Драйв человечества. Глобализация и мировой кризис

10.1.3. Разрушительность глобальной интеграции

Ревальвация доллара и превращение его в действующий символ стабильности стало новой стратегией глобальной экспансии и поддержания лидерства США (отказ от нее на рубеже 2000 и 2001 годов был уже вынужденным ударами кризиса шагом).
Эта ревальвация шла через болезненные кризисы потенциальных участников региональной интеграции и влекла за собой девальвации их валют. Хаотичность подобных девальваций дестабилизировало экономические связи, способствовало переходу контроля за ключевыми предприятиями под контроль глобальных монополий и компенсировало таким образом рост конкурентоспособности их товарного экспорта. Конкуренты США вынуждались девальвациями к беспорядочной конкуренции друг с другом, а не с США.
Происходило это потому, что дестабилизируемые экономики вынужденно сосредотачиваются на рынках, доступных им в условиях кризиса, то есть без серьезных усилий. Это прежде всего региональные, как правило, небольшие, а также мировые рынки примитивных товаров с низкой добавленной стоимостью, обеспечивающие производителям лишь небольшой приток средств. Мировые же рынки, значительные по емкости, и рынки высокотехнологичных товаров с высокой долей добавленной стоимости, представляющие реальную ценноaсть для США, требуют для прорыва на них сплочения усилий, что невозможно в условиях кризиса, девизом которого неизбежно является лагерное "умри ты сегодня, а я завтра".
Подобный кризис экономик (в основном неразвитых стран) вкупе с девальвацией их валют позволяло США сдерживать развитие потенциальных конкурентов, в том числе навязыванием им выгодной для США политики принудительной открытости. При девальвации она позволяет транснациональному (в первую очередь американскому) капиталу дешево скупать наиболее привлекательные и важные, структурообразующие корпорации этих стран.
Но главная опасность "принудительного либерализма" для неразвитых стран в том, что принудительное освобождение от скорлупы защитных барьеров ставит их под такой удар глобальной конкуренции, который они заведомо не могут выдержать.
Перманентный голод в Эфиопии и ряде других неразвитых стран Африки возник не только из-за действительно плохого управления (в том числе связанного с "социалистической ориентацией") и эрозии почв, но и благодаря разрушительному "вскрытию" слабых аграрных экономик беспощадной международной конкуренцией.
При этом ВТО, как ранее ГАТТ, не дает неразвитым странам даже частично применять методы защиты своих рынков, применяемые развитыми странами. В результате глобальная конкуренция разрушает отстающие экономики не только из-за их неспособности конкурировать "на равных", но и из-за последовательного применения "двойных стандартов". Это напоминает ситуацию, при которой новичка-боксера не просто выставили бы на ринг против чемпиона мира в тяжелом весе, но еще и связали бы ему при этом руки.
Разрушительность глобальной конкуренции неразвитых стран проявляется двояко. С одной стороны, обеспечивая приток относительно дешевых товаров, внешнеэкономическая либерализация делает доминировавшие в этих странах традиционные производства безнадежно нерентабельными.1 С другой стороны, импортные товары меняют структуру потребностей населения этих стран, отказывающегося в пользу импорта от традиционных продуктов.2
Таким образом, глобальная интеграция, проповедуемая США как универсальный рецепт процветания, равно как и обосновывающий ее либерализм, навязываемый миру как идеология этого процветания, направлены на увековечивание лидерства развитых стран в глобальной конкуренции. Они столь популярны в этих странах (а благодаря активной пропаганде — и за их пределами), несмотря на свое интеллектуальное убожество, а зачастую и сомнительность исходных постулатов именно потому, что служат "абсолютным оружием" в глобальной конкуренции.3

1 Консультационная компания McKinsey пришла к выводу, что доля глобально конкурентоспособной продукции, производимой в мире, вырастет с одной пятой в 2000 году (6 из 28 трлн долл.) до четырех пятых в 2030 году [89]. В той степени, в которой этот смелый вывод представляется достоверным, он выглядит пессимистичным, ибо в свете изложенного очевидно, что рост доли "глобально конкурентоспособной" продукции произойдет не только за счет улучшения качества продукции, неконкурентоспособной сегодня, но и во многом за счет простого прекращения ее производства.

