Раздвоение ВВП: как Путин Медведева выбрал

В конце лета 2005 года я летел из Барнаула в Москву «основным бортом» российского президента и разго­варивал с Владимиром Путиным о том, о чем его долгое время не решались спросить не только журналисты, но и ближайшее окружение.

Я был на похоронах алтайского губернатора Михаи­ла Евдокимова. В Барнаул полетели несколько журнали­стов из кремлевского пула. Так вышло, что в середине дня мы разделились. Я попал в больницу, где в тяжелом состоянии лежала вдова губернатора. Президент заходил к ней, и они о чем-то довольно долго говорили. Я стоял в коридоре, где алтайский хирург рассказывал, что она получила травмы, не совместимые, они думали, с жиз­нью, но она пришла в сознание. Врач говорил, что до сих пор никто ей не смог сказать, что ее мужа нет в живых. Это предстояло, видимо, сделать Владимиру Путину.

Остальные журналисты до больницы не доехали и улетели в Москву «передовым бортом». Билета на рейсовый самолет у меня не было. Пресс-секретарь президента предложил помочь. Так я оказался на «ос­новном борту».

Моим соседом был личный врач президента. Он рассказывал, что за пять лет не пропустил еще ни одной командировки президента и что ни в одной из них его помощь по серьезному поводу, к счастью, не потребо­валась.

— Покушайте,—сказал он мне,—вы же, наверное, проголодались.

Профессионал определил это по каким-то, види­мо, безоговорочным для него признакам. Скорее всего, по моему взгляду на поднос с едой, который уже лежал передо мной на откидном столике. Но притронуться к ней я не успел: меня позвали в сосед­ний салон.

Там я увидел побогаче накрытый стол и президен­та страны. Он пригласил садиться. Всего нас было пя­теро: он, я, его помощник, пресс-секретарь и шеф протокола.

Президент предложил выпить. Я отказался:

— Я не пью.

— Придется, — сказал он. — Не чокаясь.

Автокатастрофа, в которую попал Михаил Евдокимов, произвела на Владимира Путина, судя по всему, огромное впечатление. Их отношения не были только рабочими, президента и губернатора. Однажды госпо­дин Путин летал в Чечню и, когда возвращался на вертолете, предложил подвезти Михаила Евдокимова, который еще тогда не был губернатором и приехал в Чечню как артист. По дороге вертолет обстреляли. Так что Михаил Евдокимов был для Владимира Путина не чужим человеком.

— Странная история с этой аварией, — сказал Владимир Путин. — Почему все-таки у него не было сопровождения? Оно бы не позволило его машине идти с такой скоростью.

— Так сняли же сопровождение, — сказал я. — За несколько дней до аварии.

— Да я знаю, — ответил президент. — Меня инте­ресует, зачем.

Он так и сказал: не почему, а зачем.

— Ну, про это тоже все говорят в Барнауле. — ска­зал я. — Известно же, что у него с депутатами конф­ликт неразрешимый. Начальник УВД, говорят, под­держивал их.

— А вы знаете, что он последние три месяца вооб­ще на Алтае не был?—спросил Владимир Путин.—Он просто не хотел, не мог заставить себя поехать туда. Ему было морально тяжело.

— Весь Барнаул говорит, что его убили, — сказал я.

— Вы серьезно? — переспросил господин Пу­тин. — Разве не понятно, что это такое роковое стече­ние обстоятельств?

— Когда барнаульского мэра незадолго до этого убили, тоже, говорят, было роковое стечение. Но что такое роковое стечение? Вы же сами говорите: если бы было сопровождение, ничего не произошло бы.

Владимир Путин взял трубку телефона, стоявшего на столе (желтая «вертушка» с гербом), и попросил соеди­нить его с генпрокурором. Когда соединили, он вышел из комнаты, где мы сидели. Его не было пять минут.

Когда он вернулся, мы продолжали говорить уже на другие темы. Один из собеседников знал, что у меня вышла книжка «Первый украинский» про «оранжевую революцию», и спросил, с кем, как мне кажется, на Украине сейчас можно иметь дело. Я искренне ответил, что ни с кем.

Господин Путин слушал, мне казалось, бесконечно рассеянно.

Тогда я уже сам спросил его о том, что меня, собст­венно говоря, и интересовало:

— А вы с преемником-то определились?

— В принципе да, — кивнул он.—Да ведь тут осо­бых проблем нет. Но надо, конечно, еще посмотреть. Два, кажется, кандидата есть? Я точно не помню.

Он посмотрел на своего помощника. Тот кивнул.

— Правда, оба мне пока не кажутся стопроцент­ным вариантом.

Я слушал очень внимательно. Так внимательно, как я слушал сейчас, я не слушал, кажется, никогда.

—Да разберемся, — добавил президент. — Край непростой, конечно. Но это не главная сейчас проб­лема.

—Погодите! — не удержался я и перебил его. — Вы что, про Алтайский край сейчас говорили?

—Да, — удивился он. — А вы что подумали?

Я внимательно посмотрел на него. У меня было ощущение, что со мной сейчас поступают довольно безжалостно.

—Да нет, я про вашего преемника, — сказал я.

—А-а, — ответил он. — Про моего. Ну, понятно.

—И что?

—А что?

—Определились?

