Лучшие рецензии автора | Рейтинг |
Письмовник | +69 |
Педро Парамо.Равнина в огне/Corpus | +12 |
Фальшивомонетчики | +9 |
История мира в 10 1/2 главах | +7 |
Снег | +7 |
Отличное издание, лучшие книги Буковски в переводе Максима Немцова. Обязательно к прочтению всем, кто неравнодушен к контркультуре. Главный герой книг alter ego самого автора натурально и лаконично повествует о своих похождениях. Пьянка, случайные связи, адская работа, игра на скачках - все это вы найдете в романах с избытком. Но все это, как говорится, лишь вершина айсберга...
Этот роман Барнса уже давно считается классикой постмодернизма. Многочисленные аллюзии (прежде всего ветхозаветные), цитация, игра с историческими фактами и мифами (опять же библейскими) – все это, похоже, излюбленные приемы Барнса. Роман действительно состоит из десяти с половиной глав, и этот факт не зря вынесен в заголовок. Композиция играет чуть ли не решающую роль в реализации авторского замысла. Все дело в том, что главы, на первый взгляд, не связаны между собой. Однако, это только на...
Ирония, пожалуй, главная черта стилистики Барнса. Это понимаешь, прочитав хотя бы несколько страниц. К примеру, первая глава романа, посвященная Потопу. Ной со своими сыновьями, как и положено, собирают «каждой твари по паре» и отправляются в плаванье на ковчеге. Вернее, на ковчегах, так как все животные на корабль уместиться не могут. Естественно, Барнс отходит от библейских канонов. В какой-то степени ироничные аллюзии Барнса напомнили мне «Дневник Адама» Марка Твена. И там и здесь есть прямое издевательство над Ветхим Заветом. По сути, чтобы поиздеваться над этой частью Библии, много ума не надо. Осмеять можно любой миф: несостыковок везде хватает. То, как Барнс переписывает ветхозаветную историю, у меня особого восторга не вызвало, но и не обидело. Завет потому и Ветхий, что идеи его устарели. Это вам скажет любой здравомыслящий христианин. Но для понимания романа эта глава оказывается очень важной. Ведь уже в следующей мы видим современный ковчег – круизный лайнер, на котором собрались пары разных национальностей. Он захвачен террористами, которые решают, кто из пассажиров первыми покинет этот мир.
Вообще, вода, как первооснова и первостихия очень важна для Барнса. Помимо ковчега и лайнера мы находим в романе потерявшую рассудок женщину, уплывшую в открытое море на лодке, реальное кораблекрушение, рассказ о человеке с Титаника, о мужчине, проглоченном китом, путешествие по реке в джунглях. История этого мира изобилует катастрофами, ошибками и человеческой глупостью. Чем же она закончится? Может, новой катастрофой, в которой будет повинен человек? Барнс рассматривает этот вариант. Помешавшаяся дама спасается от Чернобыльской аварии в открытом море, пытаясь вернуться в первостихию. Но эта катастрофа не уничтожила мир. А книга заканчивается путешествием в рай. Логично, и на первый взгляд довольно оптимистично. Только потребительский рай, в котором доступны все развлечения и реализуются любые желания, наскучивает человеку. Он предпочитает умереть, только бы не жить так вечно.
Особого внимания заслуживает та самая половина главы, о которой автор заявляет в названии книги – «Интермедия». По сути, это эссе, в котором автор размышляет о любви. Речь, естественно, не идет о любви в высшем ее понимании, как о любви к ближнему, а о плотском чувстве, которому, на мой взгляд, Барнс отводит преувеличенную роль. Его выводы таковы: «Любовь заставляет нас видеть правду, обязывает говорить правду. Поэтому религия и искусство должны отступить перед любовью. Именно ей обязаны мы своей человечностью и своим мистицизмом. Благодаря ей мы -- это нечто большее, чем просто мы».
В этой же главе автор дает свое окончательное толкование понятию «история». "…История - это ведь не то, что случилось. История - это всего лишь то, что рассказывают нам историки". «История мира? Всего только эхо голосов во тьме; образы, которые светят несколько веков, а потом исчезают; легенды, старые легенды, которые иногда как будто перекликаются; причудливые отзвуки, нелепые связи. Мы лежим здесь,на больничной койке настоящего (какие славные, чистые у нас нынче простыни), а рядом булькает капельница, питающая нас раствором ежедневных новостей. Мы считаем, что знаем, кто мы такие, хотя нам и неведомо, почему мы сюда попали и долго ли еще придется здесь оставаться. И, маясь в своих бандажах, страдая от неопределенности, -- разве мы не добровольные пациенты? -- мы сочиняем. Мы придумываем свою повесть, чтобы обойти факты, которых не знаем или которые не хотим принять; берем несколько подлинных фактов и строим на них
новый сюжет. Фабуляция умеряет нашу панику и нашу боль; мы называем это историей».