2 Подобное произошло в пореформенной России, в которой доля импортного продовольствия превысила 50% уже к 1997, а затем, после дефолта — в 2008 году.

3 Причины популярности либерализма связаны и с тем, что он служит интересам сильнейших участников конкуренции (обеспечение равных правил конкуренции позволяет им наиболее полно реализовать свои преимущества). Либерализм выражает интересы и жизненную позицию крупного или успешного капитала, привлекательного в силу своей величины (то есть стабильности) или успешности (то есть динамизма), или того и другого вместе. Сила всегда привлекательна, а рыночная сила — особенно.
Либерализм отвечает склонности людей судить по себе: обладающие влиянием люди искренне полагают, что любой сапожник может стать миллионером, а любой студент — олигархом, а если они не становятся, то, значит, просто мало хотят этого. Более того: успешные люди, вершащие судьбы других, и не подозревают, что значительная часть общества (а в России, возможно, более половины) по объективным причинам не может полностью отвечать за свои поступки.
Либерализм отвечает потребности чиновников к безделью (раз роль государства должна быть минимизирована), а богатых — к эгоизму и немилосердию.
Наконец, это единственная религия (кроме разве что кальвинизма), отвечающая стремлению успешных людей отгородиться от реальности зеркалом самолюбования и сосредоточить все силы на личном успехе, игнорируя остальных членов общества.

Глобальная интеграция, доводя мировую конкуренцию до небывалой бескомпромиссности, способствовала успеху в первую очередь наиболее развитой страны мира — США, лидирующей в важнейших сферах: создания новых технологических принципов, технологий управления, технологий формирования сознания.

