Кладбище

Над бирюзовым побережьем Африки уже вставал рассвет, когда я очнулся на краю ленивого океана в расколотом свете уличного фонаря, брошенного на мостовую, точно сломанная ураганом пальма. Я стремился к гармонии, но вокруг было только битое стекло, разломанные автобусные остановки, опрокинутые машины и разграбленные магазины.
Улицы Плайя-де-лас-Америкас были залиты пивом, нечистотами, кровью. Над побережьем висела плотная пелена дыма, воздух дышал разрушением, гнилью, горелой резиной от автомобильных покрышек и мазутом. Тревожные крики птиц, рев дизельных двигателей, протяжный вой сирен, стрекот вертолета, испанские слова, выкрикиваемые через громкоговоритель – всё вместе безошибочно указывало на то, что хрупкое равновесие в отношениях между различными слоями общества серьезно нарушено.
Я сел, пытаясь приспособиться к неверному свету и жаре, но какой-то парнишка чуть не силой затащил меня в укрытие. Беспорядки и не думали прекращаться.
Пятьсот английских футбольных хулиганов и триста пятьдесят ирландских болельщиков приехали на Тенерифе на «товарищеский» матч между дублинским «Шамрок Роверз» и «Милволлом» из Лондона.
Беспорядки, мать их!..
Не стану врать, будто я ожидал чего-то подобного, но не скажу, что происшедшее меня особенно удивило.
Иные люди идут по жизни, как мыши по пшеничному полю. Это примерные граждане, которые платят налоги, активно участвуют в общественной жизни и заводят детей, а те в свою очередь превращают их в ответственных взрослых. Они, как говорится, воды не замутят: живут тихо, незаметно и не оставляют после себя ни малейшего следа. Когда они умирают, знакомые и друзья отзываются о них с похвалой, лицемерно вздыхают, потом пожимают плечами и даже проливают одну-две слезинки. Эти люди избегают хаоса, и хаос избегает их.
Наверное, подобных людей большинство.
Но ко мне это не относится.
О моем присутствии на пшеничном поле можно догадаться сразу. Такое поле либо охвачено огнем, либо по нему гоняется за мной разозленный фермер с двустволкой.
В Библии сказано, что человек рождается для скорбей, и это так же верно, как верно то, что искры от костра летят вверх. Скорби или, лучше сказать, неприятности следуют за мной неотступно, как акулы за невольничьим кораблем. И даже когда я пытаюсь отделаться от них, они тут как тут – окружают меня со всех сторон.
Я пытался отделаться и на этот раз. Поэтому я и отправился сюда, в Испанию. Точнее, на Тенерифе – самый большой из Канарских островов у побережья Марокко. Лететь сюда из Чикаго пришлось очень долго, но ФБР не пустило бы меня ни во Флориду, ни на Карибы. Дело в том, что за мою голову назначена награда. Главарь ирландской мафии в Нью-Йорке Шеймас Даффи «заказал» меня за то, что я прикончил его подручного Темного Уайта и дал показания против всей банды.
При таких условиях поневоле призадумаешься, куда ехать отдыхать. И вот – аэропорт О'Хэйр в Чикаго, международный аэропорт имени Кеннеди, а потом – семичасовой перелет через океан до Тенерифе, и все ради чего?.. Ради нескольких дней отдыха и того, что происходит сейчас на моих глазах.
– С тобой все в порядке, Брайан? – спросил парнишка. Он типичный англичанин, и его бледная кожа успела покраснеть от жаркого испанского солнца. Одет он в майку болельщиков «Милволла» и белые джинсы.
Я ответил не сразу. С тех пор как в январе я перебрался в Чикаго, меня зовут Брайан О'Нолан, но я еще не привык к новому имени, и оно кажется мне чужим.
– Все о'кей, – сказал я наконец. – Я просто задремал. Что, черт побери, происходит?
– Похоже, все начинается снова. Эти ирландские сволочи набрали где-то подшипников...
Я выразительно взглянул на него.
Это совершенно особый взгляд.
Можно сказать, такие взгляды – моя специальность.
– Извини... – пробормотал парнишка. – Я не хотел тебя оскорбить. Я сказал про «ирландских сволочей» просто так... вообще.
