Озеро

В тот день, когда Накадзима впервые остал­ся у меня, мне приснилась покойная мама.

Возможно, это из-за того, что я уже долгое время не спала в одном помещении с кем-либо.

В последний раз мне довелось спать вместе с кем-то в одной комнате, когда мы с папой провели ночь в маминой больничной палате.

Пол в палате был на удивление пыльным. Я наблюдала за тем, как клубы пыли, скопив­шиеся в одном месте, постепенно утолщаются.

Каждый раз, просыпаясь, я прислушива­лась к маминому дыханию и, убедившись, что она дышит, со спокойной душой вновь засы­пала. Сон был неглубоким. Внезапно очнув­шись, я всегда различала шаги сестер в коридоре. Здесь, в больнице, лежало много людей при смерти, и мне казалось, что находиться тут было гораздо спокойнее и безопаснее, чем вне ее стен.

Когда пребываешь в глубоком отчаянии, по­чему-то в подобных местах обнаруживаешь особое умиротворение, свойственное только им.

В эту ночь мама в первый раз явилась ко мне во сне после своей смерти.

Хотя и раньше бывало, что я смутно виде­ла ее в каких-то отрывках некрепкого сна, но не так явственно и продолжительно. У меня осталось ощущение, что мы наконец-то встре­тились после затянувшейся разлуки.

Пожалуй, это звучит странно в отношении умершего человека, но я так чувствовала.

Можно сказать, что в моей маме ужива­лось два разных человека, но это не выгляде­ло странным. Казалось, что каждый из этих двоих поочередно то выходит, то прячется вну­три нее.

Одна ее сущность была очень светлой и от­крытой. Она знала жизнь и людей, и потому с ней было легко и приятно общаться. Другая же была тонкой и деликатной, подобной цвет­ку, который вовсю колышется даже от дунове­ния самого легкого ветерка и, того и гляди, об­летит.

Эту нежную сущность приходилось постоянно скрывать, и потому мама, рожденная для наслаждения, воспитала в себе черты мужественной и сильной амазонки. Благодаря своим многочисленным романам и влюбленностям она научилась разбираться в людях.

Я появилась на свет у неженатых родителей.

Папа являлся президентом небольшой тор­говой компании в маленьком городке непо­далеку от Токио, а мама была мамой-сан — хозяйкой красоток в первоклассном питей­ном заведении, расположенном в самом бой­ком местечке того же самого городка.

Однажды отца пригласили в это заведение, и там, увидев маму, он влюбился с первого взгляда. Маме он тоже понравился. По дороге домой они решили зайти в ресторанчик ко­рейской кухни. Весело и громко смеясь, они назаказывали разных блюд и с аппетитом по­ели. Так, на следующую ночь, и в ночь после нее, и когда выпал снег, почти каждую ночь папа приходил в заведение, где работала ма­ма, и через два месяца их окончательно ста­ли воспринимать как любящую пару. За этот промежуток времени их симпатия переросла в настоящее глубокое чувство.

Когда я спрашивала родителей, почему то­гда в кафе они раскатисто и от души хохотали, мама и папа всегда в один голос отвечали: «В этом ресторанчике никогда не бывает япон­цев. Мы шатались по ночному городу и в кон­це концов наткнулись на него. Меню мы про­читать не смогли, и, когда назаказывали на­угад всякой всячины, нам одно за другим принесли совершенно неизвестные да еще и страшно острые блюда. И размеры порций тоже превзошли все наши ожидания. В общем, это было необычно и весело».

Мне же кажется, что причина крылась со­всем в ином.

Я думаю, их тогда безумно радовало и за­бавляло то, что они оказались вдвоем. В обществе к такой связи относились по-разному, но у меня их отношения всегда вызывали уми­ление. Хотя они частенько ссорились, все их перебранки были какими-то ребячливыми и дурашливыми.

В общем, мама очень хотела ребенка, и вскоре родилась я. Однако родители так и не оформили свои отношения официально. И что удивительно, у папы никогда прежде не было другой жены и детей до нас. Нет их и сейчас.

Между тем родственники были настроены решительно против их связи, а папа хотел ог­радить маму от этого. В итоге я выросла вне­брачным ребенком.

Подобные истории отнюдь не редкость. И тем не менее папа большую часть своего вре­мени проводил дома с нами, и потому я совсем не чувствовала себя сиротой.

Однако в глубине души я все-таки горевала.

И тот городишко, и то, как мы жили, до сих пор вызывают во мне отвращение. Я мечтаю забыть об этом. К счастью, после маминой смерти мне больше незачем там бывать. Кро­ме желания иногда видеться с папой, меня практически ничего не связывает с этим мес­том. Квартиру, где я жила вместе с мамой, па­па сразу же продал, дабы не вступать в кон­фликт с родственниками, а деньги перевел на мой счет в банке. Ощущение было не из прият­ных, словно мне выдали какую-то компенса­цию, хотя, по сути, это наследство, оставлен­ное мамой. В связи с произошедшим я быстро покинула город и ничуть об этом не жалею.

