Снег

1

Безмолвие снега

Поездка в Карс

«Безмолвие снега», — подумал человек, сидящий за спиной шофера в автобусе. Если бы это было началом стихотворения, он назвал бы «безмолвием снега» то, что он чувствовал.

На автобус, который должен был отвезти его из Эр­зурума в Карс, он успел в последнюю минуту. Он до­брался до автовокзала в Эрзуруме после двухдневного пути из Стамбула на автобусе, под снегом и ураганом, и, с сумкой в руках проходя по грязным и холодным коридорам, попытался узнать, откуда отправляется ав­тобус, который отвезет его в Карс, и тут какой-то чело­век сказал, что автобус отходит с минуты на минуту. Помощник водителя в старом автобусе марки «Магирус», на который он все-таки успел, сказал: «Мы то­ропимся», потому что не хотел опять открывать багаж­ник, и поэтому ему пришлось взять с собой в автобус большую, вишневого цвета, дорожную сумку фирмы «Балли», которая сейчас стояла у него между ног. На этом путешественнике, сидевшем теперь у окна, было толстое пальто пепельного цвета, которое он купил лет пять назад во Франкфурте, в одном из магазинов «Кауфхоф». Сразу скажем, что в те дни, которые он про­ведет в Карсе, это прекрасное, невероятно мягкое паль­то станет для него источником стыда, беспокойства, но и надежности.

Автобус выехал в дорогу, и в то время как сидев­ший у окна путешественник во все глаза рассматри­вал окраинные кварталы Эрзурума, крошечные и ни­щие бакалейные лавки, пекарни и внутренние залы ветхих кофеен, пошел снег. Этот снег был сильнее и крупнее того, что шел во время путешествия от Стам­була до Эрзурума. Если бы путешественник, сидевший у окна, не устал бы так в дороге и внимательнее посмо­трел бы на огромные снежники, спускающиеся с неба как птичьи перья, он смог бы почувствовать, что при­ближается сильная снежная буря, и, возможно, вернул­ся бы назад, поняв, что отправляется в путешествие, ко­торое изменит всю его жизнь.

Но ему и в голову не пришло вернуться. Он посмот­рел на небо, которое, начав смеркаться, казалось еще светлее, и увидел снежинки, которые, становясь все больше и больше, кружились на ветру не как признаки приближающейся беды, а как вернувшиеся наконец знаки счастья и радости из далекого детства. Неделю назад путешественник, сидевший у окна, впервые за двенадцать лет вернулся в город, где он прожил годы детства, где был счастлив. Он вернулся в Стамбул из-за смерти матери, пробыл там четыре дня и отправился в эту поездку в Карс, которая совершенно не была за­планирована. Он чувствовал, что этот сверхъестествен­но красивый снег делает его счастливее даже больше, чем Стамбул, который удалось увидеть долгие годы спу­стя. Он был поэтом, и в одном стихотворении, написан­ном много лет назад, которое было мало знакомо турец­кому читателю, написал, что однажды в жизни снег идет даже во сне.

Пока шел снег— медленно и безмолвно, как во сне, — путешественника, сидевшего у окна, наполнило чув­ство чистоты и безгрешности, которое он годами стра­стно искал, и он с оптимизмом поверил в то, что сможет чувствовать себя в этом мире уютно. Спустя какое-то время он сделал то, чего не делал давно, и что ему да­же не приходило в голову, он просто заснул в кресле.

Давайте тихонько расскажем о нем, воспользовав­шись тем, что он спит. Вот уже двенадцать лет, как он вел в Германии жизнь политического ссыльного, хотя политикой особенно не интересовался никогда. Главной его страстью была поэзия, занимавшая все его мыс­ли. Ему было сорок два года, он никогда не был женат. В кресле, на котором он скрючился, это было не замет­но, но для турка он довольно высокого роста, у него светлая кожа, в дороге ставшая еще бледнее, и светло-каштановые волосы. Он был застенчивым челове­ком, которому нравилось одиночество. Если бы он знал, что, уснув, через какое-то время, из-за тряски в автобусе, он уронит голову на плечо соседа, а затем себе на грудь, он очень смутился бы. Путешественник, навалившийся всем телом на соседа, был добросердеч­ным, справедливым, порядочным и всегда печальным человеком, которые подобно героям Чехова из-за этих качеств инертны и неудачливы в личной жизни. Поз­же мы часто будем возвращаться к теме печали. Сра­зу же скажу, что путешественника, который, как я по­нимаю, не смог бы долго спать в такой неудобной по­зе, звали Керим Алакуш-оглу, однако ему совсем не нравилось это имя, и он предпочитал, чтобы его звали Ка — по первым буквам имени; в этой книге я буду звать его так же. Еще в школе наш герой отсаживал­ся под заданиями и на экзаменах упрямо писать свое имя как «Ка», в университете в ведомости посещаемо­сти подписываться «Ка» и из-за этого всегда ссорился с учителями и чиновниками. Поскольку он приучил свою мать, свою семью и своих друзей к этому имени и под этим именем выходили книги его стихов, то сре­ди турок в Турции и Германии за именем «Ка» закре­пилась небольшая и загадочная слава. Как шофер, который, отъехав от автовокзала в Эрзуруме, поже­лал пассажирам «Счастливого пути!», я тоже сейчас скажу: «Счастливого пути, милый Ка...», — но я не хочу вводить вас в заблуждение, я старый приятель Ка и знаю, что случится с ним в Карсе, еще не начав рас­сказывать об этом.

