Танатонавты

1. УЧЕБНИК ИСТОРИИ

 

Когда-то все люди боялись смерти. Она напоминала о себе каждую секунду, как постоянный шумовой фон. Все знали, что рано или поздно им придется кануть в небытие, и это отравляло любую радость. Вуди Аллен, американский философ конца XX века, так описал царившие тогда настроения: "Пока человек смертен, он до конца не расслабится".
Учебник истории,
вводный курс для 2 класса

 

2. ЛИЧНЫЙ ДНЕВНИК МИШЕЛЯ ПЭНСОНА

Есть ли у меня право об этом говорить?
Даже сейчас — а ведь сколько времени прошло! — мне трудно поверить, что все так и было. Трудно пове¬рить, что я участвовал в такой грандиозной эпопее. Мне трудно поверить, что я выжил и могу о ней рассказать.
Похоже, никто не предполагал, что все случится так быстро и зайдет так далеко. Что нас толкнуло на это? Не знаю. Может, глупость, которую называют любопытством? Именно любопытство заставляет заглянуть в пропасть и представить, каким жутким будет падение, стоит только сделать шаг вперед...
А может, все дело в желании почувствовать вкус приключения в этом обленившемся и скучном мире?
Кое-кто говорит: "Так было предначертано, это должно было случиться". Ну, не знаю, я не верю в предначертанность. Я верю, что у людей есть выбор. Именно он и определяет судьбу, а может статься, человеческий выбор определяет и саму Вселенную.
Я помню все, каждый эпизод, каждое слово, каждое событие этого великого приключения.
Есть ли у меня право обо всем рассказать?
Орел: расскажу. Решка: сохраню в тайне.
Орел.
Что ж, если нужно вернуться к самому началу, мне придется заглянуть далеко-далеко назад, в свое прошлое.

3. ПОЛИЦЕЙСКОЕ ДОСЬЕ

Фамилия: Пэнсон
Имя: Мишель
Цвет волос: шатен
Глаза: карие
Рост: 175 см
Особые приметы: нет
Примечание: пионер движения танатонавтов
Слабое место: недостает уверенности в себе

