Жизнь, полная приключений

ИЗ ДЕТСТВА

Однажды я получил заслуженный отпор, когда полез драться с мальчишкой сапожника, которого послали с поручением на нашу территорию. В руке у него был зеленый суконный мешок с тяжелыми башмаками, и он здорово оглушил меня, шарахнув им изо всех сил по голове. Это был полезный урок. Замечу, однако, в свое оправдание, что, несмотря на драчливость, я никогда не лез к тем, кто слабее меня, и иногда совершал подвиги в их защиту. Как будет видно из главы о спорте, в последующие годы жизни мои пристрастия не изменились.

...В первые десять лет моей жизни я очень быстро читал - так быстро, что в маленькой библиотеке, которой мы пользовались, мою мать предупредили, что нельзя менять книги чаще двух раз в день. Вкусы у меня были достаточно мальчишеские: любимый автор - Майн Рид, а любимая книга - его "Охотники за скальпами". Еще в раннем детстве я написал маленькую книжку и нарисовал в ней картинки. Там были человек и тигр, которые, едва встретившись, слились в единый образ. С преждевременной мудростью я заметил своей матери, что в приключенческой истории не сложно поставить людей в трудное положение, а вот вывести их из него гораздо сложнее, с чем, без сомнения, сталкивался на практике любой писатель, описывающий приключения.

ГОДЫ УЧЕБЫ

Из Ходдера (подготовительная школа. - Ред.) я перешел в Стоунихерст, огромный средневековый особняк, отданный иезуитам лет сто пятьдесят назад, которые перевели туда целиком педагогический состав одного своего голландского колледжа, чтобы сделать закрытую школу... Лишь на последнем этапе моего обучения в Стоунихерсте я осознал, что во мне есть литературная жилка, присущая далеко не всем. Cлучай, обнаруживший дремавшие во мне силы, произошел в предпоследнем классе, которого я достиг в 1874 году, где полагалось сочинить стихи (так называемые стихи) на любую из заданных тем. Для большинства ребят это оказалось тоскливым, жестоким заданием. Обычно это были уморительные обхаживания музы. Но для такого страстного поклонника поэзии, каким на самом деле был я, это оказалось делом любви, я сочинил стихи, сами по себе довольно убогие, но показавшиеся чудом всем лишенным подобных наклонностей... На последнем году обучения я уже издавал журнал колледжа и написал изрядное количество посредственных стихов. Я также съездил на вступительные экзамены в Лондонский университет - хорошую всестороннюю проверку, которой заканчивается учебный курс Стоунихерста, и поразил всех, получив там особое отличие; так, в шестнадцать лет я окончил Стоунихерст с лучшими достижениями, чем можно было предположить по моим довольно-таки сомнительным успехам.

ОХОТЯСЬ ЗА КИТАМИ

В 1880 году в течение семи месяцев я плавал по арктическим морям на корабле "Надежда" под командованием известного китобоя Джона Грея. Я вступил в должность врача, но мне было всего двадцать, и мои познания в медицине оказались на уровне среднего студента третьего курса, так что я часто думал, как мне повезло, что за время моей службы не произошло чересчур серьезных случаев... Подкрадываться к киту - занятие потрясающее. Ты сидишь к нему спиной и знаешь о нем лишь то, что читаешь на лице рулевого. Он вглядывается через твою голову, наблюдая, как животное медленно плывет по воде, и время от времени, поднимая руку, дает гребцам сигнал остановиться, когда кит поворачивается, обращая к нам свой глаз, а затем - вновь начать подплывать бесшумно, когда кит повернется хвостом. Там много плавучих льдин, и пока гребцы сидят тихо, вид самой лодки не заставит животное нырнуть. Вы медленно подкрадываетесь, и наконец вы уже так близко, что рулевой знает: доплыть до кита можно раньше, чем тот успеет нырнуть, поскольку, чтобы привести эту огромную тушу в движение, необходимо время. Ты замечаешь затаенный блеск в глазах рулевого, румянец на его щеках и слышишь: "Давайте, ребята! Давайте! Жмите!" Щелкает затвор большой гарпунной пушки, от весел летит пена. Еще, может, шесть гребков, и с глухим жирным хлюпаньем нос врежется во что-то мягкое, и ты вместе с веслами полетишь в воду. Но тебя это не волнует - ткнувшись в кита, ты сразу услышишь грохот пушки и поймешь, что гарпун выпущен в упор в его огромный свинцового цвета бок. Животное камнем идет на дно, и нос шлюпки уже зарывается в воду, но над центральной скамьей вьется красный флажок, показывая, что кита зацепили, а под сиденьями и вытянутыми ногами вьется через нос за борт свистящий линь...