После Хорасана автобус повернул на юг, к Карсу. Когда на одном из спусков дороги, которая петляла, то поднимаясь, то спускаясь, шофер резко затормозил пе­ред внезапно показавшейся повозкой с лошадью. Ка сразу проснулся. Много времени не понадобилось, что­бы влиться в атмосферу братства и единства, сложив­шуюся в автобусе. Всякий раз, когда автобус сбрасы­вал скорость на повороте или на краю обрыва, Ка, как и пассажиры, сидевшие сзади, тоже вставал, чтобы лучше рассмотреть дорогу, хотя и сидел сразу за водителем: показывал пропущенные, не протертые места пасса­жиру, который из огромного желания помочь шоферу протирал запотевшее лобовое стекло, хотя помощь Ка не замечали; а когда снежная буря усиливалась и вы­тирать моментально белеющее лобовое стекло не успе­вали, пытался понять, в какую сторону тянется шоссе, которого теперь совсем не было видно.

Дорожных знаков тоже не было видно, потому что их совсем замело. Когда буря разыгралась не на шутку, водитель выключил дальний свет, и дорогу в полумраке стало видно лучше, а в автобусе стало темно. Испуганные пассажиры, не разговаривая друг с другом, смот­рели на улочки стоявших под снегом маленьких бедных городков, на тусклый свет в ветхих одноэтажных домах, на не видные теперь ведущие к деревням доро­ги и на пропасти, освещенные бледными огнями. Если они и разговаривали, то разговаривали шепотом.

Сосед по креслу, в объятия которого упал, заснув, Ка, точно так же шепотом спросил у него, зачем он едет в Карс. Легко было понять, что Ка не из Карса.

—    Я журналист, — прошептал Ка.          
Это было неправдой. «Я еду из-за выборов в муници­палитет и женщин-самоубийц». Это было правдой.

—      Все газеты в Стамбуле писали о том, что глава муниципалитета Карса был убит, и что женщины совершили самоубийство, — сказал сосед по креслу с силь­ным чувством, по которому Ка не смог понять, гордит­ся он или стесняется.

Время от времени Ка разговаривал с этим худым, красивым крестьянином, которого он вновь встретит через три дня в Карсе, когда тот будет плакать на за­сыпанном снегом проспекте Халит-паша. Ка узнал, что мать крестьянина увезли в Эрзурум из-за того, что в больнице Карса не было возможностей ей помочь, что тот занимался скотоводством в одной из близлежа­щих к Карсу деревень, что они еле-еле сводят концы с концами, однако он не стал заговорщиком, что (по загадочным причинам, которые он не смог объяснить Ка) он расстраивается не из-за себя, а из-за своей страны, что он рад, что такой образованный человек, как Ка, приехал «из самого Стамбула», из-за бед Карса. В его чи­стой речи, в том, как степенно он разговаривал, чувст­вовалось нечто аристократическое, что вызывало ува­жение.

Ка почувствовал, что присутствие этого человека дает ему ощущение покоя. Он вспомнил ощущение, ко­торое не испытывал в течение двенадцати лет в Герма­нии, с тех самых пор, когда ему было приятно понять человека, который слабее его, и приятно было чувство­вать к нему сострадание. В такие минуты он старался смотреть на мир глазами этого человека, которого сей­час любил и которому сейчас сострадал. Подумав об этом, Ка понял, что он почти не боится нескончаемой снежной бури, что они не упадут в пропасть, и что, пусть с опозданием, но автобус доедет до Карса.

Ка совсем не узнал город, когда в десять часов, с опоз­данием на три часа, автобус въехал на заснеженные улицы Карса. Он не мог понять, где здание вокзала, ко­торое появилось перед ним однажды весенним днем двадцать лет назад, когда он приехал сюда на парово­зе, где отель «Джумхуриет», каждая комната которого была с телефоном, и куда привез его таксист, после то­го, как проехал по всему городу. Под снегом все словно стерлось, как будто исчезло. Несколько повозок с ло­шадьми, ожидавшие на автовокзале, напоминали про­шлое, однако город выглядел еще более печальным и бедным, чем двадцать лет назад, когда его видел и каким запомнил Ка. Из покрытых льдом окон автобуса Ка уви­дал бетонные жилые дома и пластмассовые панно, ко­торые за последние десять лет сделали все города Тур­ции похожими друг на друга, предвыборные афиши, развешанные на веревках над улицей, натянутых с од­ной стороны на другую.