4. ДЛЯ ДЮПОНА НЕТ ПРЕПОНЫ

Как и у каждого ребенка, у меня тоже был день "С", день, когда я узнал о Смерти. Мой первый мертвец оказался вполне обычным человеком, хоть и привыкшим жить среди трупов. Это был господин Дюпон, наш мясник. На витрине огромными буквами красовался его девиз: "Для Дюпона нет препоны". Однажды утром мать сказала, что не купила вырезку к воскресному обеду, потому что господин Дюпон умер. Его придавило сорвавшейся с крюка тушей белой шаролейской коровы.
Мне было тогда года четыре. Я тут же спросил, что значит это слово: "У.М.Е.Р.".
Мать смутилась и отвела глаза, как в тот раз, когда я поинтересовался, не помогут ли мне от кашля проти¬возачаточные пилюли.
— Ну... э-э... "умер" — это значит, что его здесь больше нет.
— Все равно что вышел из комнаты?
— Не только из комнаты. Из дома, города, страны.
— Ага, далекое путешествие? Как на каникулы?
— Э-э... нет, не совсем так. Потому что, когда чело¬век умирает, он больше не двигается.
— Не двигается, но далеко уезжает? Обалдеть! Как это?
Пожалуй, как раз эта неудачная попытка объяснить кончину мясника Дюпона и сохранила во мне любопытство, на котором — гораздо позднее — взошли семена фантазий, посеянных Раулем Разорбаком.
Во всяком случае, мне так кажется.
Рассказывают, что три месяца спустя, когда пришло известие о том, что умерла моя прабабушка Аглая, я воскликнул: "И она тоже?! Ничего себе, вот уж не ду¬мал, что она на это способна!"
Рассвирепевший, дико вращающий глазами прадедушка выкрикнул фразу, которую я никогда не забуду:
— Ты что, не знаешь? Смерть — самое страшное, что только может случиться!
Нет. Этого я не знал.
— Ну... я думал, что... — стал мямлить я.
— С этим не шутят! — добавил он, вколачивая сло¬ва, как гвозди. — Если есть на свете то, с чем никто не шутит, так это смерть!
Потом эстафету принял отец. Все они хотели мне втолковать, что смерть — это абсолютное табу. О ней не говорят, не вспоминают, а если и произносят ее имя, то со страхом и почтением. И нельзя упоминать это слово всуе, потому что это, дескать, приносит несчастье.
Меня трясли и пихали.
— Твоя прабабушка умерла. Это ужасно. Если б ты не был таким бессердечным, ты бы плакал!
К рассвету мой братец Конрад наревел целую лужу — как из половой тряпки, если ее выжать. Значит, нужно плакать, когда люди умирают? Мне никто ничего такого не говорил. Могли бы и предупредить!
Отец, раздраженный моей несовершеннолетней наглостью, отвесил мне пару оплеух. Он надеялся, что это поможет мне запомнить, что, во-первых, "смерть — это самое страшное, что только может случиться", и, во-вто¬рых, что "с этим не шутят".
— Ты почему не плачешь? — опять стал приставать отец, вернувшись с похорон прабабушки Аглаи.
— Оставь его в покое! Мишелю пяти еще нет, он даже не знает, что такое смерть, — пыталась заступиться мать.
— Отлично знает! Только думает, что чужая смерть его не касается. Когда мы с тобой умрем, он и слезинки не проронит!
Вот так я начал понимать, что со смертью не шутят. Впоследствии, когда мне сообщали о чьей-то кончине, я изо всех сил старался думать о чем-нибудь печальном... о вареном шпинате, например. Слезы появлялись сами собой, и все были довольны.
Потом у меня состоялась более близкая встреча со смертью. Когда мне было семь лет, я сам умер. Это произошло в феврале, в ясный чистый день. Январь в том году был очень мягкий, а за мягким январем довольно часто наступает солнечный февраль.

5. ГДЕ ГЕРОЙ В КОНЦЕ УМИРАЕТ

— Осторожно!
— Да что ж он...
— Господи!
— Смотри! Куда ты бе...
— Не-е-т!!!
Долгий скрип тормозов. Глухой и мягкий звук удара. Я бегу за мячом, который выкатился на дорогу, и бампер зеленой спортивной машины поддает мне точно под коленки, где самая нежная кожа. Ноги отрываются от земли. Меня подбрасывает в небо.
Воздух свистит в ушах. Я лечу выше солнца. Свежий ветер врывается в мой распахнутый рот. С земли, далеко внизу, на меня уставились испуганные зеваки.
Увидев, что я взмываю ввысь, какая-то женщина начинает кричать. Кровь сбегает по моим штанам и собирается в лужу на асфальте.
Все как в замедленной съемке. Я лечу вровень с крышами и разглядываю силуэты, снующие в мансардах. И тут впервые в моей голове проскакивает вопрос, над которым я так часто думал потом: "Чем это я тут занимаюсь?"
На долю секунды повиснув в небе, я понял, что ни¬чего не понимал.
Кто я?
Откуда я?
Куда я иду?
Вечные вопросы. Каждый когда-нибудь задаст их себе. Я задал их в минуту смерти.
Взлетел я очень быстро и так же быстро упал. Ударился плечом о капот зеленой спортивной машины. Отскочил и врезался головой в бордюрный камень. Треск. Глухой удар. Надо мной склонились перепуганные лица.
Я хотел что-то сказать, но не мог ни заговорить, ни пошевелиться. Солнечный свет начал медленно угасать. Впрочем, в феврале солнце еще неяркое. Похоже, мартовские дожди не за горами. Небо постепенно гасло. Вскоре я оказался в темноте и тишине. Исчез запах, отключилось осязание. Потом — ничего. Занавес.
Мне было семь. И я умер в первый раз.