Хотя в гренландских морях за год, случается, добывают от двадцати до тридцати китов, возможно, что огромная бойня прошлого века уменьшила их число до того, что их осталось не более нескольких сотен. Тот факт, что часто китобоец не раз преследует одного и того же кита, показывает, сколь ограниченно должно быть их число.

Вернувшись, я без задержки приступил к выпускным экзаменам, которые сдал с неплохими, но не выдающимися результатами в конце зимнего семестра 1881 года. Теперь я стал бакалавром медицины и магистром хирургии, недурно начав профессиональную карьеру...

НАЧАЛО ЛИТЕРАТУРНОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ

Приехав в Портсмут, я неделю провел в меблированных комнатах. В это время я отослал несколько рассказов в "Лондон сосайети" - журнал, ныне несуществующий, но в те годы процветавший под руководством главного редактора м-ра Хогга. В апрельском номере за 1882 год появился мой рассказ, теперь, к счастью, уже забытый, который назывался "Кости", а в предыдущем, рождественском номере, вышел другой - "Блуменсдайкский овраг". Оба они были жалким подражанием Брету Гарту. Они вместе с уже упоминавшимися рассказами исчерпывали все, что я написал за тот период. Я объяснил м-ру Хоггу обстоятельства, в которых находился, и написал для него новый рассказ в рождественский номер под названием "Мой друг - убийца". Хогг отреагировал очень любезно и прислал мне десять фунтов, которые я отложил для своей первой квартальной платы за дом. Но мне не доставило удовольствия, когда много лет спустя он заявил, что все права на эти незрелые рассказы принадлежат ему, и опубликовал их в книге, где стояло мое имя. Будьте осторожны, юные авторы, будьте осторожны, или тот, кем вы были в молодости, окажется вашим злейшим врагом!..

Во времена, предшествовавшие моей женитьбе, я иногда писал рассказы, вполне годные на то, чтобы продать их по очень низкой цене - в среднем фунта по четыре, но не годные к переизданию. Они разбросаны по страницам журналов. Пусть они там и остаются. <...> Я начал заниматься собирательством. У меня до сих пор хранятся записные книжки, полные сведений любого рода, которые мне тогда попадались. Огромная ошибка - начать разгружать судно, когда вы еще его как следует не загрузили. Мой медлительный метод и естественные ограничения позволили мне избежать этой опасности.<...>

Примерно через год после женитьбы я понял, что могу продолжать писать рассказы всю жизнь и никогда не добьюсь признания. Для этого необходимо, чтобы ваше имя оказалось на корешке книги. Только так вы утвердите свою индивидуальность, и ваши достижения либо приобретут высокую репутацию, либо заслужат презрения. <...>

Теперь я чувствовал, что способен на что-то более свежее, яркое и искусное. Проницательный детектив месье Дюпен Эдгара По был еще с детства одним из моих любимых героев. Не смогу ли я привнести что-то свое? Я подумал о своем бывшем преподавателе Джо Белле, его орлином профиле, странной манере поведения, сверхъестественной способности отмечать детали. Будь он детективом, он непременно привел бы это завораживающее, но неупорядоченное дело к чему-то близкому точной науке. Попробую, смогу ли добиться подобного. В реальной жизни это, безусловно, возможно, так почему бы мне не попытаться осуществить это в литературе?

