Визит лейб-медика

Глава 1

ТОПЧУЩИЙ ТОЧИЛО

1

5 апреля 1768 года Иоганн Фридрих Струэнсе был назначен лейб-медиком датского короля Кристиана VII, а четырьмя годами позже его казнили.

            Десять лет спустя, 21 сентября 1782 года, когда выражение «времена Струэнсе» уже приобрело характер понятия, английский посланник в Копенгагене Роберт Мюррей Кейт доложил своему правительству об одном эпизоде, которому стал свидетелем. Эпизод этот его озадачил.

            Поэтому он о нем и доложил.

            Он побывал на представлении придворного театра в Копенгагене. Среди публики находились также Король Кристиан VII и Ове Хёг-Гульберг, обладавший реальной политической властью в Дании и являвшийся, по сути дела, ее самодержавным правителем.

            Он присвоил себе титул премьер-министра.

            Речь в докладной записке Кейта шла о его встрече с королем.

            Кейт начинает со своих впечатлений от внешности тридцати трехлетнего короля Кристиана: «На вид он уже старый человек, очень маленький, исхудавший, с впалыми щеками, а воспламененный взгляд его глаз свидетельствует о душевном нездоровье». «Душевнобольной», как пишет Кейт, король Кристиан бродил перед началом представления среди публики что-то бормоча, и лицо его при этом как-то странно подергивалось.

            Гульберг же ни на минуту не спускал с него глаз.

            Их взаимоотношения были весьма странными. Их можно было описать, как отношения между санитаром и его подопечным, или как отношения между братьями, или же так, словно бы Гульберг был отцом, имевшим при себе то ли непослушного, то ли больного ребенка; но Кейт называет их отношения «почти нежными».

            В то же время он пишет, что эти двое были связаны каким-то «чуть ли противоестественным» образом.

            Противоестественность заключалась не в том, что эти двое, игравшие, как он знал, столь важные роли во время датской революции, будучи тогда врагами, теперь пребывали в определенной зависимости друг от друга. «Противоестественным» было то, что король вел себя, как боязливая и послушная собачка, а Гульберг — как ее строгий, но любящий хозяин.

            Его Величество держался как-то пугающе подобострастно, почти до непозволительности. Придворные же не выказывали монарху никакого почтения, а скорее игнорировали его или со смехом отходили при его приближении в сторону, словно бы стремясь уклониться от неловкости самого его присутствия.

            Как от присутствия неприятного ребенка, от которого они уже давно устали.

            Единственным, кого волновал король, был Гульберг. Король все время держался метрах в трех — четырех позади Гульберга, следуя за ним смиренно и явно заботясь о том, чтобы его не бросили. Временами Гульберг жестами или выражением лица подавал королю едва заметные знаки. Это происходило тогда, когда тот начинал бормотать слишком громко, причинял беспокойство окружающим или чересчур удалялся от Гульберга.

            При этих знаках король Кристиан поспешно и покорно «семенил к нему».

            Один раз, когда бормотание короля стало особенно обращать на себя внимание своей чрезмерной громкостью, Гульберг подошел к нему, мягко взял его под руку и что-то ему прошептал. Король при этом принялся вновь и вновь механически, чуть ли не судорожно, отвешивать поклоны, словно бы датский король был собачкой, стремившейся заверить своего обожаемого хозяина в полнейшей покорности и преданности. Он продолжал кланяться до тех пор, пока Гульберг, прошептав еще что-то, не прекратил эти странные телодвижения.

            Тогда Гульберг дружески потрепал короля по щеке, за что был вознагражден улыбкой, преисполненной такой благодарности и преданности, что глаза посланника Кейта «наполнились слезами». Сцена эта, пишет он, была полна столь отчаянного трагизма, что наблюдать ее было просто невыносимо. Кейт отмечает дружелюбие Гульберга или, как он пишет, «чувство ответственности за маленького больного короля» и то, что презрение и насмешки, которых не скрывала остальная публика, Гульбергу были не свойственны. Похоже, он был единственным, кто чувствовал себя ответственным за короля.