Я промолчал. Честно говоря, в последнее время я чувствовал себя больше американцем, чем ирландцем. Камни и подшипники полетели в разбитые витрины магазинов, и я машинально пригнулся. С английской стороны полетели в ответ обломки черной вулканической лавы и бутылки с «коктейлем Молотова».
Лондонцы были поголовно пьяны. Парни из Дублина поснимали рубашки, и в предрассветных сумерках казалось, что за перегородившими улицу баррикадами снуют бестелесные, бледные призраки.
Да, все началось снова. Большая, чудом уцелевшая витрина в одной из лавок содрогнулась от удара тяжелого камня и с треском разлетелась на тысячи осколков. У другой лавки провалилась крыша. На углу вспыхнула подожженная машина. Какой-то здоровяк англичанин катил по улице наполненный бензином мусорный контейнер на колесиках. Когда дорога пошла под уклон, он с силой оттолкнул контейнер, поджег скрученную газету и бросил вслед. Контейнер взорвался. Он не успел еще отъехать достаточно далеко, и англичанин, охваченный пламенем, упал на землю, стараясь сбить огонь. Тут на него набросились легавые и поволокли к полицейской машине.
Господи Иисусе!..
Все краски смешались: бледные, как кожура банана, тела, чернильный дым, алая кровь, голубой океан и желтый, как йод, небосклон далеко на западе. Там вдали, на песчаных дюнах побережья, удивленные серфингисты задирали головы и гадали, уж не пожар ли в городе. И позднее пожар действительно начался; первым запылал отель, и серфингисты (а также прочие туристы, не участвовавшие в свалке) решили свалить от греха подальше.
Ближе к вечеру испанская полиция наконец-то опомнилась и применила против обеих сторон пожарные брандспойты. Ирландцы затянули устаревшую речевку «У Франсиско Франко не голова – болванка!», англичане запели «Куда девалась ваша, блин, Армада?» Теперь обе сражающиеся стороны в основном пели, стараясь переорать друг друга, поэтому, когда наступила темнота, и те и другие настолько отупели, охрипли, протрезвели и прониклись чувством вины, что небольшая передышка наступила сама собой. Неформальные лидеры обеих группировок встретились в одном из городских парков, чтобы договориться о перемирии.
Длинные тени от фонарей ложились под ноги. Прозвучал первый тост. Переговоры шли успешно, и было решено, что, какие бы разногласия ни существовали между ирландскими и британскими болельщиками, здесь, в полутора тысячах миль от родных островов, негоже вспоминать о Голоде, замке Эннискиллен и Кровавом Воскресенье Пасхального восстания 1916 года. На дворе стоял август 1997-го: у Великобритании был новый премьер, а ИРА планировала очередное прекращение огня, которое распространялось даже на футбольных хулиганов. Пришло время перемен, и мы с особенной ясностью чувствовали это на Тенерифе, под черным, словно в первый день Творения, небом – на острове, откуда Колумб отправился покорять Новый Свет, куда Дарвин заходил на корабле «Бигль», где Нельсон потерял руку и где все еще делают сладкие канарские вина, которые так любили шекспировские герои, Фальстаф и сэр Тоби Белч. Здесь мы все были далеко от нашего мрачного Альбиона, и его туманы не заслоняли нам глаза и не мешали видеть обновленную Землю с ее ярким солнечным светом, дешевой едой и блондинками из Швеции.
Здесь мы словно прозрели и вдруг поняли, что причинять зло ближнему действительно глупо и грешно.
В конце концов вожаки обеих группировок выпили еще и решили, что близкие родственники должны жить в согласии, что столкновения между англичанами и ирландцами надо прекратить и что отныне нам следует сосредоточиться на настоящих врагах – немецких туристах и испанской полиции.
Так начался второй виток беспорядков.


На этот раз я не собирался участвовать ни в каких безрассудствах, особенно после того как заметил большие транспортные вертолеты НАТО, садившиеся за недалекими горами. Вертолеты доставили из Мадрида несколько батальонов военизированных жандармов – крутых ублюдков, вооруженных автоматами, дубинками и газом, который они использовали в Стране Басков против боевиков ЭТА. Вот почему мы с парнишкой-англичанином, которого, кстати сказать, звали Гузи, поспешили воспользоваться темнотой, чтобы покинуть сборище пьяных инсургентов и убраться подальше. Наш путь лежал между покинутыми дачами-виллами, недостроенными загородными отелями и небольшими, выкрашенными в розовый цвет пансионами, где сидели сейчас при погашенном свете наши бывшие соотечественники, перебравшиеся на Тенерифе в надежде избавиться от плохой погоды и (вот ирония судьбы!) от набирающей силу британской молодежной культуры.