ВСТРЕЧА С ОСКАРОМ УАЙЛЬДОМ

Моя книжка о Холмсе имела в Америке некоторый успех, и немного времени спустя я узнал, что агент "Липпинкотта" находится в Лондоне и хочет встретиться со мной, чтобы договориться о книге. Нет нужды упоминать, что я на день оставил своих пациентов и с нетерпением явился на назначенную встречу... Теперь я ехал в Лондон по литературным делам уже во второй раз. Стоддарт, этот американец, оказался отличным малым и пригласил обедать еще двоих. Это были Джилл, член парламента, очень забавный ирландец, и Оскар Уайльд, который уже прославился как поборник эстетизма. Для меня это был поистине золотой вечер. Уайльд, к моему удивлению, читал "Мику Кларка" и восторженно о нем отозвался, так что я не чувствовал себя тут совсем лишним. Его разговор оставил в моей душе неизгладимое впечатление. Он далеко превосходил всех нас, но умел показать, что ему интересно все, что мы могли произнести. Он тонко чувствовал и обладал тактом. Ведь человек, единолично завладевающий разговором, как бы умен он ни был, в душе не может быть истинным джентльменом. Уайльд в равной степени и брал, и давал, но то, что он давал, было уникально. У него была поразительная меткость суждений, утонченный юмор и привычка сопровождать свою речь легкими жестами, присущими только ему. Его остроумные рассказы тоже были веселыми и интересными. Мы рассуждали на тему циничного афоризма относительно того, что нас огорчают удачи наших друзей. "Дьявол, - сказал Уайльд, - шел однажды по Ливийской пустыне и набрел на место, где куча бесенят изводила святого отшельника. Святой легко отмахивался от их вредоносных соблазнов. Увидев их неудачу, дьявол вышел вперед, чтобы преподать им урок. "То, что вы делаете, слишком грубо, - сказал он. - Позвольте-ка мне на минуточку". И прошептал святому: "Твой брат только что назначен епископом Александрии". И тотчас же ясный лик отшельника омрачила злобная зависть. "Вот, - сказал дьявол своим бесенятам, - какой прием я бы вам посоветовал". В результате этого вечера мы с Уайльдом обещали написать по книге для журнала "Липпинкотт" - вкладом Уайльда стал "Портрет Дориана Грея", книга, без сомнения, очень высокая в моральном отношении, а я написал "Знак Четырех", в которой во второй раз появился Холмс. Должен прибавить, что ни разу в речи Уайльда я не заметил и намека на вульгарность мысли, в то время никому и в голову не могло прийти нечто подобное. Я встретился с ним еще только однажды, много лет спустя, и тогда у меня сложилось впечатление, что он сошел с ума. Он, помнится, спросил меня, видел ли я какую-то из его пьес, шедшую тогда на сцене. Я ответил, что нет. Он сказал: "Ну, вы должны посмотреть. Она восхитительна. Она гениальна!". И все это с самым серьезным выражением лица. Нельзя вообразить ничего менее похожего на его джентльменские манеры в прежние времена. Я подумал тогда и сейчас еще думаю, что чудовищная эволюция, которая его погубила, носила патологический характер, и заниматься им следовало скорее в больнице, нежели в полицейском участке...

