылась. Она вошла, дверь закрылась за ней. И все стихло. Там стояла пожилая женщина в не промокающей косыночке от плаща и белобрысый мальчик в яркой куртке. Она посмотрела на часы, затем на этих двоих.
- Пора, - сказала она себе, - прошла дальше и остановилась – здоровенный охранник вопросительно посмотрел на нее.
- Уже можно? – вдруг почему-то тоненьким-тоненьким голосом спросила она.
- Конечно, давно можно! – снисходительно улыбнулся он. И она, взяв тележку, ринулась к прилавкам и подумала, что обратно идти ветер будет попутный. И она наденет капюшон, а зонтик положит в сумку, потому что в одной руке столько продуктов не утащить.

Спутник кинофестиваля

- О, это был твой звездный час, - говорили ей потом.
- Она делала интервью с самим Бернардо Бертолуччи, - восклицали вокруг.
И она сама начинала чувствовать себя человеком значительным, влиятельным и удачливым.
Она тогда работала в «Спутнике кинофестиваля» - тоненькой газете с фотографиями звезд, приехавших на фестиваль, на обложке.
Она принимала этих людей такими, какие они есть. Они ей нравились, они участвовали в этом празднике и она тоже - значит, они вместе. В «Спутнике» шли ее интервью: маленькие столбики предложений. И она старалась, как могла. Начальник у нее был человек нерезкий, умный, и ее совсем не правил. Как напишет, так и идет.
Приятельствовала она тогда с Леной, дочкой известного писателя, женщиной энергичной до деспотизма. Они с ней ходили пить кофе в буфет на втором этаже гостиницы. И та жаловалась:
- А у меня он все перечеркивает, все ему не так, все мне советует у тебя учиться. Ну, скажи по правде, где я и где ты? Разве нас можно сравнивать?
Она соглашалась. Действительно, Лена уже сколько лет в журналистике! И имя есть.
- Пусть скажет спасибо, что я к нему на эту работенку временную пошла, -продолжала та. - Только потому, что кино люблю.
Лена округляла свои и без того круглые глаза, отчего курносый нос становился еще вздернутей, и начинала еще больше походить на своего отца, уже классика советской литературы. Человеком она была незлопамятным.
- Ну, скажи чему мне у тебя учиться? Что ты такого уж пишешь? - Лена допивала кофе и так громко ставила маленькую чашечку на блюдце, что сидящие вокруг вздрагивали.
На фестивале она, как будто растворялась в самой обстановке праздника, ей здесь даже дышалось по-другому - радостно. Вокруг столько талантливых людей, столько лиц, столько нового. Энергия кино, казалось, будто пронизывала эту часть Москвы, гостиницу «Россия», где располагалась и их редакция. Это были две небольшие комнатки, куда она приходила за заданиями. А тут пришла она, а начальник говорит ей спокойно:
- Приехал Бертолуччи. Пойди, сделай с ним интервью, и побольше. Сделать интервью с мастером, чей фильм «Стратегия паука» она помнила всеми клеточками своего существа - это был подарок! - А как же Багинский? - удивилась она.
- А с ним он встретиться отказался, - сказал Никита и зарылся в своих бумагах. Потом пришла Лена. Она сказала ей про Бертолуччи, и та долго возмущалась, почему это не она должна делать. Ну, узнала она в пресс-центре телефон. Назначил он ей время. И утром, отловив по дороге молоденькую переводчицу с английского (с итальянского - не нашла), поднялась с ней на этаж, где жил режиссер.
Он уже сидел за столиком кафе. Можно было сказать, что он похож на всех итальянцев, а они - на него, только он крупнее, и в глазах какое-то сознание внутренней значимости. Он ел бутерброды с черной икрой (им официантка тоже принесла кофе) и между бутербродами рассказывал про себя: про детство, и про юность, и как в кино попал. Ей было интересно все. Она понимала, конечно, что такой красивый человек и умный должен обязательно заниматься кино: что еще может быть таким же захватывающим! Бертолуччи вытер губы салфеткой. , Переводчица переводила плохо. И она несколько раз ловила ее на том, что та переводит чуть ли не прямо противоположное тому, что он говорил. Но, в принципе, все было понятно и интересно. Она смотрела на него с восхищением, которое постепенно почему-то остывало. И когда легкий холодок, наверное, от холодного гостиничного пола начал проникать в нее, она сказала «Спасибо». Он пожал ей руку, и они разошлись.
Начальник прочел интервью, говорит:
- Все чудненько. Только ты вот съезди побыстрому к Багинскому, путь он глянет, и назад.
Она поехала. Еще ничего не подозревая, полностью полагаясь на Никиту.
Багинский открыл сразу, как будто стоял за дверью и ждал звонка. Познакомились.
- Вы занимаетесь итальянским кино? - почему-то с испугом в голосе спросил он.
- Нет, - удивилась она. — Просто кино.
И почувствовала, что это его успокоило. Прошли в кабинет. Он сел за большой письменный стол между двумя шкафами, набитыми книгами про итальянское кино. Она - в кресло рядом. Внимательно прочел статью, сделал две пометки, кажется, добавив дату выпуска фильма, и подписался под ее статьей.
Она вернулась в редакцию, совершенно не обратив на эту подпись внимания. Наверно, так надо. Может, они с Никитой договорились, что тот проверит и, если все правильно, подпишется.
А на следующий день вышла газета, и в ней ее интервью на полосу с двумя подписями, причем первая - Багинского.
- Вот это да! -возмущалась Лена. –Никита как же так!? Багинский там и рядом не валялся.
Она не стала слушать неинтересный ей уже разговор про Берталуччи и Багинского, вышла в коридор.
- О, кого я вижу! – почти споткнулся о неё Павловский, известный режиссёр среднего возраста, но от него было ощущение, что он снимал ещё чёрно-белое немое кино. - Ты тут?
- Тут, -сказала она.
- Хорошо, что я тебя встретил, -обрадовался он, -ты меня можешь выручить! Ты горные лыжи любишь, купи у меня ботинки!
- Предложи Багинскому, -сказала она.
- Ты серьёзно? –спросил Павловский.
- Абсолютно, -сказала она. – Он большой специалист по итальянскому кино, купит у тебя ботинки, и может быть на горных лыжах сломает себе шею!
- Всё понял, -сказал режиссёр, -ты сердитая, тебе это идёт! И вообще ты похожа на Лолиту Торес!
И оптимистично побежал дальше.
- Ты не должна это так оставлятъ, - говорила ей Лена, закуривая сигарету.
Они опять пили кофе на втором этаже. И она поймала себя на мысли, что ей, в общем-то, все равно. И так же, как это происходило иногда, восторг постепенно таял. Это похоже на то ощущение, которое охватывает ее, когда она в сумерках смотрит в окно - все кажется таинственным и сказочным, и исчезает сразу, стоит только зажечь свет. Тогда остается лишь задернуть на окне занавеску.
Ах, как она тогда любила кино!