Пример 21

Первая развитая жертва глобальной интеграции: Япония

Печальный опыт Японии показывает: глобальная интеграция грозит не только неразвитым, но и всем менее развитым, чем США, странам.
В 1991 году, когда СССР перестал представлять угрозу для Запада, и интересы экономики в международных отношениях были либо осознаны (конечно, не всеми и не везде даже в самих США), либо прочувствованы как преобладающие над военно-политическими, США начали "топить" наиболее развитого союзника — Японию, который мог составить им наибольшую конкуренцию. США первыми отреагировали на реалии нового, однополюсного мира, когда он еще даже не начинал осознаваться, а дилемма самоидентификации Запада даже не ставилась на повестку дня (это признак адаптивности американского общества, то есть его большой жизнеспособности). Формой удара стало излюбленное оружие США — открытие экономики, "вхождение в мировой рынок".
Трагедией Японии стало вхождение в мировой рынок банковских услуг на его условиях, то есть резкое подчинение банковской системы страны чуждым для нее нормам. В результате национальная специфика, бывшая источником силы, стала источником уничтожающей слабости. Японские банки (как и вся экономика) работали с минимальными резервами, достаточными с учетом традиционной точности, деловой культуры и подстраховки со стороны государства.
Мировой рынок это в расчет не принимал, для него резервы японских банков казались низкими, а сами они, соответственно, хотя и крупнейшими, но недостаточно надежными.
Чтобы исправить это, в 1991 году Япония подписала международную конвенцию, предусматривавшую величину резервов в 8—12%. Резкий рост резервов привел к падению ликвидности, дестабилизации финансовой системы ("проколу фондового пузыря", который был плох прежде всего тем, что конкурировал с таким же пузырем в США; его гибель позволила американскому фондовому рынку избежать аналогичных последствий) и краху японских банков — тогда крупнейших и наиболее мощных финансовых институтов мира.
Сумма безнадежных кредитов, выданных банками Японии, и через десятилетие после этого кризиса достигала 30% ВВП. Экономический рост в Японии затормозился с 5,3% в 1990 году до 3,0% в 1991-м и 0,9% в 1992 году. За 1992—2001 годы он лишь ненамного превысил 10% — по сравнению с полуторакратным ростом за предшествующее десятилетие, 1982—1991 годы. При этом в 1998 году, под воздействием "азиатского кризиса", ВВП сократился на 2,0%, в 1999 — на 0,1%; в 2000 году компенсационный рост составил 2,9%, но затем японская экономика вновь начала стагнировать: в 2001-м рост составил 0,2, а в 2002—0,3%, и лишь в 2003 году рост составил 1,4% и дальше колебался в пределах 1,9—2,7% (2004—2,7%, 2005—1,9%, 2006—2,4%, 2007—2,1%). В результате торможения развития Японии, особенно в конце 90 х годов (в их середине ей удалось приблизиться к темпам экономического роста прошлого десятилетия: 1995—1,7%, 1996—3,6, 1997—1,8%), ее доля в мировой экономике сократилась более чем вдвое — с 17,7% в 1995-м до 15,2% в 2000 году, 12,4% в 2002 году и 8,2% в 2007 году.
Таким образом, далеко не случайно именно США стали наиболее последовательным проводником либеральной экономической идеологии. Направленная на максимальное обострение глобальной конкуренции и освобождение ее от всякого регулирования, на "вскрывание" национальных экономик, подобно консервным банкам, она стала инструментом обеспечения и закрепления глобального лидерства именно США.
Это закрепление лидерства идет описанными выше методами, разрушительными для всех менее развитых (а не только развивающихся) стран, то есть для всего современного мира.
При умеренном разрыве между участниками конкуренция стимулирует слабых и содействует прогрессу. Поэтому она заслуженно считается благом не только в экономической теории, но и в повседневной жизни.
Но сегодня разрыв между большинством участников конкуренции исключительно велик — и, как было показано выше (см. параграф 9.2), "галстук превращается в удавку". Конкуренция из взаиморазвивающего соревнования превращается в подавление, способствующее деградации обеих сторон, и оборачивается невиданным в истории монополизмом. Сметая национальные барьеры, она не столько вынуждает слабые экономики искать скрытые ресурсы, сколько лишает их возможности уже не развития, но существования. Сильных она делает сильнее, а слабым не оставляет шансов. Глобальная интеграция и либерализм ведут к возникновению и росту числа "конченых" стран, само обиходное наименование которых бросает чудовищный вызов человеческому разуму и прямо оскорбляет все ценности и традиции гуманизма. Исполнители данной политики — ВТО и МВФ, навязывающие либерализацию всему миру. Они превратились в инструмент глобальной реализации узко понимаемых и разрушительных конкурентных интересов даже не развитых стран в целом, а одной наиболее развитой страны (крупнейшего и наиболее влиятельного акционера МВФ) — США. На фоне этого характерны периодические дискуссии в США о целесообразности их участия в работе МВФ. Американскую элиту не пугает ограниченность взглядов этого символа международной бюрократии ("врача, выписывающего рецепт, не интересуясь диагнозом") и его скомпрометированность. Проблема в ином: помимо США, у МВФ есть другие акционеры — и формально США даже не располагают в МВФ контрольным пакетом. В результате им приходится учитывать мнение других стран, что, каким бы малым он ни был, ограничивает свободное волеизъявление США и возможности реализации ими глобального доминирования. Значительная часть американской элиты воспринимает это как недопустимое расточительство: зачем учитывать чужие мнения, когда можно навязать свое? Зачем согласовывать позиции, когда можно продиктовать свою — или прямо, или влияя на мировые рынки? Один из наиболее последовательных сторонников такого подхода — Дж. Сорос, предлагавший создать на базе американской ФРС всемирный "финансовый Госплан" [120].
Такие идеи не реализуются потому, что при господстве информационных технологий конкурента эффективнее не "ломать через колено", но убедить (в том числе скорректировав его сознание), получив его добровольное согласие или даже инициативу, реализующую интересы более сильного партнера. А лобовые столкновения не только в дипломатии, но и в конкуренции — такой же брак, как и убийство — для специалистов по переделу собственности.
Прямое насилие становится нерентабельным.
И без того разрушительность либерализма и глобальной интеграции вызывает стихийное сопротивление, как в идейной, так и в повседневно коммерческой сфере.

