ГЛАВА 1
Роковая
магия чисел
Кто читает спам, присланный по электронной почте?
Уж точно не я. В Интернете я человек новый, всего несколько лет пользуюсь, и старожилы с первого дня объяснили мне, что именно таким образом распространяются компьютерные вирусы. С тех пор регулярно удаляю спам, не вскрывая конверта.
Почему не удалил этот, не знаю. Открыл и вот что прочел:
«На самом краю Срединного мира, далеко-далеко на
Севере в особенном пространстве, недоступном простым смертным, растет огромная раскидистая Ель. Ничего живого нет вокруг, только Ель, Небеса и снег, чистый, как отражение Небес. Для причастных тайне, Ель - лестница. Верхушка ее прорастает в Небеса, а корни питают эманации страданий Преисподней. На ветвях Ели - гнезда, в гнездах - яйца, в яйцах - души не рожденных шаманов.
На нижних ветках - слабых, на средних - средних, на верхних - сильных, а на самой вершине, на границе миров Верхнего и Срединного, - одно-единственное гнездо. Обычно оно пустует.
Великий Шаман рождается на Земле раз в несколько столетий, что в мирах сопредельных означает несколько мгновений или эпох. Время в них течет по-разному. Оно, как и многое другое, подвластно Небожителям-тэнгриям, как
Белым, так и Черным.
Мать-Хищная Птица с орлиной головой и железными перьями садится на Дерево, сносит яйца и высиживает их. Для рождения малых шаманов требуется 1 год, средних - 2, сильных - 3, а
Великого - 30 лет и 3 года...»
Я прервал чтение. Пошел на кухню и сварил кофе.
Крепкий. Черный. Без сахара... Надо ли читать дальше? Не люблю совпадений. Не желаю их. Я твердо решил не читать больше из этого дурацкого спама ни слова.
Допил кофе, выкурил сигарету и вернулся к компьютеру...
«Когда душа выходит из яйца, Мать-Птица отдает ее для обучения Дьяволице-Шаманке, у которой один глаз, одно плечо и одна кость. Она укачивает душу будущего шамана в железной люльке и кормит ее запекшейся черной кровью.
Она призывает трех черных Чертей, которые вбивают шаману в голову копье, срывают с его тела куски мяса и разбрасывают их в разные стороны в качестве жертвы. Кости складывают в огромный котел и варят на медленном огне несколько месяцев.
Потом приходят три Духа в облике Волка, Ворона и Барана. Они собирают новый скелет шамана, а если не хватает какой- либо кости, берут ее у кого-то из членов его семьи. Бывает, умирает девять, а то и больше родственников. Если стольких родственников нет, умирают чужие люди, те, что рядом. Шаман рождается и уходит в Срединный мир, чтобы стать проводником меж мирами, а Шаманская Сила его остается в гнезде, укрытом в густой хвое Мирового
Дерева - там, где нет ничего живого вокруг, только чистый снег и Небеса, как отражение чистого снега... далеко-далеко на Севере... на самом краю Срединного мира...»
Я никогда не открываю спам, а этот открыл, потому, наверно, что в теме было написано: «33 года - возраст Иисуса Христа». Но открыл я, конечно, не Христа ради, о котором в этом насквозь языческом тексте даже упоминание звучало бы как кощунство. Дело в случайном попадании в мой возраст. Сегодня мне, Андрею
Татаринову, исполнилось 33 года, и я знаю наверняка, впереди у меня 11 или 22, если повезет - еще столько же, ну а если очень повезет - 44 года. Впрочем, вряд ли я столько протяну, 77 - это для меня слишком жирно. Вообще-то среди моей родни иногда доживали до 88 и 99 лет, а однажды, говорят, еще задолго до моего рождения какая-то мифическая прапрабабка умерла - в
111-летнем возрасте. Верю я в это не очень, трехзначное число как-то не катит, но если будут у меня дети, в чем я уже начинаю сомневаться, я расскажу им эту легенду, пусть надеются на лучшее. Ну а если никто у меня не родится, рассказывать легенды будет некому.
Неделю назад в городе
Москве в кустах, неподалеку от входа в метро «Преображенская площадь» нашли мертвым, но без видимых следов насилия, последнего моего близкого родственника - двоюродного брата Ефима. Был он бездетен, и накануне ему исполнилось 44 года. А он-то, бедолага, надеялся, что пошел не в нашу родню, а в мамину...
В том же возрасте 11 лет назад в авиакатастрофе погибли мои родители. Я тогда навсегда обосновался в Москве, как мне казалось, жил у Ефима в высотке у станции метро «Динамо» и уже устроился на работу после окончания вуза. Мои родители у нас с братом пару недель гостили и, возвращаясь, разбились при посадке «Боинга» в иркутском аэропорту, будь он неладен...