6. РЕКЛАМА

"Жизнь прекрасна. Не слушайте болтунов. Жизнь прекрасна. Жизнь — это продукт, который проверили и одобрили шестьдесят шесть миллиардов человек на протяжении трех миллионов лет. Это доказывает ее превосходное качество".
Обращение НАПроЖ
(Национального агентства по пропаганде жизни)

7. УЧЕБНИК ИСТОРИИ

До появления танатонавтики смерть была одним из главных табу человечества. Чтобы эффективнее бороться с ней, люди прибегали к уловкам, которые мы назы¬ваем предрассудками. Так, например, некоторые полагали, что металлическая фигурка святого Христофора, подвешенная над приборной доской автомобиля, повышает шансы не погибнуть в дорожно-транспортном происшествии.
До XXI столетия бытовала шутка: "Чем крупнее святой Христофор, тем больше у водителя шансов выбраться из-под него при аварии".
Учебник истории,
вводный курс для 2 класса

8. ГДЕ ГЕРОЙ МЕРТВ МЕНЬШЕ, ЧЕМ МОЖНО БЫЛО ПОДУМАТЬ

 

Да погодите же. Ведь ничего ужасного не случилось.
Прадедушка был неправ. Умереть не так уж страш¬но. Просто ничего не происходит, вот и все.
Очень долго была только тьма и тишина.
Наконец я открыл глаза. Передо мной маячил расплывчатый светлый силуэт. Ангел, ясное дело.
Ангел склонился надо мной. Странно, но он был похож на женщину, прекрасную женщину, каких вы никогда не увидите на Земле.
Блондинка, с карими глазами. Абрикосовый запах духов.
Вокруг все было белое и торжественное.
Должно быть, я оказался в раю, потому что ангел мне улыбнулся.
— Ак... ы... бя... ю... те.
Видимо, ангел говорил со мной на своем языке. Неангелы его не понимают.
— У... ас... ет... атуры.
Она терпеливо повторила это и коснулась моего лба прохладной рукой.
— У вас... нет... температуры. Я с недоумением огляделся.
— Вы меня понимаете? У вас нет температуры.
— Где я? В раю?
— Нет. В реанимационном отделении больницы Святого Людовика.
Ангел стал меня успокаивать:
— Вы не умерли. Просто несколько ушибов. Вам повезло, что капот машины смягчил удар.
Только одна серьезная рана под коленкой.
— Я был без сознания?
— Да, три часа.
Я был без сознания три часа и ничего об этом не помнил! Ни малейшей мысли или ощущения. Три часа ничего не было.
Медсестра подложила мне под спину подушку, чтобы я мог сесть поудобнее. Может, я и был мертв целых три часа, но мне от этого не было ни жарко ни холодно.
Пришли родственники, и у меня дико разболелась голова. Они все были такие ласковые, глаза на мокром месте, будто я и впрямь был готов вот-вот испустить последний вздох. Все они были уверены, что я находился в большой опасности. "Мы страшно волновались", —говорили они. Казалось, что родственники даже немного разочарованы, что я выкарабкался. Вот если б я умер, они бы вовсю жалели меня. В их глазах я тут же стал бы образцовым ребенком.

9. ПОЛИЦЕЙСКОЕ ДОСЬЕ

На запрос по поводу психических качеств гражданина Мишеля Пэнсона
Объект в целом выглядит нормальным. Вместе с тем наблюдается определенная хрупкость психики, обусловленная чрезмерно строгой обстановкой в доме. Объект постоянно испытывает сомнения. Для него всегда прав тот, кто высказывается последним. Игнорирует свои желания. Не понимает современности. Налицо легкие параноидальные тенденции.
Обратить особое внимание: родители не сообщили указанному лицу, что он был усыновлен в младенчестве.

