Другой Пастернак: Личная жизнь. Темы и варьяции

Вступление

Герой моего романа — Пастернак. Это он влюбляется, женится, разводится на страницах моей книги. Начинается это повествование в его женатые года, женатым он и уходит в могилу.
О великом поэте и обаятельном человеке Борисе Пастернаке в последние пятнадцать—двадцать .чет вышло много мемуарной литературы. О его личной и главным образом семейной жизни рассказывают очень много, очень подробно и более откровенно, чем принято в случаях, когда живы участники описываемых событий. Личная жизнь великого русского поэта Бориса Пастернака — то, чего никто не скрывал, не берег, как свою частную жизнь, — это то, куда начали впускать всех. У него самого уже не спросишь. За него теперь действуют гаранты сохранения определи шого представления о его частной жизни — наследники и другие мемуаристы.
Книга основана на опубликованных материалах. Все факты, характеристики, жизненные обстоятельства, сведения о любви и любовных томлениях, изменах и выплатах алиментов взяты из доступных источников, подробнейших и откровенных жизнеописаний, сделанных людьми, действовавшими в его судьбе, и если такой ракурс для чужого исследования кажется неуместным, то это вопрос к ним.
Степень этичности (не говоря уже о вкусе) такой откровенности — личный вопрос каждого, вопрос того, насколько решится он приоткрыть перед публикой частную жизнь своих близких. Семейная же история Пастернака в ее интимных деталях явлена публично, обиженные с обидчиками (пусть это иногда один и тот же человек) разбираются сами. Перед автором этой книги — стерильный материал для собственных наблюдений.
Автор не проводил самостоятельных исследований, не привлекал для написания книги неопубликованные материалы и устные свидетельства.
Называя героев (они же — авторы) цитируемых книг по фамилиям, именам, уменьшительно-ласкательным именам, прозвищам и просто — не будучи знакомой лично — по имени и отчеству, автор ни в коей мере не обращается к ним как к реальным и частным лицам, а лишь как к героям тех произведений, которые они выпустили в свет и оказались таким образом уже — персонажами.
«Другой Пастернак» — действительно другой. Он отличается и от любого вымышленного персонажа, и от документально исследованной личности. Он — продукт авторского о нем представления.
Разница между вымышленным героем и персонажем биографического романа очевидна. В первом случае автор знает о герое все, знает самым достоверным образом обо всех его мыслях и движениях души; в биографии ровно наоборот — не известно на самом деле ничего, герой может в любой момент рассыпаться как карточный домик. Но он несомненно был, действовал, и какие-то события его жизни для всех неоспоримы. И они — вехи, между которыми автор может плести свою сеть и уже в нее ловить ту рыбу, какую хочет. Для читателя же оба героя одинаково нереальны.
У каждого Пастернак — другой.

ДОСКА ПРИДВОРНОГО ИДИОТА

Итак, его семейная жизнь. Женился он в нужную пору, в начале четвертого десятка, не без дружественной подсказки родни невесты. Любовь к жене исследовал и распалял. Женщина была недомовитая, тяжелая характером, с творческими амбициями. Родили сына. В 30-м году влюбился в жену друга, пианиста Генриха Нейгауза, — очень красивую, легкую на результативную домашнюю работу, пианистку.
Свою жену оставил, Нейгаузову отбил, женился вторым браком. В 35-м пережил страшный всплеск ревности к давнему, почти отроческому роману супруги, усугубленный принудительной отправкой на заграничный конгресс. Первую жену не бросал, помогал до конца дней материально, с сыном тщательно поддерживал близость. Во время войны был с семьей в Чистополе, вернулся. У Зинаиды Николаевны в День Победы скончался от туберкулеза старший сын, она ушла в свое горе. Пастернак искал жизни. Нашел в бойкой редакторше из «Нового мира» Ольге Ивинской. Любовь и дружба до конца жизни. Смерть.
К рассматриванию личной жизни Бориса Пастернака приступаю с начала его жизни семейной. Любови, бывшие до брака, — не личная жизнь, не частная. Это то, о чем юноша хочет кричать во весь голос или "(разные юноши — по-разному) играть на флейтах водосточных труб. А вот личная жизнь — предмет предлагаемых наблюдений — начинается, когда двое получают на руки бумажку и вывешивают ее с наружной стороны закрытой изнутри двери: «Don't disturb». Вышибала дверь не я. Я просто прочла протокол осмотра управдомом, для чего-то опубликованный родственниками и иными действующими лицами, — и сделала свои выводы.
В 1922 году Борис Пастернак женился, под некоторым давлением родственников невесты, на Евгении Лурье, студентке ВХУТЕМАСа. Впоследствии ее всегда будут называть с уточнением: «художница». Брак был нерадостным — со счетами, придирками, небольшой, тщательно разрабатываемой мужем любовью, с его покорностью. Жили в квартире (части квартиры, коммуналке) родителей Пастернака, уехавших к тому времени за границу. В 1923 году у супругов родился сын Евгений (старший из сыновей Пастернака; второй, Леонид, родится в 1937 году от брака с Зинаидой Нейтауз).
«Летом Пастернак познакомился с Евгенией Владимировной Лурье. Она училась во ВХУТЕМАСе <...>.
Главным в ее характере было стремление к самостоятельности и вера в свои силы. Она была очень способна к живописи, владела сильным рисунком и мечтала стать художником».
ПАСТЕРНАК Ё.Б.. ПАСТЕРНАКЕ.В. Жизнь Бориса Пастернака. Стр. 185.