Что ж, автор по сути сам признает, что его «История мира…» лишь фабуляция, придуманная повесть, призванная умерить панику и боль. Стоит ли ей доверять? Для себя я, пожалуй, поищу другие варианты успокоительного. Ну а вы, дамы и господа, решайте сами.
«Фальшивомонетчики» - наиболее известный текст нобелевского лауреата по литературе Андре Жида, который считается одним из первых и наиболее совершенных образцов «метаромана» или «романа в романе». Автор, сам выступающий одним из повествователей, вводит в текст персонажа-писателя, который работает над произведением с таким же названием – «Фальшивомонетчики». Прием, надо отметить, весьма интересный, как по структуре, так и по художественному потенциалу. При этом позиция самого автора (который...
Очень интересна и метафора, вынесенная в заглавие романа. Да, в романе присутствуют реальные фальшивомонетчики – мальчишки-школьники, сбывающие фальшивки не столько ради прибыли, сколько ради самоутверждения. Кстати, в этой книге действительно много прекрасных юношей и мальчишек (прозрачный намек на интимные предпочтения автора). Однако образ фальшивомонетчества для Жида остается еще и мощной метафорой, ради которой собственно и был задуман роман. Вот, к примеру, дивные слова одного из главных героев книги Бернара, во-многом объясняющие авторский замысел: «Слушайте, если бы кто-нибудь спросил меня сегодня, какую добродетель я считаю самой прекрасной, я не колеблясь ответил бы: честность. Ах, Лаура! Я хотел бы всю свою жизнь при малейшем ударе издавать звук чистый, честный, подлинный. Почти все люди, которых я знал, звучат фальшиво. Пусть твоя ценность в точности равняется тому, чем ты кажешься; не старайся казаться стоящим больше твоей подлинной ценности… Мы хотим вводить в заблуждение и до такой степени бываем поглощены заботой о внешности, что в конце концов утрачиваем представление, кто же мы такие на самом деле…»
Что ж, на мой взгляд автор добился своего: эта книга звучит подлинно и чисто, без единой фальшивой нотки
«Я написал «На Дороге» за три недели изумительного мая 1951 года, когда жил в районе Челси, Лоуэр Уэст Сайд, в Манхэттене, на высоте сто футов… Здесь я обратил образ «Разбитого Поколения» в слова и таскался с ним на все университетские пьянки и дикие сборища…, загружая юные, неокрепшие мозги.» Джек Керуак.
Да, эта книжка чересчур взволновала меня. Она высвободила те потаенные страсти, которые, казалось, давно улеглись. Ну, да речь не обо мне. Речь пойдет о Керуаке и его главной книге, ибо...
Да, эта книжка чересчур взволновала меня. Она высвободила те потаенные страсти, которые, казалось, давно улеглись. Ну, да речь не обо мне. Речь пойдет о Керуаке и его главной книге, ибо это как раз тот случай, когда личность и биография автора неотделима от его произведения, которое можно называть знаковым, культовым, наделять другими сверхэпитетами, от которых суть, естественно, останется неизменна – «разбитые» парни послевоенной Америки стояли у истоков всей современной контркультуры.
Уильям Берроуз в честь 25-летия выхода в свет «On the Road» сказал: «Разбитое движение было всеохватывающей литературной, культурной и социологической манифестацией, большей, чем вся политика…». Наверное, так оно и было. Хотя в книге Керуака нет никакого манифеста. Ее герои лишены каких-либо политических взглядов и жизненных принципов. Даже дружба или любовь к женщине не являются священной – если дорога зовет, то можно оставить друга в болезни, а женщину с ребенком на руках. И вряд ли это протест или вызов, хотя, безусловно, в их поведении можно усмотреть определенное нежелание мириться с лживыми устоями современного буржуазного общества. Скорее всего, первоначальная бит-философия – это просто любовь к чувственной жизни и наслаждениям. Можно, конечно, сколь угодно много говорить о моральном облике битников, но для меня важнее другое – они были абсолютно честны. Честны по отношению к себе и окружающим. А это дорогого стоит.