10. СТЕРВЯТНИК

Эта первая экскурсия по ту сторону жизни не научи¬ла меня ничему особенному о смерти, если не считать того, что она еще долго была источником беспокойства для нашей семьи.
К восьми-девяти годам эта тема стала интересовать меня больше, но на этот раз речь шла о смерти других. Надо пояснить, что хочешь не хочешь, а каждый вечер по телевизору, в двадцатичасовом блоке новостей, говорили о смерти. Сначала об убитых на какой-нибудь войне. Они были в зеленой или красной форме. Потом о тех, кто умер по дороге на курорт: эти были в пестрой, яркой одежде. И наконец, о покойниках-знаменитостях в шикарных костюмах.
В телевизоре все проще, чем в жизни. Сразу понятно, что смерть — вещь печальная, потому что картинки сопровождались похоронной музыкой. Телевидение доступно даже младенцам и дебилам. Погибшим на войне полагалась симфония Бетховена, курортникам — концерт Вивальди, а умершим от передозировки "звездам" — тягучие виолончели Моцарта.
Я заметил, что после кончины таких "звезд" продажи их дисков тут же подскакивали, их фильмы вновь и вновь мелькали на телеэкранах, и весь свет превозносил покойников, будто смерть стирала все их прегрешения. Более того, уход из жизни не мешал артистам работать. Лучшие диски Джона Леннона, Джимми Хендрикса или Джима Моррисона появились на рынке спустя немало времени после их смерти.
На следующих похоронах я оказался, когда умер дядя Норбер. "Замечательный человек", — убеждали друг друга участники похоронного кортежа. Между прочим, там же я впервые услыхал знаменитое высказывание: "Лучшие всегда уходят первыми". Мне не было еще восьми, но я никак не мог избавиться от мысли: "Что же получается, вокруг остались только плохие?!"
На этот раз я вел себя безупречно. Когда ушел почетный караул, я сосредоточился на вареном шпинате и анчоусах. Даже братец Конрад и тот не смог переплюнуть меня.
Прибыв на кладбище Пер-Лашез, я добавил в меню для рыданий спаржу и телячьи мозги с горошком. Ну и гадость! Кто-то прошептал: "Я и не знал, что Мишель был так близок с дядей Норбером". Мать заметила, что это тем более поразительно, что я никогда его не видел. Это не помешало мне открыть рецепт успешных похорон: шпинат, анчоусы, спаржа и телячьи мозги.
Это был замечательный день, ведь я, помимо всего прочего, именно тогда впервые встретился с Раулем Разорбаком.
Мы собрались у могилы покойного дядюшки Норбера, и тут чуть в стороне я заметил то, что сначала показалось мне стервятником, сидящим над гробницей. Это был Рауль.
Улучив минуту, когда за мной никто не следил, — в конце концов, свою норму слез я выдал, — я приблизился к мрачной фигуре. Долговязый парень одиноко си¬дел на могильном камне, уставившись в небо.
— Здравствуйте, — вежливо произнес я. — Что вы здесь делаете?
Молчание. Вблизи стервятник оказался худым мальчишкой с осунувшимся скуластым лицом, в очках в черепаховой оправе. Тонкие, изящные руки лежали на его коленях, как два притаившихся паука, ожидающих приказа повелителя. Мальчишка опустил голову и посмотрел на меня спокойным и глубоким взглядом, которого я никогда не встречал у ровесников.
Я повторил вопрос:
— Ну так что же вы тут делаете?
Рука-паук взметнулась и уткнулась в длинный и прямой нос.
— Можно на "ты", — торжественно объявил он.
И пояснил: — Сижу вот на могиле отца. Пытаюсь понять, что он мне говорит.
Я расхохотался. Он помедлил, а потом сам стал смеяться. А что еще остается делать, кроме как смеяться над тощим мальчишкой, часами сидящим на могильном камне и глазеющим на плывущие облака?
— Тебя как зовут?
— Рауль Разорбак. Можешь звать просто Рауль. А тебя?
— Мишель Пэнсон. Зови меня просто Мишель. Он смерил меня взглядом.
— Пэнсон? Хорош нтенчик!*
Я попытался сохранить невозмутимость. Была у меня одна заготовка на такие деликатные случаи.
— Сам такой!
Он опять засмеялся.
* «Пэнсон» по-французски означает "зяблик".