Так солидно, согласно биографу-наследнику начиналось это знакомство.
«Однажды он принес ее на плечах па общую кухню и познакомил с нею соседей по квартире».
Существованья ткань сквозная. Борис Пастернак.
Переписка... Стр. 15.

«Уезжая в Питер, Женя оставила на память свою детскую фотографию с куклой на руках...»
Существованья ткань сквозная. Борис. Пастернак.
Переписка... Стр. 20.

Несомненно, были и другие фотографии, но эта производила наилучший эффект. Письмо вдогонку, без «здравствуй» и «до свиданья», начинается, как и было задумано: «Женичка ласочка, однойрукой ты прижимаешь куклу, а другой держишь ее за ножку, тебе шесть (?) лет и я люблю тебя!»
Существованья ткань сквозная. Борис Пастернак.
Переписка... Стр. 17.

Женя очень хороша. Задача брата, Семена Владимировича, облегчалась.
«75, что я услышал, едва Пастернак ушел в кухню, было по меньшей мере нерасчетливо. Ни с того ни с сего Евгения Владимировна мне поведала, что их поженил ее брат. « Сеня, он самый умный в нашей семье, прямо сказал Боре, чтобы он на мне женился». Не моргнув глазом я выдержал и это, но она разговорилась...»
ВИЛЬМОНТН.Н. О Борисе Пастернаке. Воспоминания и мысли. Стр. 63.

«Евгения Владимировна была мила и интеллигентна, но, но, но... она воображала себя великой художницей, и на этом основании варить суп для всей семьи должен был Борис».
ЧУКОВСКАЯЛ.К. Записки об Анне Ахматовой. В 3 т. Т. 2 (1952-1962). Стр.429.

«Она всегда была бездеятельна, ленива...»
ВОСКРЕСЕНСКАЯ И. Что вспомнилось...Стр. 145.
Пит. по: Борис Пастернак. Второе рождение.
Письма к З.Н. Пастернак. З.Н. Пастернак.
Воспоминания. Стр. 44.

«...грех <...> прежний, — неглубокости, необязательности нашего брака...»
БОРИС ПАСТЕРНАК. Письма к родителям и сестрам. Стр. 581.

«Я любил Женю, я (просто, необязательно и добродушно) люблю ее и сейчас, но возможность измены, потенциальная измена никогда нашего дома не покидала».
ПАСТЕРНАКБ.Л. Поли. собр. соч. Т. 8. Стр. 486-487.

Лев Толстой тоже женился, потому что у него наступил возраст, когда надо жениться (тот же возраст, что и у Пастернака). Он, правда, жениться и семью завести мечтал еще с тех времен, когда только о поэзии любви задумываются, но тут и время уже решительно подступило, да еще и крепостное право отменили. (Здесь, наверное, и прекратилось бы производство детишек, так напоминающих характерные толстовские черты, — их до сих пор много среди туляков и тулянок — один, такой знакомый тип лица: по-простонародному мелкие неправильные черты, глубоко и близко посаженные глаза-буравчики, нос уточкой, у кого подлиннее, у кого покороче, плоские небольшие губы.) Но женился он не по желанию родных невесты, даже наоборот — нечиновные благородные родители Софьи Андреевны, хоть мать и была из старинного, близкого Толстым семейства, знали и признавали разницу в положениях, и Толстого не ловили. Именно это делало ее ровней. «Двоюродная бабушка перестала даже бывать у сына одного нашего друга-нотариуса на том основании, что тот женился на принцессе и спустился, таким образом, в ее глазах из почтенного положения сына нотариуса до положения авантюриста, чего-то вроде лакея или конюха, которых, говорят, королевы дарили иногда своей благосклонностью» (ПРУСТ М. В сторону Свана).
«Это она — милая, добрая, с высоким открытым лбом и с «улыбкой взахлеб» удостоила меня своей дружбы»
ТАРКОВСКАЯМ. А. Осколки зеркала. Стр. 14.