ШЕРЛОК ХОЛМС НА КОНВЕЙЕРЕ

В то время выходило много ежемесячных журналов, особенно выделялся среди них "Стрэнд". Как и теперь, редактором его был Гринхоу Смит. Размышляя об этих журналах, печатавших рассказы, никак не связанные между собой, я вдруг подумал, что один персонаж, проходящий через всю серию рассказов, если только он завладеет вниманием читателя, привяжет его к этому журналу. Кроме того, мне давно казалось, что от обычного сериала будет не много пользы, он скорее станет для журнала обузой, поскольку рано или поздно человек пропустит один номер и, значит, потеряет ко всему повествованию интерес. Ясно, что идеальным компромиссом тут был бы персонаж, переходящий из рассказа в рассказ, хотя каждая отдельная история должна носить вполне законченный характер, чтобы покупатель всегда мог быть уверен, что сполна получит удовольствие от напечатанного в данном номере журнала. Я считаю, мне первому пришла в голову эта идея, а журнал "Стрэнд" первым ее осуществил. Подыскивая себе главного героя, я почувствовал, что Шерлок Холмс, которого я уже вывел в двух маленьких книжках, весьма подходит для такой серии рассказов. Я начал писать их, долгими часами сидя в ожидании пациентов в своем кабинете для консультаций...

Я, однако, не мог всего знать и смело полагал заняться достойной литературной работой. Писать о Холмсе было трудно, потому что на самом деле для каждого рассказа требовался столь же оригинальный, точно выстроенный сюжет, как и для более объемистой книги. Человек не может без усилий быстро сочинять сюжеты. Они мельчают или разваливаются. Я решил, что раз теперь у меня нет больше оправдания, заключавшегося в полной зависимости от денег, я никогда больше не стану писать ничего, что не соответствует высшему уровню моих способностей, и, следовательно, не стану писать рассказов о Холмсе, если у меня не будет стоящего сюжета и проблемы, действительно занимающей мой ум, потому что это - первое условие, чтобы заинтересовать кого-либо другого. <...>

Публика по-прежнему требовала рассказов о Шерлоке Холмсе, и я время от времени старался их поставлять. Наконец, выпустив уже две серии рассказов, я почувствовал, что мне грозит опасность писать через силу и что мои рассказы начнут полностью отождествлять с тем, что сам я считал низшим уровнем литературных достижений. Поэтому в знак своей решимости я вознамерился лишить жизни моего героя... Реакция публики меня поразила. Говорят, человека никогда не могут оценить, пока он не умрет, и благодаря всеобщему протесту против того, что я окончательно уничтожил Холмса, я узнал, сколь многочисленны его друзья.

ШЕРЛОК-ХОЛМС КАК ОБЪЕКТ ПАРОДИИ

Сэр Джеймс Барри воздал должное Шерлоку Холмсу в смешной пародии. Это был веселый жест смирения по поводу неудачи комической оперы, для которой он взялся писать либретто. Я помогал ему в этом, но, несмотря на наши совместные усилия, получилось очень скучно. После этого Барри прислал мне пародию на Холмса, написанную на чистых страницах в одной из его книг. Вот она.

"Завершая приключения моего друга Шерлока Холмса, я поневоле вспоминаю, что он, кроме одного случая, о котором вы сейчас узнаете и который положил конец его необычайной карьере, никогда не соглашался принимать участия ни в какой истории, связанной с людьми, зарабатывающими на жизнь пером. "Я не очень разборчив в отношении тех, с кем якшаюсь по деловым соображениям, - говаривал он, - но что касается литераторов - это уж, извините".

Однажды вечером мы сидели в нашей квартире на Бейкер-стрит. Я (как сейчас помню) работал за столом в центре комнаты над "Приключениями человека без пробковой ноги" (над которыми поломало голову Королевское общество и другие научные общества Европы), а Холмс забавлялся, постреливая из маленького револьвера. Летними вечерами он любил попалить вокруг моей головы, так что пули едва не задевали мое лицо, покуда на противоположной стене не образуется портрета, и это лишь в малой степени показывает его мастерство, ибо многие из этих изображений, выполненных таким образом, по общему признанию, отличаются восхитительным сходством.

Я глянул в окно и, заметив двух джентльменов, быстро шагавших по Бейкер-стрит, спросил его, кто они такие. Он незамедлительно раскурил свою трубку и, изогнувшись в кресле наподобие восьмерки, ответил:

- Это двое соавторов, написавших комическую оперу, но она провалилась.