11. ПОЛИЦЕЙСКОЕ ДОСЬЕ

Фамилия: Разорбак
Имя: Рауль
Цвет волос: шатен
Глаза: карие
Рост: 190 см
Особые приметы: носит очки
Примечание: пионер движения танатонавтов
Слабое место: чрезмерная самоуверенность

12. ДРУЖБА

 

— Мы родились слишком поздно, Мишель.
— Это почему?
— Потому что все уже изобретено, все исследовано. У меня была мечта изобрести порох или электричество, или еще лучше — первым изготовить лук и стрелы. Но мне достался пшик. Все уже пооткрывали. Жизнь идет быстрее научной фантастики. Нет больше изобретателей, остались одни последователи. Люди, которые совершенствуют то, что уже давно открыто другими. Теми самыми людьми, которые, как сказал Эйнштейн, испытали фантастическое чувство, лишая невинности новые вселенные. Ты представляешь, как у него кружилась голова, когда он понял, как рассчитать скорость света?!
Нет, этого я не представлял.
Рауль расстроенно посмотрел на меня.
— Мишель, тебе надо больше читать. Люди делятся на две категории: на тех, кто читает книги, и тех, кто слушает тех, кто читает. Лучше принадлежать к первым, я так полагаю.
Я ответил, что он говорит ну в точности как книжка, и мы оба рассмеялись. Каждому своя роль: Рауль излагал всякие факты, я шутил, потом мы оба хохотали. Часто мы смеялись вообще безо всякого повода, просто так, до колик в животе.
Как ни крути, а Рауль прочел целые горы книг. Между прочим, именно он привил мне вкус к чтению, познакомив с авторами, известными как "писатели иррациональног" : Рабле, Эдгар Аллан По, Льюис Кэрролл, Герберт Уэллс, Жюль Верн, Айзек Азимов, Герберт Франке, Филипп Дик.
— Писатели иррационального? Да ведь таких нет! — объяснял Рауль. — Большинство писателей воображают, что либо их никто не понимает, либо они выглядят интеллектуалами. Разгоняют предложения на двадцать строк. Получают литературные премии, а потом люди покупают их книжки для украшения гостиных, чтобы знакомые думали, что они тоже интеллектуалы. Да я и сам листал книжки, в которых ничего не происходит. Вообще ничего. Приходит некто, видит красивую женщину, начинает ее обхаживать. Она ему говорит, что не знает, будет она с ним спать или нет. К концу восьмисотой страницы она решает-таки дать ему категорический отказ.
— Но какой интерес писать книжки, где вообще ничего не происходит? — спросил я.
— Им просто не хватает воображения. Отсюда и берутся биографии и автобиографии, документальные, художественные, всякие... Писатели, неспособные придумать новый мир, могут описать лишь свой собственный, каким бы скудным он ни был. Даже в литературе не осталось больше изобретателей. И что же? Не обладая глубиной, писатели изощряются в стиле, полируют форму. Опиши на дюжине страниц свои страдания из-за фурункула, и у тебя появятся шансы получить Гонкуровскую премию...
Мы ухмыляемся.
— Поверь мне, если бы гомеровская "Одиссея" была написана сегодня, она бы не вошла в список бестселлеров. Ее бы причислили к фантастике и триллерам. И читали бы ее только такие, как мы, ради историй о циклопах, волшебниках, сиренах и прочих чудищах.
Рауль от рождения был одарен редкой способностью судить обо всем самостоятельно. Он не повторял идеи, навязываемые телевизором или газетами. Что меня к нему влекло, так это его свобода духа, сопротивление всякому влиянию. Этим он был обязан своему отцу — профессору философии, как подчеркивал Рауль, — который привил ему любовь к книгам. Рауль читал почти по целой книге в день. В основном фэнтези и научную фантастику.
— Секрет свободы, — любил говорить он, — в библиотеке.