            Однако в докладной записке повторяется выражение: «как собачка». С самодержавным правителем Дании все обращались, как с собачкой. Разница была лишь в том, что Гульберг, казалось, демонстрировал нежную ответственность за эту собачку.

            «Уже то, как они выглядели рядом, — а оба они были неестественно маленького роста и тщедушного телосложения, — произвело на меня очень сильное и странное впечатление, поскольку вся власть в стране формально и практически была сосредоточена в руках этих двух странных карликов».

            Основное внимание в докладной записке уделяется, однако, прежде всего  происшедшему во время спектакля и после него.

            Прямо посреди представления — комедии французского поэта Грессе «Злой человек» — король Кристиан встал со своего места в первом ряду, взабрался на сцену и стал вести себя так, словно был одним из актеров. Он принимал артистические позы и произносил нечто, напоминавшее реплики; можно было различить слова: «tracasseri» и «anthropophagie». Кейт особо отметил последнее выражение, которое, как он знал, означало «каннибализм». Король был явно поглощен игрой и мнил себя актером; Гульберг же преспокойно поднялся на сцену и дружески взял его за руку. При этом король незамедлительно умолк и позволил отвести себя на место.

            Публика, состоявшая исключительно из придворных, была, казалось, привычна к такого рода паузам. В замешательство это никого не привело. Послышались отдельные смешки.

            После представления подали вино. Кейту в этот момент случилось стоять поблизости от короля. Он повернулся к Кейту, в котором явно признал английского посланника, и, заикаясь, попытался объяснить ему основное содержание пьесы. «В пьесе говорилось, сказал мне король, о том, что зло было настолько распространено среди людей при дворе, что они походили на обезьян или дьяволов; они радовались несчастьям других и горевали по поводу их успехов, и это называлось во времена друидов каннибализмом, аnthropophagie. Поэтому мы словно бы находились среди каннибалов».

            Весь этот «выпад» был, для душевнобольного, на удивление хорошо сформулирован.

            Кейт лишь кивнул с заинтересованным видом, будто бы все, сказанное королем, было интересным и разумным. Он, однако, отметил, что сделанный Кристианом анализ сатирического содержания пьесы далеко не полностью ошибочный.

            Король говорил шепотом, словно бы доверяя Кейту важную тайну.

            Гульберг все это время бдительно или озабоченно наблюдал за их беседой с расстояния нескольких метров. Потом он медленно двинулся к ним.

            Кристиан заметил это и попытался закончить разговор. Он громко, почти с вызовом, прокричал:

— Они врут. Врут! Бранд был умным, но одержимым человеком. Струэнсе был хорошим человеком. Это не я их убил. Вы понимаете?

            Кейт лишь молча поклонился. Тогда Кристиан добавил:

— Но он жив! Они думают, что его казнили! Но Струэнсе жив, Вы знаете об этом?

            К этому моменту Гульберг подошел настолько близко, что услышал последние слова. Он крепко взял короля под руку и с застывшей, но спокойной улыбкой произнес:

— Струэнсе мертв, Ваше Величество. Мы ведь это знаем, не правда ли? Разве нам это не известно? Мы ведь об этом договорились. Разве не так?

            Его тон был дружелюбным, но укоризненным. Кристиан сразу же принялся за свои странные механические поклоны, но затем остановился и спросил:

            — Но ведь говорят же о временах Струэнсе? Разве не так? Не о временах Гульберга. Времена Струэнсе!!! Странно!!!

            Какое-то мгновение Гульберг молча разглядывал короля, словно не зная, что ответить, или не находя нужных слов. Кейт отметил, что он, казалось, напрягся или рассердился; затем Гульберг собрался с духом и совершенно спокойно сказал:

            — Вашему Величеству необходим покой. Нам кажется, что Вашему Величеству вскоре уже можно направляться в опочивальню для отхода ко сну. Мы в этом решительно уверены.

            После этого он сделал жест рукой и удалился. Кристиан начал было снова истово кланяться, но вдруг остановился, словно задумавшись, повернулся к посланнику Кейту и совершенно спокойным и ровным голосом сказал:

            — Я в опасности. Поэтому теперь мне необходимо повидаться с моей благодетельницей — Владычицей Вселенной.