Пораженный, я подпрыгнул со своего стула до самого потолка, а он продолжал объяснения:

- Дорогой мой Уотсон, очевидно, что эти люди следуют какому-то низменному побуждению. Даже вы способны прочесть это на их лицах. Клочки голубой бумаги, которые они в гневе отшвырнули в сторону, - не что иное, как газетные рецензии Даррента. У них при себе сотня таких, это очевидно (взгляните на их набитые карманы). Они бы не стали топтать ногами эти рецензии, если бы чтение их доставляло им удовольствие.

Я снова подпрыгнул к потолку (изрядно потрескавшемуся) и закричал:

- Потрясающе! Но, может быть, они просто писатели?

- Нет, - сказал Холмс, - потому что о просто писателях в прессе помещают не больше одной рецензии в неделю. Только преступники, драматурги и актеры получают их сотнями.

- Ну тогда они могут быть актерами.

- Нет, актеры бы ехали в экипаже.

- Можете вы сообщить мне о них что-нибудь еще?

- Очень много. По грязи на башмаках высокого я заключаю, что он приехал из Саут-Норвуда. Другой, без сомнения, шотландский писатель.

- Как вы это узнали?

- У него в кармане лежит книга под названием (я ясно разглядел) "Нечто древле-светозарное". Неужели кто-нибудь станет таскать с собой книгу с подобным названием, кроме самого автора?

Я вынужден был признать, что такое невозможно.

Теперь стало очевидно, что эти два человека (если можно так их назвать) ищут нашу квартиру. Я говорил уже (и не один раз), что мой друг Холмс редко давал волю каким бы то ни было чувствам, но сейчас он побагровел от захлестнувших его эмоций. Вскоре на лице его появилось странное выражение торжества.

- Уотсон, - проговорил он, - этот длинный тип многие годы присваивал себе славу от самых замечательных моих успехов, но наконец-то он у меня в руках - наконец-то!

Я опять подпрыгнул чуть не до потолка, а когда пришел в себя, незнакомцы уже были в комнате.

- Я заключаю, джентльмены, - произнес мистер Шерлок Холмс, - что вы сейчас огорчены необычной новостью.

Тот из наших гостей, что был покрасивее, спросил с изумлением, как он это узнал, длинный же лишь нахмурился.

- Вы забыли, что носите кольцо на безымянном пальце, - спокойно ответил мистер Холмс.

Я собирался было снова подпрыгнуть к потолку, но тут вмешался тот длинный грубиян.

- Оставьте всю эту чепуху для публики, Холмс, - сказал он, - а передо мной можете не валять дурака. А вы, Уотсон, если только еще раз подпрыгнете к потолку, там и останетесь, я вам обещаю.

Тут я стал свидетелем странного явления. Мой друг Шерлок Холмс отступил. Он скис прямо у меня на глазах. Я же с тоской поглядывал на потолок, но и думать не смел...

- Давайте выкинем первые четыре страницы и перейдем к делу, - сказал длинный. - Я хочу знать, почему...

- Позвольте, - сказал мистер Холмс, собрав остатки былого мужества. - Вы хотите знать, почему публика не идет на вашу оперу?

- Совершенно верно, - с иронией проговорил другой, - как вы заключили по запонке на моей рубашке. А поскольку вы можете выяснить это только одним способом, - с угрозой добавил он, - я вынужден настаивать, чтобы вы высидели все представление до конца.

Для меня наступил очень тревожный момент. Я содрогнулся, ибо знал, что, если Холмс пойдет туда, мне придется последовать за ним. Но у моего друга было золотое сердце.

- Никогда! - с горячностью воскликнул он. - Я сделаю для вас все, только не это!

- От этого зависит ваше дальнейшее существование, - с угрозой сказал длинный.

- Уж лучше раствориться в воздухе, - ответил Холмс, с гордостью пересаживаясь на другой стул.

- Я могу сказать вам, отчего публика не идет на вашу пьесу и не высиживает ее до конца.