Пример 48

Поколение победителей

Перспективы России облегчает то, что выбор между личной эвакуацией и модернизацией страны будут делать те, кто уже сделал его. Катастрофы реформ выковали новое поколение, проявившее себя в катастрофе 17 августа 1998 года, заставившей не только деловое сообщество, но и обычных людей в сжатые сроки сделать сразу два жестких выбора.
Первый — между нарушением своих обязательств "по уважительным причинам" и их выполнением — вопреки разуму и пореформенным традициям, иногда с риском для жизни, ради сохранения самоуважения и репутации.
Второй — между жизнью в стране и эмиграцией.
Когда разом рухнули все питавшие страну надежды — и на честность государства, и на разумность реформ, и на плодотворность демократии, — активная часть общества лишилась надежд и веры. И изумилась самой себе, обнаружив через несколько месяцев, что не уехала на Запад, к родственникам и знакомым, а часто и к обеспечивающим безбедную жизнь капиталам.
Этот выбор делали далеко не только миллионеры. В массовом порядке он встал перед самыми обычными низкооплачиваемыми менеджерами, большинство которых вполне могло рвануть на Запад (а тем более в бывшие соцстраны) по сотне тропинок, протоптанных "колбасной эмиграцией" — от подработок до легальной учебы с перспективой хорошей работы. Это большинство имело язык и образование, многие жили за границей и уж почти все скопили "на черный день" несколько тысяч (а то и десятков тысяч) долларов, которые позволяли продержаться на новом месте первое время. Для менеджеров эмиграция была бы еще более естественной, чем для миллионеров: они лишились не просто "перспектив", а зарплат. Это был выбор, который делали в одиночку — и сделали иррационально. Если очистить мотивацию от шелухи придуманных потом натужных логических построений, она окажется детски наивной: "Здесь лучше".
Здесь!! — в обступавшей кромешно-угрожающей нищете, среди торжества бытового идиотизма, в прицеле агрессивного, коррумпированного и истеричного государства. Здесь!! — где березки грязнее, чем в Канаде, русский язык вульгарнее, чем в эмиграции, а культура свелась к попсе по авторадио. Здесь!! — где уже ничего нельзя было поправить, патриотизм ботал по гэбешной фене, а "отеческие гробы" вопияли: "Спасайся, кто может".
Это та самая наивность, которая переламывает эпохи.
Она позволила Примакову восстановить экономику, а Путину — государственность.
Историки будущего прослезятся над этим событием. Образованная, активная и сознательная часть общества, пораженная генетическим страхом перед репрессиями и голодом, не признала свое бессилие перед непреодолимыми трудностями, не смирилась и не ушла "до лучших времен" на предсказуемые и привлекательные поля деятельности в фешенебельных и обладающих надежным будущим странах.
Там было хорошо, но оказалось, что только на родине можно управлять событиями и течением мысли. Только на родине можно влиять на страну, в которой живешь, — какой бы пугающей она ни была, каким бы малым ни было это влияние.
Выбирая между всеми благами цивилизации и сохранением социальной значимости, активная часть общества, которую нельзя обвинить в лени и пассивности, решительно выбрала последнее.
Поодиночке, каждый сам за себя.
Молча.
Вопреки разуму и кричащему опыту трех советских поколений.
Именно это решение выявило "новую Россию" и объединило ее, образуемую самыми разными людьми с часто противоположными интересами и очень часто — с более чем спокойным отношением к морали — в новое поколение, сплоченное общим взглядом на мир и общей задачей.
Те, кто выжил, любит вспоминать свое мужество. Это был едва ли не первый случай в истории России, когда честность, проявленная вопреки казавшимся неодолимыми обстоятельствам, была вознаграждена: клиенты и партнеры канувших в Лету олигархов переориентировались с тех, кто их "кинул", на людей, доказавших свою надежность.
Менеджеры, оставшиеся честными в сентябре 1998 года, первыми пошли на повышение и как минимум — первыми вернулись на восстановившиеся рабочие места.
Они победили.
Их победа выразилась не столько в коммерческом успехе, сколько в подспудном, стихийном и незаметном преобразовании общества. Они захватывают все новые сектора экономики и рационализируют их. Они дают работу десяткам тысяч таких же, как и они, честных менеджеров. Даже работая по найму, они не воруют даже на госпредприятиях, — деньги на жизнь они сохранили, и им интересно решать сложные задачи развития и модернизации, а не простые задачи воровства.
