Нет никого своее

Учитесь плавать

Вот история, которую я не рассказала бы тебе, будь я все еще твоей девушкой. А ты все спрашивал и спрашивал, и твои догадки были такими зловещими и детальными. Может, я была содержанкой? Может, в Бельведере, как в Неваде, проституция узаконена? Я там что, весь год ходила голая? Реальность же начала казаться мне облезлой. И со временем я осознала, что если взаправдашнее положение вещей кажется порожним, значит, недолго мне быть твоей девушкой.

Я не хотела жить в Бельведере, но просить у родителей денег на переезд было невыносимо. Каждое утро меня шокировала сама мысль о том, что я живу одна в этом городе, который и городом-то не был — такой крошечный. Несколько домов у бензоколонки, а в миле от нее — магазин. И все. У меня не было машины, у меня не было телефона, мне было двадцать два, и каждую неделю я писала родителям и рассказывала им истории о том, как я работаю в программе Б. У. К. В. А. Мы устраивали чтения для рисковой части молодежи. Это государственная пилотная программа. Я так и не придумала, что бы такое значила Б. У. К. В. А., но всякий раз, произнося слова «пилотная программа», я в некотором смысле восхищалась собой.

Эта история долгой не будет, поскольку самым поразительным в тот год было почти полное отсутствие событий. Жители Бельведера думали, что меня зовут Мария. Я никогда не называла этого имени, но как-то оно прижилось, и мне стоило немалого труда донести свое настоящее имя до всех троих. Этих троих звали Элизабет, Келда и Джек Джек. Не знаю, почему Джек дважды, и у меня нет уверенности по поводу Келды, но вот так оно звучало, и ровно эти звуки я произносила, когда звала ее по имени. Я знала этих людей, потому что давала им уроки плавания. И вот тут-то и есть самый смак всей истории, поскольку в Бельведере нет ни одного водоема, никаких бассейнов. Они однажды разговорились об этом в магазине, и Джек Джек, который сейчас уже наверняка умер, потому что уже тогда был очень стар, сказал, что это и не важно, поскольку они с Келдой не умеют плавать и, случись что, были бы повинны в собственном утопленничестве. Думается, Элизабет была кузиной Келды. А Келда была женой Джек Джека. Им всем было по меньшей мере за восемьдесят. Элизабет сказала, что когда-то плавала, и не раз — летом, когда еще была девчонкой и гостила у некой кузины (очевидно, не у кузины Келды). Единственная причина, по которой я присоединилась к беседе, — заявление Элизабет, что для того чтобы плавать, надо дышать под водой.

— А вот и нет! — завопила я. Это были первые слова, которые я произнесла вслух впервые за несколько недель. Сердце колотилось, будто я приглашала кого-то на свидание. — Просто задерживаешь дыхание.

Элизабет, кажется, рассердилась и сказала, что пошутила.

Келда сообщила, что боится задерживать дыхание, потому что у нее был дядя, который умер оттого, что задержал дыхание слишком надолго в соревновании «Задержи дыхание».

Джек Джек спросил, правда ли она верит в это, на что Келда сказала: «Да, конечно, да», — а Джек Джек сказал: «Твой дядя умер от инсульта, и я просто не знаю, откуда ты берешь подобные истории, Келда».

После этого мы какое-то время постояли молча. Мне очень нравилась такая компания, и я надеялась, что общение продолжится, что и произошло, поскольку Джек Джек сказал: «Так значит, вы плавали».

Я рассказала им, как состояла в сборной школы по плаванию и даже участвовала в соревнованиях на уровне штата, но нас сразу обставили ребята из «Епископа О’Доуда», католической школы. Моим новым друзьям эта история показалась явно интересной. Я и не думала раньше, что тут вообще есть что рассказывать, но теперь мне стало ясно, что это и в самом деле увлекательнейшая история, полная драматизма, хлорки и еще много чего такого, о чем ни Элизабет, ни Келда, ни Джек Джек не имели до сих пор достоверной информации. И как раз Келда сказала, как ей жаль, что в Бельведере нет бассейна, потому что это большое везение — жить в одном городе с настоящим тренером по плаванию. Я не говорила, что тренирую пловцов, но поняла, что она имела в виду. Да, жаль.

И тут произошла странная штука. Я взглянула на свои туфли там, внизу, на коричневом линолеуме, и подумала о том, что готова поспорить: этот пол не мыли уже миллион лет, и внезапно почувствовала, что сейчас умру. Но вместо того, чтобы умереть, сказала: «Я могу научить вас плавать. И нам не нужен бассейн».