- Почему?

- Потому, - спокойно ответил Холмс, - что она предпочитает уходить с нее.

После этого поразительного замечания воцарилась мертвая тишина. Мгновение незваные гости в благоговейном ужасе взирали на человека, столь потрясающим образом разгадавшего их тайну. Потом вытащили ножи...

Холмс между тем становился все меньше и меньше, покуда от него не осталось ничего, кроме колечка дыма, медленно поднимавшегося к потолку.

Последние слова великого человека часто заслуживают внимания. Вот последние слова Шерлока Холмса:

- Дурак ты, дурак! Столько лет ты жил благодаря мне в роскоши. С моей помощью ты немало покатался в кэбах, где до того не ездил еще ни один писатель. Отныне будешь ездить только в омнибусах!

Грубиян в ужасе упал в кресло. Другой же писатель и ухом не повел".

Эта пародия, лучшая из множества других, свидетельствует не только об остроумии автора, но и о его жизнерадостном мужестве.

МОГУТ ЛИ РЫБКИ ГОВОРИТЬ, КАК КИТЫ?

Меня часто спрашивают, знаю ли я сам, начиная писать рассказ о Холмсе, чем он должен закончиться. Разумеется, знаю. Невозможно держаться какого-либо курса, если не представляешь себе цели. Сначала должна возникнуть идея. Имея ключевую идею, надо затем постараться ее замаскировать, отвлекая внимание на все, что может вызвать иное объяснение. Холмс тем временем, однако, замечает всю ошибочность этих альтернативных ходов и более или менее наглядно приходит к правильному решению с помощью действий, которые он может описать и объяснить. Он проявляет свои способности в том, что латиноамериканцы называют теперь шерлок-холмитос, а это означает краткие искусные умозаключения, которые зачастую не имеют никакого отношения к делу, но в целом производят на читателя сильное впечатление. Эффект этот достигается еще и небрежными ссылками на другие случаи. Одному Богу известно, сколько названий я давал просто случайно и сколько читателей упрашивало меня удовлетворить их любопытство по поводу таких рассказов, как: "Риголетто и его отвратительная жена", "Приключения усталого капитана" или "Странное происшествие в семье Паттерсонов на острове Аффа". В "Случае в интернате" Холмс, как обычно, небрежно замечает, что, глядя на след велосипеда на влажной болотистой почве, можно определить направление его движения. Я получил по этому поводу так много упреков, начиная от выражений сожаления и кончая словами ярости, что взял велосипед и решил проверить. Мне казалось, что, если тщательно рассмотреть, как след заднего колеса накладывается на след переднего, когда велосипед не едет совершенно прямо, можно определить направление движения. Я обнаружил, что мои корреспонденты оказались правы, а я ошибался, поскольку, как бы ни двигался велосипед, отпечатки получаются одинаковыми. Кроме того, истинное решение гораздо проще, потому что на кочковатой болотистой почве колеса оставляют гораздо более глубокий след, когда едут вверх, и более слабый - когда вниз, так что в конце концов проницательность Холмса была оправданна.

Иногда в силу недостаточного знания точной обстановки я попадал впросак.

Однако я никогда особо не беспокоился о деталях - порой необходимо чувствовать себя полновластным хозяином. Как-то раз, когда встревоженный редактор написал мне: "В этом месте нет второй линии рельсов", - я ответил: "А я ее проложу". И все же бывают случаи, когда точность необходима. Я не хочу быть неблагодарным по отношению к Холмсу, который во многом был мне хорошим другом. И если я уставал от него, то происходило это из-за того, что образ его не допускал никаких контрастов. Он является счетной машиной, и любой дополнительный штрих просто снижает эффект. Так что разнообразие в рассказах должно зависеть от необыкновенной выдумки и четких сюжетных ходов. Следует сказать несколько слов и об Уотсоне, который на протяжении всех семи томов не обнаружил ни искры юмора и даже ни разу не пытался пошутить. Чтобы создать подлинный образ, приходится жертвовать всем во имя логики поступков. Следует помнить, как Гольдсмит критиковал Джонсона за то, что "маленькие рыбки говорят у него, как киты".