Исследователи называют «На дороге» «лирическим романом странствия». Его главные герои – люди дороги, те самые хипстеры, «разбитые», для которых дух свободы и наслаждения превыше всего. Их ценности – это путь из одного конца страны в другой, джаз (модный в ту пору боп), который представляли великие Чарли Паркер и Диззи Гиллеспи, любовь, а точнее секс, выпивка, травка, интеллектуальные излишества и ночные беседы-откровения. Керуак, проведя несколько сезонов «В дороге» с Нилом Кесседи, прототипом безумного Дина Мориарти, решается переложить впечатления на бумагу. Любопытно, что Кесседи, примкнувший к Керуаку как раз для того, чтобы научиться писать, позволяет последнему нащупать «свой» стиль. На Керуака очень повлияло письмо Кесседи, стиль которого он назвал «мускульным потоком». С того времени метод спонтанного письма становится фирменной маркой Керуака. Его цель – выплеснуть поток эмоций, почувствовать себя, свою настоящую сущность. Керуак интегрировал джазовую импровизацию в литературу и достиг предельной свободы творчества. Читая «On the Road», это чувствуешь на себе – каждая клеточка моего тела, словной в опийной ломке, жаждала вырваться на дорогу, туда, где значимы только свобода и наслаждения жизни.
«Педро Парамо» из тех книг, которые принято называть художественными открытиями. Как мне показалось, этот небольшой роман мексиканского автора оказал сильнейшее влияние на прозу 20-го столетия. Похоже, что так же как русская литература вышла из гоголевской «Шинели», весь магический реализм вышел из этой книжки. Не зря Борхес и Маркес называли это произведение одним из лучших романов в испаноязычной литературе.
Поначалу сюжет романа довольно прост: Хуан Пресиадо по наказу покойной матери...
Поначалу сюжет романа довольно прост: Хуан Пресиадо по наказу покойной матери отправляется на поиски своего отца Педро Парамо в деревню Комалу. На поверку этот путь оказывается сошествием в царство мертвых. Вот тут фабула начинает рассыпаться на отдельные сцены, диалоги, монологи. Две сюжетные линии, одна из жизни живых, другая из жизни мертвых, соприкасаются между собой, пока живых людей в книге не остается вовсе. Вскоре сам путник умирает, убитый "шепотом неведомых голосов".
Макс Фрай в своей рецензии довольно удачно назвал метод Рульфо "магическим некрореализмом". Примерно к середине повествования мы понимаем, что Комала населена лишь призраками бывших ее жителей, души которых словно отяжелели от тяжести жизни под началом Педро Парамо и неисповеданных прегрешений. Конечно, сам хозяин Комалы Педро Парамо тоже давно мертв, но благодаря тому, что автор вплетает в конву повествования воспоминания о его реальной жизни, он единственный, кто кажется живым. Вот только создается впечатление, что все, к чему прикасается Парамо – обращается в прах. Вся его жизнь – злоба, жажда власти и наживы. Все, сто остается после ТАКОЙ жизни – горстка праха и целая деревня, населенная призраками и кошмарами.
Думаю, поклонники магического реализма вряд ли разочаруются, прочитав эту книгу. В ней ярко вырисовываются истоки этого направления. Особое, латиноамериканское отношение к смерти, основанное на фольклоре и повериях крестьян и индейцев, стирание граней между фантастическим, потусторонним и реальным станет визитной карточкой метода. Заинтригованы? Почитайте. Благо есть довольно недурное издание от «Corpus».
В глубине души мы желаем, чтобы последние следы великой культуры, наследства которой мы оказались недостойны, как можно быстрее исчезли, и в Стамбуле можно было бы наконец построить второсортную, бледную копию западной цивилизации” О. Памук.
«Нам, живущим на развалинах двух рухнувших империй: царской и советской - стоит прислушаться к этим словам. Чтобы увидеть свою жизнь в печальном черно-белом цвете, а не расцвечивать себя всеми цветами радуги, как безумные маляры. Вот я и надеюсь на то,...
«Нам, живущим на развалинах двух рухнувших империй: царской и советской - стоит прислушаться к этим словам. Чтобы увидеть свою жизнь в печальном черно-белом цвете, а не расцвечивать себя всеми цветами радуги, как безумные маляры. Вот я и надеюсь на то, что Орхан Памук, знаменитый турецкий писатель, пишет и для России. Подобно Достоевскому, писавшему и о Турции». Е. Чижова.
Читая «Снег», первым делом понял, что ничего не знаю о Турции. Между тем, я все время примерял турецкий «свитер» на матушку Россию. Признаюсь, он ей оказывался впору. Мы с тем же остервенением принялись строить «второсортную, бледную копию западной цивилизации», забыв о собственной большой и великой культуре. Запад также поглотит нас, переварит и извергнет то, что когда-то было самобытным и мощным. Если.. В том, что касается будущего, всегда есть место этому «если». Ниневия, все же, покаялась и устояла.
Главный герой – поэт Ка, возвращается в Турцию и попадает в приграничный городок Карс, раздираемый противоречиями политическими и религиозными. Очередной виток истории приводит к тому, что девушки, еще недавно носившие короткие платьица, и не помышляющие о религии, закрывают лицо и убивают себя, в случае притеснений. На выборах должна победить партия радикальных исламистов. Молодые мыслящие ребята Неджип и Фазыл, студенты училища имамов, забиты по горло вопросами, словно «достоевские мальчики», больше всего тяготятся потерей веры. Ка, со своим европейским либеральным мировоззрением, пытается понять всех: и сторонников европеизации страны и радикальных исламистов. В итоге, он совершает поступок, за который его осуждают и те и другие.