Марина Тарковская о Евгении Владимировне пишет не оригинально. О ней все пишут однообразно — и словно по обязанности, будто полагается пересказывать Пастернака, пересказать не только своими словами, но и с добавлением обязательной «улыбки взахлеб». Так писали об Анне Ахматовой — обязательно о гордости, о величии и пр., но там сама Анна Андреевна строго смотрела, чтобы канон был соблюден. А Евгения Владимировна — она и для себя-то не особенно жила, ей ли еще образ свой блюсти было? Но люди хотят прикоснуться к легенде, вот они и рядом с ней — выстроив ее сами.
Некоторые улыбку эту видели по-другому «На диване возле уже накрытого обеденного стола, поджав под себя ноги, сидела с томиком Чехова Евгения Владимировна, улыбаясь широкой, ничего не выражавшей улыбкой Моны Лизы».
ВИЛЬМОНТ Н.Н. О Борисе Пастернаке.
Воспоминания и мысли. Стр. 126.

По многослойности изображений Вильмонта ясно, что Мона Лиза — это самоопределение (пусть внутреннее), присутствием Моны Лизы дарила Евгения Владимировна мужа и гостей.

«Яушел непривычно рано с тяжелым чувством. В какое смешное положение она его ставила!»
Там же. Стр. 63.

«...кривя душой, говорил, что Евгения Владимировна «очень милая» — из уважения к избраннице дорогого мне человека. До конца их брака (да и позже, когда это не имело никакой цены) я держался с ней преувеличенно учтивого тона. Никогда насчет нее не судачил, хотя и видел ее насквозь с возраставшей прозорливостью. Да поверит мне читатель, я всеми силами старался в ней отыскать скрытые достоинства, прежде чем вынести окончательный приговор. И кое в чем даже преуспел. Мне нравилось, когда она молча лежала на тахте с открытой книгой и, не глядя в нее, чему-то про себя улыбалась. Тут я неизменно вспоминал строфу Мюссе:

Elle est morte. Elle п 'a pas vecu.
Elle faisait semblant de vivre;
De ses mains est tomble le livre,
Dans lequel elle n'avail lien lu.
(Она умерла. Но она не жила,
Только делала вид, что жила...
Из рук ее выпала книга,
В которой она ничего не прочла.)
Но, к сожалению, она не всегда молчала».
Там же. Стр. 64.

В первый год брака молодые ездили в путешествие (о котором много будет потом мелких, тяжких, упрекающих воспоминаний) в Европу, к родителям Пастернака. Возвращались пароходом, хорошо не было никому.
В Европе роли распределились в соответствии с представлениями Евгении Владимировны о своей самостоятельности и вере в свои силы: путешествие она потребовала считать ее личной рабочей поездкой ради нужд ее художественного гения. А Пастернак был финансово и организационно обеспечивающим спутником при ней. Жене полагались самые большие комнаты, маршруты составлялись под нее.
«Убедившись в том, что живописи в Берлине учиться не у кого...»
БОРИС ПАСТЕРНАК. Письма к родителям и сестрам. Стр. 226

«...учиться мне не у кого. Одна надежда и желание найти ателье, жить и работать одной», — писала она Б.Л. Пастернаку в Москву.
ПАСТЕРНАК Е.Б., ПАСТЕРНАК Е.В. Жизнь Бориса Пастернака. Стр. 198.

«Женя мечтала о Париже и думала, что брак с Борей избавит ее от земли. Она разочаровалась».
БОРИС ПАСТЕРНАК. Пожизненная привязанность. Переписка с ОМ. Фрейденберг. Стр. 169.

Париж — и ничего больше; ничего более конкретного — никаких учителей, никакой работы, никаких планов. Она так там ни разу и не побывала, даже когда Пастернак настойчиво предлагал своей (родительской) семье выкинуть ее в Париж как щенка в воду — «для науки», он искренне верил, что погибнуть ей там не дадут — он сам, например, первый. Но такого «Парижа открытых возможностей» она не захотела. Париж нужен был такой, какой Ларисе Огуда-ловой, чтобы оплакивать проданную невинность, ну или принять со скорбью, если предложат честно, как Пастернак (ей казалось, что он предлагал Париж) или Фейхтвангер (Пауль, брат писателя — об этом позже) — тоже брак, тоже Париж, но уже совсем выдуманный.
В путешествии обнаружилось, что Женя беременна. Поспешили назад. Никто особенно не радовался. Ожидали каких-то запредельных забот. За это они не замедлят явиться, и Пастернак впоследствии, через двадцать лет, уже пятидесятилетним, радостно чистя общественные уборные (в эвакуации, в качестве трудовой повинности), так это и назовет: «непосильный труд по уходу за ребенком».
Пока же — май 1924 года. Женя с маленьким Жененком уезжает на дачу, под Ленинград, с ней два человека персонального штата: няня и прислуга. Но Пастернак остался в Москве: «Видишь, Боря, ты в письме пишешь, что тебе не сладко, а мне так кажется, что всю тяжесть я взяла на себя, уехав с Женей».
Существованья ткань сквозная. Борис Пастернак.
Переписка... Стр. 116.