Помню, когда я приходила днем к маме в за­ведение, там повсюду было темно и как-то грязно, в воздухе стоял неприятный запах ал­коголя и сигаретного дыма, и во всем этом чув­ствовалась какая-то смертельная безнадеж­ность. Когда мамины выглядящие там крик­ливо наряды возвращали из прачечной, на солнечном свету они выглядели дешевыми и заношенными.

Вот такого рода воспоминания возникают у меня о жизни в том городке.

Они не оставляют меня даже сейчас, хотя мне уже почти тридцать.

Во время нашей последней встречи папа пристально взглянул на меня, так похожую на свою маму, и не смог сдержать слез: «Мы ведь только сейчас собирались зажить по-настоя­щему. Строили планы на старости лет отдох­нуть, попутешествовать везде. Сколько раз мы говорили с ней о том, как совершим кругосвет­ное путешествие на корабле. Вместо того что­бы рассуждать, что же будет с моей работой и как мама оставит свое заведение, нужно было всё бросить и махнуть не задумываясь».

Поскольку папа почти не пьянел и любил шумные компании, думаю, в прошлом он был не прочь поразвлечься, однако, с тех пор как встретил маму, у него ни с кем больше не было близких отношений.

Видимо, в силу каких-то своих комплексов он хотел казаться плейбоем, но все это было наносное. Как ни крути, отец выглядел совсем неважно: лысоватый провинциал, совершен­но лишенный какой-либо сексуальной привле­кательности. К тому же лицом не вышел, так что любой настоящий гуляка, взглянув на его серьезную физиономию, лопнул бы со смеху.

По натуре папа очень простой человек, но то ли в силу своего положения, то ли оттого, что унаследовал родительский бизнес, он все­гда был словно связан по рукам и ногам и, мне кажется, вовсе не намерен был освобождать­ся от пут. В связи с этим создавалось впечат­ление, что папа, будучи президентом торговой компании в столичной префектуре, попросту старался внешне соответствовать образу сво­его отца — владельца земельных наделов — и вести себя соответствующим образом, что стоило ему немалых усилий над собой.

Я думаю, в его жизни мама была единствен­ным цветком, источавшим аромат свободы.

В их общее с мамой пространство папа ре­шительно не пускал никого постороннего. Именно там он мог быть таким, каким хотел быть на самом деле. Приходя в наш дом, он чинил крышу, работал в саду, ходил с мамой куда-нибудь поужинать, проверял мое домаш­нее задание, ремонтировал мой велосипед.

Однако родители никогда не думали о том, чтобы уехать из этого городка и обрести свой независимый мир только для двоих. Нахо­диться вместе в тех условиях — это и было их образом жизни.

Сейчас папу, наверное, больше всего огор­чает, то что я отдалилась от него.

Не то чтобы его это серьезно печалило, но, я думаю, он чувствовал порой мое некоторое отчуждение.

Возможно, он переживал, что когда-нибудь, в один из дней, услышит от меня: «У нас изна­чально разные фамилии, и с этого дня ты мне чужой человек».

Время от времени папа зачем-то переводил мне деньги, присылал еду Я звонила ему, что­бы поблагодарить. Даже на расстоянии мне отчетливо передавалась папина грусть.

Казалось, будто он так и хочет мне ска­зать: «Но ведь мы все еще отец и дочь, разве нет?!»

Я благодарила, принимала эти деньги, но ни разу так и не решилась сказать ему ни сло­ва о том, что и впредь, конечно, наши с ним отношения папы и дочки продолжатся. Дело в том, что такие узы я не воспринимала за долг, обязывающий сказать нечто подобное. Папа из-за своего ложного чувства вины не знал, что и думать. Папа есть папа.

Мне же все это стало безразлично.

В критические моменты я не гнушаюсь принимать помощь, но стоит мне получить в подарок что-либо дорогостоящее, как тут же на пороге появляются завистники, желающие взглянуть на презент, и это изрядно раздра­жает.

Все, что могло связать меня с тем горо­дом, бесило. Мне хотелось свести все к мини­муму.

Думаю, что сами мама и папа не считали, как казалось мне, что их ноги будто опутаны цепями и прикованы к этому городу.

Поэтому меня никогда не покидали мысли о том, как вырваться и убежать из него. Что, если бы, живя там, я встретила парня и у нас вдруг завязались серьезные отношения? Мы бы сыграли пышную свадьбу в какой-нибудь местной гостинице, а потом бы еще и ребенок появился. И это был бы полный финиш. По­тому-то, когда мои одноклассницы наивно влюблялись и грезили в мечтах о свадьбе, я сохраняла спокойствие и хладнокровие. Я от­давала себе отчет в том, к чему буду привяза­на в итоге, и это определяло мое поведение. Ткким образом, я поставила перед собой цель: окончив школу, сразу же поступить в Токий­ский университет и уехать из дома.

Я ощущала душой и телом пустячную, но все-таки очевидную дискриминацию в отно­шении себя.

«Хоть ты и ребенок местной знаменитости, но на самом-то деле незаконнорожденная дочь мамы-сан из питейного заведения», — репли­ки подобного рода и более жестокие звучали со всех сторон. Мой папа был известен только в том городишке.

Когда я переехала в Токио, то превратилась в довольно заметную красавицу-студентку и с легкостью стала выделяться на общем фоне.