Больно, конечно. Очень больно. Не знаю даже, как я это пережил, не помню просто. Вообще ничего не помню. В себя пришел месяца через полтора-два после похорон.
В
Москву не вернулся, остался при дорогих могилах... Зачем же так-то со мной? Ведь могли они, любимые, дожить до 55, 66 или до любого другого числа, кратного 11, как повелось в нашей почти уже под корень истребленной семье. Однако им выпало 44, и - точка...
Мне сегодня исполнилось 33, и я знаю, что в ближайшие годы могу безбоязненно пускаться в любые авантюры, рисковать жизнью и даже играть в поддавки со смертью. Я могу, в конце концов, выпрыгнуть без парашюта с десяти тысяч метров и, уверен, останусь в живых. Не знаю, каким образом, но останусь. Потому что знаю историю своей ненормальной семьи: ни один ее член не умер и не родил ребенка ни в каком другом возрасте, кроме возраста, кратного этому роковому для всех нас числу - 11. Я не смогу умереть ни в 34, ни в 37, ни в 43. Я гарантированно проживу до 44-х. Если, конечно, не умру в течение этого года. До того, как мне исполнится 34...
Мне захотелось выпить... Нет, не так, мне нестерпимо захотелось выпить. Я вспомнил, что оплакал, но так и не помянул Ефима. Да и день рождения все-таки, тем более, 33 - роковая дата...
Заранее зная результат, я распахнул дверцу холодильника. Холостяцкий набор: початая упаковка сосисок, яйца, гора всевозможных консервов, но ничего спиртного. Его я вообще-то дома и не держу. Не потому, что у меня с ним проблемы. Проблем, к счастью, нет, но вот не держу и все. А то, что, как белка, делаю запасы, очень хорошо. С голоду не умру. Сейчас, например, денег в обрез, даже на похороны брата не полетел. Попробовал занять на дорогу пятнадцать штук, да не зеленых, деревянных, однако - облом. Кто машину взял, у кого, наоборот, увели. Одни жмутся, у других правда нет... А на могилу к Ефимке я все равно слетаю. Заработаю денег и слетаю.
Его молодая жена, Татьяна, хоронила. Звонила, рассказывала, что по завещанию - кремировала. Это правильно, нас всех всегда сжигали. Если было что сжигать. Если тело находили...
Молодец, Татьяна
Татаринова. Девчонка почти, чуть за двадцать. Я ее только на свадебных фотографиях видел - брат присылал. Года полтора они всего и прожили. Ей квартира его московская достанется. Пусть. Если бы не погиб Ефим, точно бы она в этом году родила ему наследника, а мне племянника...
Я не заметил, как оказался одетым. Выпить хотелось очень. Умру, если не выпью... Не люблю пить один, не умею, но придется. Близких друзей не было и нет. В нашей семье у всех так, друзья - редкость. Мы друг с другом дружили, любили друг друга, а остальные - чужие, посторонние. На них наши лучшие чувства не распространялись.
Как-то так повелось, мы и не говорили об этом никогда, но считали себя, негласно... не знаю, избранными, что ли? Избранными покойниками...
Зайдя в ближайший магазинчик, я остановился у прилавка. Посмотрел на витрину, потом в тощий бумажник и, соразмерив желания с возможностями, взял не самую дорогую, но и не самую дешевую водку. Посмотрим, как мне отрыгнется золотая середина...
Я вышел из магазина, поглядел зачем-то на вывеску и усмехнулся. Магазин назывался «Малыш», ниже помельче было написано: «
Пиво, водка, сигареты». Что-то странные сегодня мне тексты попадаются...
Было еще светло, но чувствовалось, что вот-вот начнет смеркаться. Домой не тянуло. Все-таки пить «по-черному» не хотелось, и, дабы не впасть в одинокую, дикую безысходность, я решил зайти к художнику Борису Кикину. Жил он один в трехкомнатной «сталинке», в пяти минутах ходьбы, и в смысле выпить был безотказен, как наган. Никаких тебе осечек.
Мог я в тот вечер зайти куда-нибудь еще, мог вернуться в двухкомнатную свою холостяцкую берлогу. И тогда ничего бы не случилось. Со мной, любимым, по крайней мере. Однако зашел, и события начали развиваться, будь они неладны... Впрочем, то, что предначертано, не может не произойти.
ГЛАВА 2
Реквизит недоделанный
- Незваный гость хуже Татаринова! - традиционно пошутил хозяин, я столь же традиционно натянуто улыбнулся. Кикин всегда встречал меня этой дурацкой фразой, и всегда одинаковую неловкость испытывали оба.