Мы встречались у меня в квартире дважды в неделю. К их приходу я расставляла на полу в ряд три таза с теплой водой из-под крана, а четвертый — посередине перед ними, тренерский таз. В воду я добавляла соли, поскольку соленую воду втягивать носом вроде бы полезно, а мне думалось, что время от времени они случайно будут ее втягивать. Я показала им, как опускать нос и рот в воду и вдыхать, поворачивая голову из стороны в сторону. Потом мы подключили ноги, затем — руки. Я признавала, что это не идеальные условия для обучения плаванию, но, заметила я, именно так тренируются пловцы-олимпийцы, когда поблизости нет бассейна. Да-да-да, враки, но они были нам необходимы — нам четверым, лежащим на полу в кухне, дрыгающим ногами, словно мы сердились, словно в бешенстве, словно в разочаровании и раздражении, без страха это показать. Привязку к плаванию нужно было усилить подходящими словами. Келде пришлось потратить несколько недель, пока она научилась погружать лицо в воду.

— Все в порядке, все хорошо! — сказала я. — Начнем с плавательной доски. — Я дала ей книгу. — Совершенно нормально сопротивляться тазу, Келда.

— Тело заявляет вам, что не желает умирать. Не желает, — сказала Келда.

Я научила их всем стилям, какие знала. Баттерфляй особенно поражал воображение — такое тебе вряд ли доводилось видеть. Казалось, кухонный пол вот-вот поддастся и станет жидким, и они уплывут, с Джек Джеком во главе. А тот был ой как сноровист — если не сказать больше. Он по-всамделишному двигался взад-вперед по полу, вместе со своим тазами с водой в нем. Он приплывал, запыхавшись, из коридора в спальню, весь в поту и пыли, а Келда взглядывала на него, держась за свою книгу обеими руками, и сияла улыбкой.

— Плыви ко мне, — говорил он, но ей было слишком боязно, да и потом — плавание на суше требует недюжинной силы торса.

Я была из породы тренеров, которые ходят вдоль бортика бассейна, а не сидят в нем, но у меня не было ни одной свободной минуты. Может быть, это прозвучит слишком нескромно, но я была им вместо воды. Я поддерживала непрерывность процесса. Я все время говорила, как инструктор по аэробике, я свистела в свисток с равными интервалами, отмечая свистом края бассейна. Они разворачивались в унисон и плыли в другую сторону. Когда Элизабет забывала грести руками, я выкрикивала: «Элизабет! Ноги наверху, а голова-то тонет!» И та тут же начинала бешено грести, стремительно выравнивая тело. Благодаря дотошности моего тренерского метода все прыжки в воду начинались с идеальной стартовой позы на письменном столе и заканчивались плюханьем животом на кровать. Мера безопасности, не более. Все равно мы ныряли, мы преодолевали гордость млекопитающих, мы вверялись силам тяготения. Элизабет ввела правило: когда падаешь, издавай звук. Перебор с креативом, на мой вкус, но я была открыта новаторству. Мне хотелось быть таким учителем, который учится у своих учеников. Келда издавала звук падающего дерева — женского дерева. Элизабет предпочитала «спонтанные звуки», которые всякий раз были совершенно одинаковыми, а Джек Джек выдавал: «Снаряды к бою!». В конце занятия мы все закутывались в полотенца, и Джек Джек тряс мне руку, а Келда или Элизабет оставляли мне чего-нибудь горяченького вроде запеканки или спагетти. Вот такой обмен, благодаря которому у меня не было необходимости находить себе другую работу.

Все это занимало два часа в неделю, но все остальные часы служили поддержкой этим двум. Утром по вторникам и четвергам я просыпалась и думала: плавательная тренировка. В другие утра я просыпалась и думала: неплавательная тренировка. Завидев кого-то из моих учеников в городе — скажем, на бензоколонке или в магазине, — я говорила что-нибудь вроде:

— Тренировали ныряние ласточкой?

И мне отвечали:

— Я работаю над этим, тренер!

Понимаю, как тебе трудно представить, что кто-то зовет меня тренером. Там, в Бельведере, у меня была совершенно другая репутация, и именно поэтому с тобой так сложно говорить о тех временах. У меня там не было бойфренда, я не занималась искусством, я вообще не была артистична. Эдакий дурик. Совершеннейший дурик — тренер команды по плаванию. Если бы думала, что тебе это все будет хоть сколько-нибудь интересно, я бы уже давно обо всем рассказала, и, вероятно, мы бы все еще встречались. Прошло три часа с тех пор, как я столкнулась с тобой в книжном магазине — и с твоей дамой в белом пальто. В сказочном белом пальто. Ты, очевидно, уже совершенно счастлив и удовлетворен, хоть мы и расстались всего две недели назад. У меня даже не было уверенности, что мы расстались, пока я не увидела тебя с ней. Ты мне показался невероятно далеким — как будто с другой стороны озера. Крошечная точка, такая маленькая, что и не старая, и не молодая, не мужчина и не женщина; просто улыбающаяся. По кому я скучаю? Сегодня? По Элизабет, Келде и Джек Джеку. Они умерли, в этом я уверена. Какое колоссально грустное чувство; я, наверное, самый грустный тренер по плаванию в истории человечества. Вся моя команда покинула меня.