Первое поколение российских менеджеров обостренно сознает, что в случае неудачи станет последним. Стремление к наставничеству, к передаче опыта — дикое для 30 летнего менеджера любой страны, кроме России, — компенсирует слабость и узость социально активного слоя, сохраняет и воспроизводит возможности его развития.
Это стало началом той самой "революции менеджеров", которой бредили с 1987 года. Она создает предпосылки для нормализации всей России.
Еще контуженные историческим поражением и унижением нашей родины, мы не должны недооценивать значение своих личных побед. Ведь даже простое выживание в современных условиях — победа. Именно поэтому не только удачливые бизнесмены, но и все, кто остался и выжил в сегодняшней России, образуют единую историческую общность. Это поколение не "пепси', не кваса и даже не "Интернета".
Это — поколение победителей.
Мы решали свои задачи поодиночке — и, по-видимому, в основном решили их. Теперь предстоит сообща решать общую задачу преодоления исторического поражения в "холодной войне", принесшую нам больше бедствий, чем Германии, Японии и Италии, — поражение в войне "горячей".
И власть, и деловое сообщество России, если захотят, могут без всяких усилий опереться на самую энергичную, активную и эффективную часть общества — поколение победителей.
С другой стороны, если укрепление государства из средства нормализации жизни превратится в самоцель, а ложь, запугивание и произвол останутся основными инструментами управления, — "поколение победителей" окажет некомпетентному и потому опасному для своей Родины государству неявное и стихийное, но бескомпромиссное и полностью парализующее его сопротивление "в каждой точке", по сравнению с которой польская "Солидарность» начала 80 х, опрокинувшая коммунизм, покажется итальянской "всхлипывающей" забастовкой.
Поколение победителей еще не стало элитой. Оно столь же чуждо путинской России, как и ельцинской. Его представителей убивают — безнаказанно.
Но мы преодолеем и победим. Не так быстро, как хочется, и не так легко, как кажется. С жертвами, о которых не надо даже и думать, потому что они слишком велики и, по-видимому, неизбежны.
На авансцену общественной жизни выдвигается первое поколение россиян, свободное и от идеологического, и от административного, и — как это ни смешно сегодня — от материального гнета.
Первое непоротое поколение дворянских детей дало России Пушкина и декабристов. Первое "непоротое" постреволюционное поколение принесет ей процветание.
Давайте верить себе. Давайте понимать себя. Давайте помнить, что мы лучше, чем привыкли говорить и думать, и что по крайней мере однажды — 10 лет назад — каждый из нас уже преодолел весь мир и все "объективные закономерности", ополчившиеся против его семьи и его образа жизни.
Поэтому мы победим.
Поэтому российское общество выстоит и найдет в себе силы пойти на новые, разумные и конструктивные перемены. Поэтому российский бизнес выбирает модернизацию своей страны, а не комфортабельную пенсию в чужих. И ему скоро категорически, как глоток воздуха и как карта перед атакой, понадобится план действий.
Политических.
Куда движется человечество? Что несет людям разыгрывающийся на наших глазах мировой кризис? Поможет ли глобализация избежать новых потрясений?
Фундаментальное исследование одного из наиболее известных российских экономистов посвящено всестороннему анализу глобализации - новой эпохи в развитии человечества.
Среди принципиально новых для научного рассмотрения тем - формирование человечеством собственного сознания с помощью технологий high-hume, непреодолимый характер технологического разрыва между наиболее развитыми, развитыми и неразвитыми странами, загнивание глобальных монополий, приобретение международной конкуренцией разрушительного характера, основные противоречия глобализации и закон сохранения рисков.
В книге рассмотрены развитие глобального финансового кризиса и предстоящие изменения мировой финансовой архитектуры. Значительное внимание уделено перспективам развития России и конкретным стратегиям ее модернизации.
Книга адресована широкому кругу читателей, в том числе студентам и преподавателям экономических и международных вузов.