Гузи – мелкий хулиган откуда-то из лондонского Ист-Энда – внезапно загорелся идеей немедленно учинить серию налетов на эти самые пансионы. Он хотел, чтобы мы действовали в стиле «Заводного апельсина» , грабя, хватая все, что подвернется под руку, избивая кого попало и поднимая как можно больше шума. Но это было не по мне, и я поспешил остудить его пыл. У обитателей пансионов могут быть стволы, сказал я, и Гузи, признав, что это вполне возможно, нехотя отказался от своего плана.
Вместо этого мы свернули к лавовым полям, продрались сквозь мангровые заросли и пальмовые рощи и вскоре оказались на высоте около тысячи футов над городом. Заночевали мы в каком-то сарае, пропахшем птичьим пометом и прелым сеном. Я первый раз нормально выспался с тех пор, как начались беспорядки, а начались они аж два дня назад, когда трое болельщиков «Милволла» напали на какого-то парня из Дублина, после чего легавые забрали их в участок и, предположительно, до полусмерти избили. Дальнейшие события развивались со скоростью и силой тропического урагана: хулиганы громили лавки и магазины, переворачивали и жгли машины и в конце концов взяли штурмом местную тюрьму, освободив троих лондонцев и заодно целую компанию мелких нарушителей порядка, расположившихся в ее камерах почти что на условиях таймшера. Во время штурма полицейские ранили одного из нападавших в плечо, что только подлило масла в огонь.
Сейчас от города нас отделяло мили четыре, но этому можно было только радоваться, потому что военизированная полиция пленных не брала. Легавые использовали собак, слезоточивый газ, кнуты и водометы, и им удалось довольно быстро справиться с хулиганами. Они гнали их как овец. В городе еще кое-где бушевали пожары, и вертолеты носились в дымном небе, но, насколько мы могли судить, когда проснулись, с беспорядками было покончено.
– Agua?! – спросили мы у какого-то пастуха, и он показал нам ручей. Мы пошли вверх по течению и поднялись в горы еще примерно на тысячу футов, пока не уперлись в высокую каменную стену какого-то поместья. Ручей огибал его стороной, а мы недолго думая перемахнули через стену и прошли еще примерно четверть мили. Тут к нам подъехал на трехколесном мотоцикле какой-то субъект в костюме. Он спросил, что, черт нас побери, мы здесь делаем? Боясь, что Гузи брякнет какую-нибудь глупость, я поспешил объяснить, что мы – мирные туристы, напуганные массовыми беспорядками в Плайя-де-лас-Америкас. Субъект поправил солнечные очки и пробормотал несколько слов в портативную рацию, которую достал из кармана. После чего он отконвоировал нас к асьенде, откуда нам навстречу вышла очень красивая женщина лет сорока. Она провела нас в дом, усадила за дубовый стол в гостиной, потолок которой поддерживали балки из лиственницы, и дала нам воды и бренди.
– Muchas gracias, bella señorita , – поблагодарил я.
В ответ женщина рассмеялась и что-то сказала субъекту в очках, а когда тот ушел, объяснила мне по-английски, что она уже не señorita, потому что давно замужем, и что она совсем не красивая. На это я ей совершенно искренне возразил, но она снова рассмеялась и попросила рассказать, что же случилось на побережье. Я не стал отмалчиваться и поведал ей о беспорядках, опустив, впрочем, некоторые подробности, касающиеся нашего участия в происшедшем.
Потом она накормила нас и объяснила, как добраться до городка Гайя-де-Исора.