Читая «Снег», не мог не сравнивать эту книгу с одним очень известным русским романом. Сам Памук сказал, что Ка похож на чеховского интеллигента. Действительно похож. Только на интеллигента пастернаковского. На мой взгляд, параллель с «Доктором Живаго» если не очевидна, то просматривается. Интеллигент, поэт и либерал, попадает в революционную ситуацию, влюбляется, пишет гениальные стихи. Конечно, «Снег» не столь эпичен. И еще один существенный минус. Стихи, которые на протяжении повествования приходят к Ка, мы так и не услышим. Хотя произведение, само по себе очень поэтично. Центральный символ романа - снег, лирическими отступлениями проходит через всю конву романа.
И еще кое-что, способное стать ложкой дегтя. Перевод Аврутиной не ругал только ленивый. Композиция произведения очень рваная и не без спойлеров: чуть ли не в середине узнаешь, что же в итоге произойдет с главным героем. Хотя, лично я считаю, что автор, таким образом, очень удачно разбавляет несколько монотонное повествование.
Поначалу все просто. Влюбленные пишут друг другу. Сентиментально, сопливо, подробно, детально. Шишкин в этом романе – певец деталей. Писательский взгляд не чурается мелочей. Значимо все: от коричневого пятнышка на трусах до запаха трупов. Через детали мы познаем мир.
По мере вхождения в переписку, чувствуешь условность временного пространства. Примеряешь действие на разные эпохи – подходит и туда и сюда. Когда автор начинает вбрасывать хронологические маркеры (война в Китае, трамвай,...
По мере вхождения в переписку, чувствуешь условность временного пространства. Примеряешь действие на разные эпохи – подходит и туда и сюда. Когда автор начинает вбрасывать хронологические маркеры (война в Китае, трамвай, военный летчик), понимаешь, что персонажи могут быть вовсе не знакомы: он убит еще до революции, на Ихэтуаньском восстании в 1900-ом; она жила ближе к нашему времени. Перед нами диалог, которого нет. Только вести и вестники.
«Понимаешь, Сашка, наверно, так: вещественная, видимая оболочка мира — материя — натягивается, засаливается, трется и протирается до дыр, и тогда в дырку, как палец ноги из рваного носка, лезет суть.»
Шишкин натягивает материю. Натягивает до предела. Иногда кажется, что кроме материи ничего не остается. Но материя рвется, и сквозь детальность, интерьерность, портретность, физиологичность начинает проступать суть. Суть жизни, как неминуемой смерти, и суть смерти, как великого дара.
«Знаешь, отчего стало страшно в первый раз — мне было четырнадцать или пятнадцать — оттого, что вдруг пришло озарение: мое тело тянет меня в могилу. Каждый день, каждое мгновение. С каждым вдохом и каждым выдохом».
«Пойми, жизнь — это расточительный дар. И все в ней — расточительно. И твоя смерть — это дар. Дар для любящих тебя людей. Ты умираешь ради них. Это очень важно для людей, когда самые близкие уходят. Это тоже дар. Только так можно понять что-то о жизни. Смерть любимых, дорогих людей — это дар, который помогает понять то важное, для чего мы здесь».
Может оттого в романе так много смерти. Смерти разной – от войны, болезней, несчастного случая. Но не бессмысленной. И писать в никуда, по Шишкину, тоже не бессмысленно. «Не доходят только те письма, которых не пишут»,- твердит Володя. Именно слова связывают, восстанавливают разорванное время, позволяют синхронизировать эпохи. В начале было, есть и будет слово.
«Оказывается, древнее письмо начиналось как запись порядка жертвоприношений. Картинки изображали сцены служения с участниками и ритуальной утварью. И это как раз понятно. А вот дальше произошло удивительное! Смотри, ведь получалось, что это таинство становилось доступным каждому, взглянувшему на картинку. Собака была собакой, рыба — рыбой, лошадь — лошадью, человек — человеком. И тогда письмо стали специально запутывать, чтобы его могли понять только посвященные. Знаки стали освобождаться от дерева, от солнца, от неба, от реки. Знаки раньше отражали гармонию, всеобщую красоту. Гармония переместилась в писание. Теперь письмо не отражение красоты, но сама красота!»
Кто-то увидит в «Письмовнике» гармонию и красоту. Кто-то брезгливо отвернется. Для меня «Письмовник» - самое сильное впечатление от современной русской литературы.
Не знаете, что почитать?