Смеркалось. Пройдя на кухню, Кикин щелкнул выключателем, но свет не загорелся. Кикин чертыхнулся и зажег свет в туалете. Желтая полоса из оконца упала на странную фигуру за столом.
- А это что у тебя за хрень? - спросил я.
- Квартирант. - Кикин хохотнул. - Не узнал? Чурбан деревянный!
- Сам чурбан.
- Да не ты, он. Непревзойденный шедевр национальной деревообработки. Знакомься, зовут Буратино. Хороший парень, недоделанный только. Для
России это нормально, у нас испокон все или деревянное, или недоделанное!
Псевдоитальянский мальчик нагло занял лучшее место за столом - в углу у батареи. На него не дуло из сквозных щелей окна, незаклеенного, да еще и без одной стеклины во второй нитке. Апрель в
Сибири месяц зимний. Впрочем, Буратине как раз мороз был по хрен. Был он деревянной куклой в рост невысокого человека и на стуле сидел вполне по-человечески, нога на ногу. Совершенно очаровательный, вальяжный Буратино-переросток, вот только характерный нос у него отсутствовал. И не один нос.
- А почему он у тебя без головы?
Кикин усмехнулся, разливая водку по стаканам.
- На хрен ему голова? Все равно не пьет! - подвинул стакан по столу. - А мы с него пример брать не станем, выпьем! - И, не дожидаясь меня, влил в глотку зелье.
Вот она, холостяцкая жизнь... Я разглядывал на просвет стакан мутного стекла.
Полы, стены и потолок соответствовали. Даже полумрак не мог скрыть затоптанности, залапанности и желтых подтеков. Зато Буратино был не в пример - свежеструганный, гладкий, и пахло от него сосновым бором. Хорошо от него пахло. Не то что от спиртосодержащей жидкости, которая хоть и была тоже явно древесной, запах имела, как у паленой резины. Вот она, золотая середина...
Необходимо сразу отметить, что при первой встрече безголовый Буратино произвел на меня весьма благоприятное впечатление. Неизгладимое. Он мне попросту понравился. И как кукла, и как человек, во всех отношениях. И на
цвет, и на запах...
Я коснулся чистой на вид поверхности в стакане кончиком безымянного пальца левой руки и стряхнул каплю водки на грязный пол - побурханил, помянул брата Ефима, мысленно попрощался с ним. Кикину я решил ничего не рассказывать ни про смерть брата, ни про собственный день рождения. Ну а уж про роковые числа нашей семьи я и подавно никому никогда не говорил.
- Я выпил и занюхал водку почти человеческим сосновым плечом Буратины. Кикин подошел и поднял правую руку
куклы, до того безвольно свисавшую вдоль туловища. Рука легко согнулась, чуть поскрипывая в сочленениях. Кисть имела пять пальцев, каждый палец - два сустава. Несколько необычно, но привыкнуть можно. После манипуляций Кикина Буратино вытянул прямо перед собой руку, согнутую в локтевом суставе, и чего-то ждал. Хозяин тоже уставился на меня, а я не мог понять: что им от меня надо? Молчал, пережевывая кислую капусту из алюминиевой миски. Так себе капусточка, суховатая...
- Ну! - сказал Кикин, а Буратино ничего не сказал, только конечностью нетерпеливо потряс, точнее, Кикин за нее подергал.
- Что: ну? - не понял я.
- Не видишь, Буратино познакомиться с тобой хочет, руку протягивает!
Я пожал деревянную ладонь. Она оказалась сухой и гладкой на ощупь.
- Миня завут Бу-ла-ти-на! - идиотским, псевдодетским голосом промяукал Кикин и добавил уже своим обычным, человеческим: - Представься, Андрей.
- Ты чего, спятил? - поинтересовался я, все еще не выпуская странную ладонь.
Кикин, как-то нехорошо на меня взглянув, улыбнулся.
- Он бы сам тебе это сказал, если б у него голова была Да вот, не успел я ее еще сделать. Приходится переводчиком работать.
«Точно, спятил», - подумал я. А потом мне пришло на ум, что он и правда мог бы заговорить, Буратина этот, кабы голова была.
И еще подумал: «Кажется, я тоже спятил... вероятно, умопомешательство все-таки заразно...»
И захотел убрать руку, но показалось мне, что сосновая клешня сжалась вдруг в могучем, невозможном рукопожатии, не отпускает...
Всего только на мгновение почудилась мне эта мура, но дыхание перехватило и капельки пота выступили на лбу. Я
снова потянул руку, и она пошла без усилий, не держал ее никто. Посмотрел на освобожденную ладонь - никаких следов, конечно, рукопожатие с неживым болваном не оставило.