            Через мгновение он исчез. Так завершился эпизод, о котором английский посланник Кейт и доложил своему правительству.

Глава 7

Учитель верховой езды

7

Они, казалось, ждали.

            Королева, после встречи со Струэнсе в парке, испытывала странную ярость; она четко определила это как ярость.

            Она лишилась покоя. Это была ярость.

            Ночью она снова разделась донага и стала интенсивно себя ласкать. Наслаждение трижды захлестывало ее мощной волной, но на этот раз не принесло ей успокоения, а оставило после себя именно ярость.

            Я начинаю терять контроль, подумала она. Я должна вновь добиться контроля.

            Я должна вновь добиться контроля.

Кристиан, Каролина Матильда, Струэнсе. Эти трое.

            Они, казалось, присматривались друг к другу, с любопытством и недоверием. Королевский двор к ним тоже присматривался. Они присматривались ко двору. Все, казалось, ждали.

            Иногда к ним присматривались и извне. Поздней осенью было написано письмо, которое в какой-то степени предвещает то, чему суждено было произойти. Зоркий наблюдатель, шведский кронпринц Густав, впоследствии король Густав III, совершал в тот год поездку в Париж и сделал краткую остановку в Копенгагене. Он кое-что подметил. Что-то, что, возможно, еще и не произошло, но чему, возможно, предстояло случиться.

            В нескольких своих письмах он сообщает матери о ситуации при датском дворе.

            Он недоволен датским двором, находит дворец безвкусным. Золото, золото, всюду золото, покрытое золотом. Никакого стиля. Их парады жалки. Солдаты идут не в ногу, поворачиваются медленно и нечетко. Разврат и безнравственность при дворе, «даже хуже, чем у нас». Дания едва ли может представлять для Швеции военную угрозу — такова его оценка.

            Плохой вкус и медленные повороты.

            Главное его внимание привлекают, однако, королевская чета и Струэнсе.

            «Но самым странным из всего являются хозяин дворца и все, что его окружает. У него хорошая фигура, но он такой маленький и худощавый, что его можно с легкостью принять за тринадцатилетнего ребенка или за девочку, переодетую мужчиной. Мадам Дюлондель в мужской одежде была бы на него очень похожа, и я полагаю, что король совсем не намного крупнее нее.

            То, что делает его совсем непохожим на короля, так это то, что он не носит никаких орденов, и мало того, что он уклоняется от ношения Серафимского ордена, так он не носит даже орденскую звезду. Он очень походит на нашу шведскую кронпринцессу и говорит, как она, с той разницей, что он говорит больше. Он кажется робким и, сказав что-нибудь, поправляется в точности, как она, и, похоже, боится, что сказал какую-то глупость. Его походка несколько отличается от обычной, под ним словно бы подкашиваются ноги.

            Королева же — нечто совсем иное. Она производит впечатление предприимчивой, сильной и крепкой. Она держит себя очень непринужденно и раскованно. Говорит оживленно и остроумно, но также очень быстро. Она ни красива, ни дурна; роста такого же, как и большинство людей, но полноватая, хотя и не толстая, всегда одета в костюм для верховой езды, в сапогах, и все дамы ее свиты вынуждены одеваться так же, как и она, в результате чего в театре, да и повсюду, дам из ее окружения всегда можно отличить от других».

            Он также внимательно понаблюдал и за Струэнсе. За столом тот сидел напротив королевы. Он «косился» на королеву таким образом, что это шведскому кронпринцу не понравилось. «Но самое странное то, что Струэнсе сделался хозяином дворца, и что он управляет даже королем. Недовольство этим невероятно велико и, похоже, с каждым днем нарастает. Если бы у этой нации было столько же сил, сколько на данный момент существует недовольства, дело могло бы принять серьезный оборот».

            Дело происходит осенью. Шведский кронпринц, впоследствии король Густав III — он унаследует трон в тот же год, но позднее — полагает, что кое-что подметил.

            И кое-что действительно произошло.