Как только он вышел из автобуса и косился ногами невероятно мягкой земли, под брюки пошел резкий хо­лод. Когда Ка спрашивал, как пройти к отелю «Кар-палас», в который он позвонил из Стамбула и заброниро­вал номер, он увидел знакомые лица среди пассажиров, забиравших свои чемоданы у помощника водителя, но из-за снега не мог вспомнить, кто были эти люди.

В закусочной «Йешил-юрт». куда он пошел после то­го, как разместился в отеле, он вновь увидел этих лю­дей. Усталый, износившийся, однако все еще привле­кательный мужчина и полная, но подвижная женщина, видимо его подруга. Ка помнил их по Стамбулу и по политическим театральным постановкам семидеся­тых с их многочисленными лозунгами: мужчину зва­ли Сунай Заим. Рассеянно глядя на них, он понял, что женщина похожа на его одноклассницу из начальной школы. Ка увидел, что у других мужчин за столом ко­жа была мертвенно-бледной, что свойственно акте­рам. Что делала эта маленькая театральная труппа снежной февральской ночью в забытом богом городе? Перед тем, как выйти из этой закусочной, которую два­дцать лет назад посещали служащие в галстуках, Ка показалось, что за другим столом он увидел еще одного героя воинствующих левых из семидесятых годов. Его воспоминания тоже стирались, будто засыпанные сне­гом, как и обедневший и поблекший Карс, и закусочная. На улицах было пустынно, из-за снега, а может, на этих замерзших мостовых вообще никогда никого не было? Он внимательно прочитал предвыборные афи­ши на стенах, рекламы закусочных и курсов по обуче­нию, а также плакаты, недавно повешенные админи­страцией губернатора, порицающие самоубийство, на них было написано: «Человек — это шедевр Аллаха, а самоубийство — кощунство». Затем Ка увидел толпу мужчин, смотревших телевизор в наполовину запол­ненной чайной, окна которой заледенели. Старые рус­ские каменные здания, пробуждавшие в его мыслях о Карсе нечто особенное, и пусть хоть на некоторое время, но успокаивали Ка. Отель «Снежный дворец» был одним из элегантных русских зданий, выполнен­ных в стиле петербургской архитектуры. В двухэтаж­ное изящное здание, с длинными высокими окнами, можно было войти, через арку, выходившую во двор. Ко­гда Ка проходил под сводами арки, построенной сто десять лет назад, довольно высокой, чтобы здесь мог­ли проезжать телеги с лошадьми, он почувствовал неясное волнение, однако он так устал, что даже не задумался об этом. Скажем все-таки, что это волнение было связано с одной из причин, по которой Ка при­ехал в Карс: три дня назад в Стамбуле, посещая ре­дакцию газеты «Джумхуриет», он видел друга моло­дости Танера, который сказал Ка, что в Карсе будут выборы в муниципалитет, к тому же девушки в этом городе заразились странной болезнью совершать са­моубийства, совсем как в Батмане, и предложил ему поехать в Карс и написать об этом; он сказал также, что к этой работе никто не рвется, а если Ка по прошест­вии двенадцати лет хочет увидеть и узнать настоящую Турцию, то ему выдадут для этого временную карту представителя прессы, а также добавил, что в Карсе на­ходится их университетская приятельница, красави­ца Ипек. Они с Мухтаром расстались, и теперь она жила в отеле «Снежный дворец» со своим отцом и сестрой. Слушая слова Танера, который в газете «Джумхуриет» был политическим обозревателем, Ка вспомнил кра­соту Ипек. Ка успокоился только после того, как поднял­ся и закрылся в комнате под номером 203, находившей­ся на втором этаже отеля, ключ от которой ему выдал секретарь Джавит, смотревший телевизор в отельном холле с высоким потолком. Он внимательно прислушивался к себе, и, вопреки страху, который он чувство­вал в дороге, ни его разум, ни его сердце не были заняты вопросом, есть в отеле Ипек или нет. Состояние влюб­ленности смертельно пугало Ка, он обладал сильной интуицией тех, кто помнил свою краткую любовную историю как цепочку боли и стыда.

В полночь, перед тем как лечь в постель в своей тем­ной комнате, надев пижаму, Ка слегка отодвинул занавеску. Он смотрел, как идет снег, не останавливаясь, па­дая большими снежинками.