Мы двинулись дальше, но уже к полудню наши запасы воды и еды, которую женщина дала нам с собой, истощились, а сами мы окончательно заблудились в каменистой пустынной местности, очень похожей на тот район Марса, куда раз за разом опускаются американские автоматические станции. Скалы, камни, тонкий слой красноватой почвы... С каждой минутой жара становилась все невыносимее, и Гузи начало пошатывать, но вокруг была все та же пустыня, все та же черная лава и палящее солнце, от которого некуда было укрыться. В конце концов мы присели под скалой, дававшей немного тени, и решили, что дальше пойдем только ночью. Вскоре солнце село за горы, резко похолодало, и мы увидели над собой то, что создал Господь, когда только собирался сотворить Землю. Звезды... Миллионы звезд, и они были совсем разными: красными, голубоватыми и даже фиолетовыми благодаря доплеровскому эффекту.
Поначалу я решил, что в темноте нам нипочем не найти дороги, но ночь была так чудесна, что мы не могли не поддаться ее очарованию. И волшебство ночи каким-то чудесным образом помогло: к рассвету мы пересекли гористые пустоши и начали спускаться вниз. Когда рано утром над песчаными дюнами взошло солнце, мы были уже возле проволочной изгороди, ограждавшей банановую плантацию. Перебраться через проволоку было делом нескольких секунд, после чего мы с бесчисленными ужимками и прибаутками принялись карабкаться на пальмы и набивать рты незрелыми плодами. Пребывание на лоне природы явно подействовало на нас благотворно: Гузи, во всяком случае, решительно отказался от своего намерения совершить несколько ограблений а-ля «Заводной апельсин» и возжелал простого и естественного существования. Из его сбивчивой, но горячей речи, я понял только, что ему хочется навсегда поселиться в каком-нибудь уголке этого райского сада. Мы могли бы построить каноэ и торговать с Африкой, сказал он, что, по его мнению, дало бы нам возможность обеспечивать себя мясом, одеждой и фруктами. Словно настоящие изгои общества, мы могли бы ловить рыбу, коптить ее над выкопанными в земле жаровнями с древесным углем и мечтать, как однажды мы поплывем в нашем утлом каноэ через океан, доверившись, как древние полинезийцы, одним лишь звездам, ветрам и течениям. Его мечты напоминали скорее «Коралловый остров», чем «Повелителя мух» , поэтому я сказал, что прежде чем отправляться в путь я, пожалуй, отправлю в «Таймс» письмо, в котором опишу новый способ превращать молодых хулиганов в романтических пацифистов. Для этого, как мне представлялось, достаточно было дать им возможность провести несколько ночей на безлюдных плато Тенерифе. Не зря же в свое время Плутарх назвал Канары «Счастливыми островами». Дарвин и вовсе был от них в телячьем восторге. Примерно те же соображения, что пришли мне в голову, почти два века назад высказывал и Александр Гумбольдт, который писал: «Похоже, ни одно другое место в мире не обладает такой, как Тенерифе, счастливой способностью рассеивать глубокую меланхолию и приводить в порядок смятенные умы».
Собственно говоря, именно поэтому я и отправился сюда. Пяти лет в чистилище Программы защиты свидетелей оказалось достаточно, чтобы заработать ту самую меланхолию и смятение ума. ФБР и Служба федеральных маршалов контролировали каждый мой шаг и каждый чих, и в конце концов я решил, что мне просто необходимо сменить обстановку. Но отдохнуть по-настоящему я мог, только покинув Штаты, поэтому я остановил выбор на Тенерифе. Мне уже приходилось тут бывать, и остров мне понравился: здесь было тихо и спокойно, к тому же я хорошо говорил по-испански.
Идея показалась мне блестящей, поскольку выбирать приходилось между Испанией и какой-нибудь идиотской дырой вроде Перу. Я подбросил монетку. Выпала «решка», и моя судьба была решена.
Тысячи людей пострадали из-за того, что понадеялись на такой вот фокус с монеткой.
Я в том числе.
Бананы – тяжелая пища, и много их не съешь. Покинув плантацию, мы остановили попутную машину, в которой, на наше несчастье, сидели трое полицейских в штатском. Наши майки болельщиков и акцент выдали нас с головой, и не успел я сказать: «Я требую встречи с представителем британского посольства», как нас разделили и отправили в тюрьму предварительного содержания, находившуюся в подземном бункере неподалеку от аэропорта.
Беспорядки в Плайя-де-лас-Америкас были подавлены, а хулиганы задержаны в соответствии с испанским антитеррористическим законодательством. Об этом я узнал от одного из надзирателей, который жизнерадостным тоном сообщил мне, что всем нам светит по десять лет тюрьмы.