В ловушке: Роман.

До половины восьмого оставалось четыре минуты. Впервые за много лет Йон приехал последним. Учительская парковка перед гимназией "Вильгельм Буш" была переполнена. Лишь в самом заднем ряду, возле скамьи под огромным каштаном он отыскал место – рядом с горчичным "Пассатом-комби". Вот идиот проклятый, этот Ковальски, даже машину не может нормально поставить, все криво да косо, задница его "Пассата" торчит на полметра из аккуратного ряда.

"А я написал одиннадцатую заповедь", произнес Роберт Гернхардт. Йон вытащил ключ зажигания и вышел. С тех пор как он установил в салоне си-ди, эта имитация гласа Божия принадлежала к числу его фаворитов. Он всей душой поддерживал новую заповедь, которую предлагал Гернхардт – "Не шуми".

Ковальски стоял у главного входа и курил. Под неопрятной лиловой рубашкой "поло" вырисовывалось толстое брюхо. Называется, учитель физкультуры. В свои сорок пять не может одолеть три лестничных марша без одышки. Учащиеся рассказывали Йону, что на уроках он только и знает, что дует в свой свисток. На ежегодном футбольном турнире учителей и выпускников он стоял на воротах и орал, оправдывая свое школьное прозвище "Оральский". Именно по его вине в их воротах оказалось восемь голов – половины, как минимум, могло и не быть. И это ничтожество поедет через пару месяцев вместе с ней на целых пять дней!..

Подходя к коллеге, Йон не без удовлетворения оценил собственную элегантную фигуру, отразившуюся в дверном стекле рядом с этим жирным клопом.

- С ума можно сойти, какое поразительное сходство с Полом Ньюманом, - заявила Вера при их первой встрече в книжной лавке "Талия", что в здании старой почты, - особенно, когда вы смеетесь. – Он часто слышал такое сравнение и всегда отмахивался – мол, все дело в темных волосах и зеленых глазах. В тому же он оценивал этого актера не слишком высоко, во всяком случае, на голову ниже себя. Хотя в глубине души и радовался – ведь его могли бы сравнить и с кем-нибудь похуже.
- Хай. – Ковальски затянулся в последний раз и воткнул окурок в стенку зловонной жестяной пепельницы. – Мне, как всегда, не везет. Ну, что ты скажешь? Паразитка Хейке, всю пятницу мне испортила. В "Икею" ей, видишь ли, понадобилось. – Он потянул за ремень обтрепанных вельветовых брюк, не зная, как поступить – то ли подтянуть их повыше, то ли спустить под брюхо, и в итоге выбрал второй вариант. – И ведь никак от нее не отвертишься.

Йон лишь неопределенно хмыкнул, передернул плечами и вошел в вестибюль. Он по опыту знал, что с Ковальски лучше не пускаться в беседу. Его разглагольствований про Хейке и остальной мир боялся как огня весь преподавательский коллектив гимназии.

В вестибюле царила прохлада. Сладковатый душок моющих средств смешивался с обычными школьными запахами мела и старой бумаги; в коридоре, ведущем к кабинетам физики, две уборщицы домывали полы. На лестнице Йон услышал многоголосое бормотанье, долетавшее из конференц-зала. К прежним запахам добавился аромат кофе. Йон заторопился, одолевая сразу по две ступеньки. Скорей всего она уже там.

У открытой двери стоял Ахим Вильде и, нервно пощипывая бакенбарды, разговаривал с Гешонек. Тоже та еще штучка, любит выставлять себя поборницей либеральных идей, а сама железной хваткой держится за свою должность в профкоме.

Йон остановился и обвел глазами коллег. В углу возле кофейной машины собрались Ули Кох, Филипп Шредер и вся их компания. Как всегда, Шредер о чем-то вещал. В другом углу стоял директор фон Зелль (за глаза его прозвали Хорек-альбинос); ему что-то бубнил Био-Мейер. Возможно, опять клянчил новый микроскоп, мол, срочно нужен. Уже несколько месяцев Био-Мейер только о нем и твердит, а начальство не выделяет на него денег. Поблизости от них сдвинули головы Пер Штрунц и Керстин Шмидт-Вейденфельд – читают газету. Йон про себя называл их близнецами. Они одновременно появились в Буше и с первых же дней стали не-разлей-вода, так что все с гимназии решили, что они любовники. Но вскоре после этого они обзавелись семьями, продолжают дружить и с прошлого года живут в Штеллингене в доме на две квартиры, прямо за зоопарком. За длинным столом сидит лишь Мейер-англичанин и стоически проверяет стопку тетрадей в голубых обложках.
Юлии тут не оказалось.

На это Йон не рассчитывал. По дороге в гимназию он уже обдумал, как начать с ней разговор, - как бы продолжая предыдущий, он спросит про ее сестру, ездившую на остров Зильт. Тогда она непременно отметит, какой он внимательный собеседник. А это качество нечасто встречается у мужчин, и не только таких зрелых, как он, но и помоложе.
- Ну что? Как там поживает Северное море, фрау Швертфегер?

В мыслях он уже давно называл ее Юлия. Ему нравилось имя – юное, сияющее, манящее, но при всем том чуточку иностранное, романтическое. Как сама она. Было у ее имени и еще одно преимущество – он мог с тайным наслаждением, без всяких проблем и опасений, что разоблачат, вписать его в любой разговор, в школе и дома. Ведь Юлия и июль созвучны. А в июле начинаются большие летние каникулы, в июле – время для чистки оранжерейных рам их зимнего сада, в июле именины у Роберта. Йон иногда даже развлекался, стараясь произносить ее имя как можно чаще в присутствии чужих ушей, в том числе и дома, при Шарлотте. Про школьные дела они уже не говорили давным-давно. Жена никогда не расспрашивала его о новых коллегах, даже не знала их имена. Ее больше не интересовала его профессия. Возможно, впрочем, она никогда ее не интересовала. Так что ему не пришлось рассказывать ей именно про эту новую сотрудницу, про Юлию Швертфегер, которая появилась в Буше третьего февраля. В день его рождения.

Во время первой большой перемены Хорек-альбинос преподнес ему в учительской радость библиофила – томик Горация. Сопроводив свой жест теплыми словами. Йон горячо его благодарил, не обмолвившись ни словом, что у него уже есть дома именно такое издание. Ладно, как-нибудь сдаст его букинисту. Английский Мейер доверительно подержался за его локоть, а Ковальски, как всегда, что-то пробубнил про бутылку шампанского, которую, разумеется, случайно забыл дома. И вот тогда в учительскую вошла секретарша фрау Зонлих, а вместе с ней их новая коллега.