—А почему вас это так интересует?

—Потому что это всех интересует. И вас, по-моему, это интересует не меньше, чем всех остальных.

—Ну, — произнес он, — допустим, я опреде­лился.

—Тогда давайте вы нам скажете, — от всей души попросил я.

Я подумал, что можно еще добавить, что я никому больше не скажу. Я подумал, что могу сейчас пообещать что угодно.

—А вы считаете, что надо уходить?—поинтересо­вался он.

— Конечно, — искренне ответил я.

— Что, так не нравлюсь? — спросил он.

Я должен был что-то ответить. В конце концов мы просто сидели и ужинали.

— Что, — спросил он, не дожидаясь ответа,— вы считаете, не надо менять Конституцию?

Это была подсказка.

— Конечно, не надо. Вы сами знаете, что не надо.

— А почему, кстати? — спросил он.

Он первый раз смотрел, по-моему, с настоящим интересом.

— Потому что, если вы сейчас что-нибудь в кон­ституции поменяете, через год от нее вообще ничего не останется.

«Оно вам надо?», — хотел добавить я.

— А, ну ладно, тогда не будем, —легко согласился этот человек.

— Так кто преемник? — еще раз спросил я.

— Скажите, если бы это был человек, который был бы во всех отношениях порядочный, честный, компе­тентный, вот вы бы, лично вы стали бы помогать, чтобы он стал президентом? — спросил он.

Я поразился мгновенной перемене ролей.

— А почему я должен помогать? Я работаю журналистом. Я никому не должен помогать.

— Нет, ну вы гражданин тоже. Вот почему бы вам не помочь стать президентом честному человеку?

— Вы ему лучше меня поможете.

— Нет, ответьте! — продолжил он. — Почему на меня не смотрите?

Я и правда смотрел куда-то левее и выше него.

— Что, портрет Сталина там хотите найти? — до­бавил он.

— Портрет Путина, — ответил я.

— Засчитывается, — кивнул он. — Но и его там нету. Ну так что, будете помогать?

— Не буду.

— Ну а если человек-то хороший? — неожиданно сказал он. — И честный. И порядочный. И компетент­ный. Такому помогли бы?

Мне вдруг показалось, что он на самом деле гово­рит о конкретном человеке.

— Такому помог бы. Но такого нет, — произнес я.

— О! — кивнул он. — Все-таки помогли бы. Ну вот, а вы не хотели отвечать.

Он был, по-моему, очень доволен этой победой.

—Да не собираюсь я никому помогать. Вы можете сказать, что это за человек? — сказал я.

— Вам понравится, — ответил он после некоторо­го молчания.

И я потом долго смотрел на некоторых людей в Кремле и гадал: он мне нравится или нет? А вот он? Или он?.. Нет, он не понравится никак. Ну, значит, он, слава Богу, не будет преемником. А вот он... Ну да... Или просто его бросили на самое течение и смотрят: выплывет или нет?.. Так, ломал голову я. Президент думает, что человек, с которым он определился, мне понравится. Но я ведь понимаю, кто мне может понравиться... Думая об этом, не так уж и сложно сойти с ума. И не этого ли, кстати, добивался господин Путин, произнося все это?

Впрочем, он больше не собирался говорить на эту тему.

Позвонил телефон. На этот раз президент не стал выходить из комнаты. Его соединили, судя по всему, снова с генпрокурором.

— Понимаю... Да, слышу... — говорил господин Путин. — То есть вы проанализировали ситуацию и счи­таете, что это должно быть мое решение? Все, спасибо.

На следующий день начальник Алтайского УВД, по распоряжению которого Михаила Евдокимова лишили охраны, был уволен.

Разговор продолжался. Я говорил о том, что меня интересовало. Ну, про свободу слова, про что же еще. Я сказал, что на телеканалах ее нет и что нормального человека это не может устраивать.

Он спросил:

— А что именно вас не устраивает?

— Меня не устраивает, что через некоторое время после того, как арестовали Ходорковского, у меня про­пало ощущение, что я живу в свободной стране. У меня пока не появилось ощущения страха...

Я хотел добавить: «Но, видимо, вот-вот появится», но он перебил:

— То есть ощущение абсолютной свободы пропа­ло, а ощущения страха не появилось?

— Да, пропало ощущение, которое было при ва­шем предшественнике, — сказал я.

— Но ощущения страха не появилось? — еще раз уточнил он, казалось, размышляя над тем, что я го­ворю.

— Пока нет, — ответил я.

— А вы не думали, что я, может быть, такого эф­фекта и стремился достичь: чтобы одно состояние пропало, а другое не появилось?

— Не думал, — ответил я. — Не ожидал.

Он пожал плечами и снова сделался безраз­личным.

Я настаивал:

— Ну так что, освободите телеканалы?

—Да никто их не захватывал. Телевидение сейчас такое же, какое общество.

— А вам оно нравится?

— Мне — нет. — неожиданно ответил он.

— Ну так надо менять! — обрадовался я.

— Ну, вместе и будем менять. Вы думаете, так просто — поменять? Поменяем. Но не будет возврата к тому телевидению, которое было тогда, в то время, о котором вы говорите. Это время прошло. Его нет боль­ше. Оно не вернется. Забудьте.

Он, казалось, убеждал в этом не только меня.