Стамбул: Город воспоминаний

В детстве я верил — и эта вера на долгие годы осталась где-то в глубине моей души, — что на одной из стамбуль­ских улиц есть дом, похожий на наш, и в этом доме жи­вет другой Орхан, во всем похожий на меня, как близнец, как двойник. Откуда у меня взялась эта мысль, я не помню. Ско­рее всего, она появилась не сразу, а стала результатом сплете­ния в детском сознании неверных догадок, случайных совпадений, заблуждений и страхов. Чтобы объяснить, что я чув­ствовал, я должен рассказать об одном из первых случаев, ко­гда она проявилась в моей голове вполне отчетливо.

Однажды, в возрасте пяти лет, меня на некоторое время увезли из родного дома. После очередной ссоры и времен­ного расставания отец и мать уехали мириться в Париж, ос­тавив меня и моего старшего брата в Стамбуле. Брат остал­ся в Нишанташи, в родовом доме семейства Памуков, с ба­бушкой и прочими родственниками, а меня отправили в Джихангир к тете (маминой сестре). В этом доме, обитате­ли которого встретили меня любовью и улыбками, на стене в белой рамке висел небольшой детский портрет. Время от времени тетя или ее муж, показывая на него, с улыбкой го­ворили мне: «Посмотри-ка, это ведь ты!»

Симпатичный большеглазый мальчик, изображенный на рисунке, действительно был немного похож на меня, и на голове у него была точь-в-точь одна из тех кепок, в которых я выходил на улицу. И все же я понимал, что это не совсем мой портрет. (В действительности это была репродукция европейского рисунка, изображающего «хорошего мальчи­ка» в стиле китч.) Я все думал, не может ли это быть какой-то другой Орхан, живущий в другом доме?

Но сейчас я и сам переехал в «другой дом», словно это бы­ло нужно для того, чтобы встретиться с моим двойником, живущим где-то в глубинах Стамбула. Однако перспектива этой встречи меня совсем не радовала. Я хотел вернуться в настоящий дом, в дом моей семьи. Когда мне говорили, что на портрете на стене — я, мои мысли начинали немного пу­таться, в голове у меня кружились, сплетаясь друг с другом, я сам, мой портрет, рисунок, похожий на мой портрет, маль­чик, похожий на меня, и «другой дом», плод моего вообра­жения; и я хотел вернуться домой, к своей семье, чтобы ни­когда больше оттуда не уезжать.

Желание мое сбылось, и вскоре я вернулся в родовое гнездо. Но завораживающее видение другого Орхана, живу­щего в другом доме где-то в Стамбуле, меня не покинуло. В детстве и ранней юности меня часто посещали мысли о моем двойнике. Иногда, проходя по стамбульским улицам, я, глядя на освещенные оранжевым светом окна, представ­лял себе счастливых и спокойных людей, мирно живущих за ними, и когда я пытался разглядеть, что происходит внутри, меня на мгновение пронзала мысль о том, что в одном из этих домов живет другой Орхан. По мере того как я взрос­лел, видение возвращалось все реже, и наконец стало при­ходить ко мне только во сне. Порой, когда во сне я встре­чался с другим Орханом—неизменно в другом доме—я про­сыпался, крича от страха; но иногда мы молча смотрели друг на друга с удивительным и безжалостным спокойстви­ем. Когда я просыпался, то чувствовал, как сильно я привя­зан к моей подушке, к моему дому, к моей улице, к району, в котором живу. Когда же я чувствовал себя несчастным, то мечтал о том, чтобы переехать в другой дом, туда, где живет другой Орхан, и зажить его жизнью; и в какой-то момент да­же начинал немного верить в то, что стал другим Орханом. Эти грезы так меня утешали, что переезжать в другой дом уже не было необходимости.

К чему я, собственно, это рассказываю? Дело в том, что за всю свою жизнь я так никуда и не переехал из своего рай­она, со своей улицы, из своего дома. И я уверен—то, что сейчас, пятьдесят лет спустя, я по-прежнему живу в нашем ста­ром доме (впрочем, за это время успев пожить и в других районах Стамбула), там, где мама, взяв меня на руки, впер­вые показала мне мир, там, где были сделаны мои первые фотографии - как-то связано с утешительной мыслью о су­ществовании другого Орхана. Мне кажется, что и своеобра­зие моего рассказа о себе - и, стало быть, о Стамбуле - проистекает из того, что в эпоху миграций и писателей-пересе­ленцев я умудрился прожить пятьдесят лет на одном месте, более того, в одном и том же доме. «Вышел бы ты на улицу, сходил бы куда-нибудь или съездил», - печально говорила мне, помнится, мама.

Есть такие писатели, такие как Конрад, Набоков, Найпол, которые, сменив язык и культуру, покинув свой народ, родину, континент и даже влившись в другую цивилизацию, с успехом продолжают писать. И я знаю, что если их творческие силы только крепли от изгнания или скитаний, то я как писатель сформировался именно благодаря этой неразрывной связи со своим домом, улицей, городом, видом из моего окна. Такая привязанность к Стамбулу накладывает на ха­рактер человека отпечаток судьбы этого города.

Флобер, побывавший в Стамбуле за сто два года до моего рождения, под впечатлением от его многолюдности и раз­нообразия написал в одном из своих писем, что он уверен: через сто лет Константинополю суждено стать столицей мира. Но Османская империя рухнула и исчезла с лица зем­ли, и его предсказание сбылось «с точностью до наоборот». Когда я родился, роль Стамбула в мире была наименее зна­чительной за все две тысячи лет его существования, он пе­реживал свои самые печальные дни слабости, нищеты, за­брошенности и изоляции. Воспоминания о былом величии Османской империи, бедность и заполонившие город раз­валины, навевающие тоску, — вот с чем всю жизнь ассоции­ровался у меня Стамбул. И всю свою жизнь я пытался побо­роть эту тоску или же, как все стамбульцы, наконец сжиться с ней.