ПИСЬМА ИЗ РОССИИ

Полагаю, что каждый писатель получает немало забавных писем. Со мной, разумеется, происходит то же самое. Многие из них приходят из России. Когда они написаны на родном языке, я вынужден сразу относить их к разряду прочитанных, но когда они написаны по-английски, то попадают в число самых курьезных в моей коллекции.

Так, одна юная леди начинала все свои послания словами "Милостивый Господь". Другая же за кажущейся простотой скрывала большую хитрость. Отправляя письмо из Варшавы, она писала, что уже два года прикована к постели и что мои книги - это единственная для нее отдушина, и так далее и тому подобное. Весьма тронутый этим лестным отзывом, я сразу подготовил посылку с автографами на каждой книге, чтобы пополнить библиотеку прекрасной больной. Но, к счастью, в тот же день я встретил собрата по перу, которому рассказал тронувший меня случай. С саркастической усмешкой он вытащил из кармана абсолютно идентичное письмо. Его книги тоже в течение двух лет были для нее единственным - и так далее и тому подобное. Не знаю, скольким еще написала эта леди, но если, как я думаю, она рассылала письма в разные страны, то должна была собрать довольно интересную библиотеку.

Привычка той русской девушки обращаться ко мне "Милостивый Господь" имела на моей родине еще более странную параллель, которая связана с темой этой главы. Вскоре после того как я получил рыцарское звание, один торговец прислал мне счет, который был абсолютно точен во всех пунктах, за исключением того, что адресатом являлся сэр Шерлок Холмс. Надеюсь, я не хуже своих ближних могу выдержать, когда становлюсь объектом для шуток. Но в данном случае мне показалось, что человек слишком злоупотребляет остроумием, и я ответил ему в резких выражениях.

Мое письмо вызвало появление в гостинице, где я жил, служащего, который выражал сожаление о случившемся и без конца повторял:

- Уверяю вас, сэр, это было bona fide (от чистого сердца, искренне (лат.)). - Что вы имеете в виду, говоря "bona fide"? - спросил я.

- Видите ли, сэр, - ответил он, - мои напарники в магазине сказали мне, что вам пожаловали рыцарское звание, что, становясь рыцарем, человек меняет себе имя и что вы выбрали себе это.

Нет нужды говорить, что мое раздражение сразу же испарилось и я расхохотался столь же искренне, как, скорее всего, и его приятели за углом.

ШЕРЛОК ХОЛМС И КЛАДЫ

Среди вопросов, с которыми обращались к Шерлоку Холмсу, были, естественно, и вопросы о кладах. Один подлинный случай связан с кораблем Ост-Индской компании, потерпевшим кораблекрушение у берегов Южной Африки в 1782 году. Будь я помоложе, непременно захотел бы сам отправиться на место и во всем разобраться.

На корабле были огромные богатства, включавшие, мне кажется, старинные царские регалии из Дели. Подозревают, что сокровища погребены недалеко от берега и что схема указывает это место. В те времена каждый корабль Ост-Индской компании имел собственные позывные, и можно предположить, что три пометы слева являются пометами для трехфлажного семафора. Возможно, даже сейчас среди старинных документов Министерства по делам Индии удастся найти какую-нибудь запись об их значении. Кружок вверху справа указывает направление по компасу. Большой полукруг может изображать изогнутую поверхность рифа или утеса. Цифры над ним говорят о том, как достичь точки X, отмечающей сокровище. Вполне вероятно, они могут означать расстояние в 186 футов от цифры 4 на полукруге. Крушение произошло у берегов глухой части страны, но я буду удивлен, если рано или поздно кто-нибудь не возьмется серьезно за это дело, чтобы разрешить загадку - именно сейчас небольшая компания поставила себе такую цель.