- Выпьем, давай, - пробормотал я, стараясь не смотреть в сторону Буратины.
А Кикин, разогнув сочленения, вернул деревянную руку в провисшее положение.
- Так наливай, - сказал он, возвращаясь на свое место. - Руки, чай, не отсохли.
Действительно, не отсохли, но, когда я потянулся за бутылкой, оказалось, что они ходят ходуном.
- Да ты, брат, с похмела, я сперва и не заметил, - удивился Кикин, перехватывая задрожавшую бутылку. - Давай-ка лучше я сам обслужу.
Виновато улыбаясь, я убрал руки за спину и, по-прежнему не глядя на болвана, кивнул в его сторону.
- Боря, в самом деле, кто это?
- Он же представился. Его зовут...
А я разозлился вдруг на приятеля, озверел прямо-таки, жахнул по столу кулаком так, что посуда подпрыгнула, испуганно звякнув.
- Хватит! - но тут же и успокоился, потирая отбитую ладонь. - Без приколов, Борис, пожалуйста.
Тот усмехнулся.
- Это мертвый бурятский шаман, - открыл он мне глаза на происхождение безголовой чурки и, заметив мое недоумение, добавил: - Я не шучу, Андрей, правда. К нам съемочная группа приезжает из Франции кино снимать.
- Хорошо хоть, не блины печь... Что за кино, документальное?
- Художественное, что-то из истории девятнадцатого, кажется, века. Ты что, не слышал? Все местные газеты, все телеканалы об этом только и трещат!
Я покачал головой, и Кикин продолжил:
- Главный режиссер и продюсер - французы, второй режиссер - итальянец, оператор - немец, актер, играющий - главную роль, - англичанин, аппаратуру они арендовали на «Мосфильме», технические работники оттуда же - осветители там всякие, гримеры, пиротехник... - Борис запнулся и хлопнул ладошкой себе по лбу. - Вот, блин, чуть самое главное не забыл! Художник-постановщик у них - наш, местный...
- Экономят, - вставил я.
- Конечно. Художника ты должен знать, Гриша Сергеев.
Я снова кивнул. Еще бы не знать - столько пережито, столько перепито сообща, и работали на одних объектах не раз. То музейные экспозиции, то выставки оформляли... Сейчас, правда, видимся не слишком часто. Мне чуть за тридцать, ему под шестьдесят, я время от времени выпить не дурак, он в завязке лет пять. Нет, выпивает изредка, но, говорят, все больше один, втихушку. Не люблю тихушников...
- Знаю Сергеева, - сказал я. - Как он, интересно, в съемочную группу пролез? У них, наверно, долларами платят... или евро? Европейцы все-таки.
- Долларами, - со знанием дела уточнил Кикин. - Мне продюсер сразу доллары предложил.
- Боря, давай по порядку, не отвлекайся, - сказал я и добавил, блеснув эрудицией: - Ближе к деревянному телу, как говаривал Ги де
Мопассан.
- Да какие тут дела? Я ж тебе и говорю: у французов по сценарию есть бурятский шаман. Сначала живой, потом - мертвый. Главный герой его труп должен на дерево затащить..
. - Зачем?
- Откуда я знаю зачем? Я
сценарий не читал... Так вот, живого актера он не поднимет, кишка тонка, а в кукле деревянной веса, что в вязанке дров. Крупным планом ее снимать не будут, но и для дальних нужно внешнее сходство с актером, который эту роль играет.
- Он что, бурятского всадника без головы играет?
- Это еще почему? - спросил недоуменно Кикин, но тут же до него и дошло, хохотнул. - Ты так шутишь... Словом, мне заказали чучело и выдали аванс. Я пошел в магазин и купил манекен для художников. Как же он по науке зовется? - Кикин пощелкал пальцами. - Нет, не вспомнить... Неважно. Его в одежду рядят, любые позы из него строят и рисуют. Это, значит, чтобы на натурщиков деньги не тратить. Вроде как для начинающих. У нас в училище тоже такой был. Студенты его Буратиной прозвали.
- Так ты его, значит, по малолетству и рисовал без головы?
- Почему без головы? Голова была - плоская такая чурка. Гладкая, без лица. На нее обычно шляпу надевали или берет... Снял я голову. Вон, валяется.
Я взглянул в направлении кивка и увидел в полумраке под мойкой нечто светлое, формой напоминающее страусиное яйцо. - Зачем ему такая? - продолжал Кикин. - У него скоро человеческая будет, бурятская. Фотографию актера мне завтра Гриша Сергеев принесет, я ее и вылеплю, голову эту шаманскую.
- Ясно.
Все встало на свои места, кроме головы, конечно. Никаких тебе метафизик, вообще ничего необычного. Просто киношный реквизит недоделанный.