Женя едет на поправку, как всегда раздраженная и впервые потрясенная — тем, что все-таки это ей, а не Пастернаку пришлось родить и какие-то проблемы (Пастернак пишет всем, что Женя измучена кормлениями, обычно же именно этот период у матерей — самый спокойный и безмятежный, но Пастернак — внушаем) с ребенком взять на себя. Он страшно переживает о ее дороге, хотя и здесь все было устроено с приемлемым уровнем комфорта: «...подняли верх и положмли крахмальное чистое белье». Дорогу удалось пережить, она попадает в просторную квартиру своих родителей. Питание такое, что она даже описывает в письмах дневные меню, ребенка удалось пристроить. «Женюрка, — пишет Борису Женина мама, — конечно, худенькая, раздражительная <...>, но надеюсь, что она скоро поправится у меня, нянек много: Нюня и Феня, я и Паня». Женя, однако, недовольна:. «Паня (прислуга мамы) еще совсем маленькая». Но это не главное: «...сказала я маме, что все-таки неосторожно было с ее стороны выписывать меня с Женей, когда она сама всецело занята папой, погода плохая и дача не приготовлена...»
Существованья ткань сквозная. Борис Пастернак. Переписка... Стр. 36—38.

Плохая погода сильно увеличила вину Пастернака. А тут еще заболел Жененок. «...я, вероятно, дала ему сразу слишком много, вот его и несет, третьего дня раз 8, вчера 4, а сегодня тоже желудок зеленый...» (Существованья ткань сквозная. Борис Пастернак. Переписка... Стр. 43). У Жени не остается ни одного тормоза, чтобы воздержаться от обвинений Борису. «Получила твои три письма сразу <...> Не радость мне принесли твои письма, целый день навертывались слезы, а ночь не спала, но разбирать почему да как — не выйдет. <...> никогда мне не было так трудно, безотрадно и мучительно жить, как с тобой, я не говорю, что ты в том виноват, может — разность темперамента и (для меня, увы, бывшей) работы» (Там же. Стр. 57).
Еще только полтора года назад сам Пастернак был мужем при жене-художнице. Сейчас, увы, что-то мешает ей. Няньки никуда не годятся, и Пастернак боязливо вторит: «Паня и Феня верно не годятся, потому что они через тебя о нем (Жененке. — Авт.) заботиться будут, а это посредство уже вредное: ты ни о ком заботиться с чутьем неспособна (тут Женя поднимает бровь), потому что лишена даже простой здоровой заботы о себе» (Там же. Стр. 55). Ну, это понятно: нужна какая-то особенная, независимая в суждениях и приемах няня, профессор педагогики, возможно, а на такую у Бориса средств нет, — что делать Жене, как смириться? «В будущем, ЕСЛИ НЕ ПРИДЕТСЯ РАБОТАТЬ — буду завистлива, несчастна и зла — в лучшем случае не буду жить, это выйдет как-нибудь само собой. Не могу писать, слезы застилают глаза. (Страшно подумать, что было бы, если б Женя смогла работать, каких перспектив Пастернак с пришедшим через него материнством ее лишил, а ей есть с кем себя сравнить.) Пока я только с завистью думаю о тех людях, которые, приезжая в Петроград, ходят по Невскому, по набережным, засматривают в витрины книжных лавок — таким я представила себе Маяка, видела афишу о его вечере» (Там же. Стр. 58).
Вот так! Маяковский ходит по набережным, а ей, Жене Лурье, приходится стул у ребенка подсчитывать. Потому что ясно: две домработницы, две няньки и отлынивающая ради ухода за отцом мать все равно не могут избавить ее полностью от обязанностей по ребенку. Хотя по набережным, наверное, пройтись все-таки смогла бы. Не хватает ей, очевидно, афиш.
Письмо и длинное не очень, и фразы короткие. И каждая из них — как укус, как рывок, как упрек и обвинение. Жененок, взрослый и старый, счел нужным это письмо построчно прокомментировать и еще более уныло описать их семейные претензии к Пастернаку. Комментирует (вернее, пересказывает своими словами), не добавляя ни подробностей, ни объяснений — строчку за строчкой. «Что касается веры в тебя — то есть в твою работу — то неужели ты не понял то, что каждый, кроме тебя, например, Дмитрий, понял, почему я не советовала тебе поступать на службу и почему иногда <...> горячилась. Но и тут, как и во многом, ты оттолкнул меня». Вот перевод на понятный язык этой слишком сложной для обывателя фразы: «Мама припоминает, как с верой в его успех с горячностью сопротивлялась его желанию поступить на службу, а он спорил с нею».
Существованья ткань сквозная. Борис Пастернак.
Переписка... Стр. 58.