Смех AGAIN

Иглы, имена & Телеграммы.

Part 1

Иногда мне кажется, что главная причина того, что произошло, в том, что мне с детства не нравилось моё имя. Не то чтобы мне прямо в роддоме не понравилось сочетание звуков, которым меня нарекли. Но в тот момент, когда я осознал, что у окружающих тоже есть имена, моё мне разонравилось окончательно.
Вокруг меня непринуждённо передвигались в пространстве Сашки, Сантёры и Шурики.
Вокруг меня стреляли из рогаток и ставили подножки Димки, Димоны и Димасы.
Дёргали за косички и воровали велосипеды Жеки и Жендосы.
Получали двойки, кидались собачьими какашками Серёги, Юрчелы, Вовики, Ромчики и Витюхи.
И только я, словно в белых бабских коньках на катке, торчал у всех на виду со своим дурацким, отвратительным, ни в какие ворота не лезущим "Артём".
Артём. Застрелиться можно.
Застрелился бы. Особенно когда узнал, что изначально меня хотели назвать Александром.
То есть Сашкой.
То есть Сантёром, Шуриком, Шурдосом, Шурмапедом.
- А почему не назвали? - спросил тогда четырёхлетний я.
За неделю до того, как я с божественной прыткостью покинул лоно моей матери, в далёком Мурманске появился на свет крепкий голубоглазый мальчик. Мой двоюродный брат. В его свидетельство о рождении вписали: Александр.
- Но почему Артём-то? - недовольно спрашивал я. - Артём-то зачем?
Затем, что ни по маминой, ни по папиной линии Артёмов ещё не было. А Александр теперь, соответственно, был. Мурманского кузена по этой причине я ненавидел до десятилетнего возраста. Как оказалось, впрочем, зря.
Но больше всего бесило то, каким отчеством я награжу своих детей. Сын мой с детства станет носить идиотское клеймо Артёмович. А бедная моя дочь будет до конца жизни страдать какой-то нереальной Артёмовной, дружить с ней нормальные люди откажутся, и хорошего мужа она себе не найдёт.
Какое бы имя я ни подставлял, получалось всё равно мерзко: Наталья Артёмовна... Не-а. Валерия Артёмовна?
Тьфу!.. Ксения Артёмовна? Вообще на голову не натянешь... Будущую дочь нужно было спасать. В четвёртом классе я стал выписывать в тетрадку все имена подряд.
Потом просто все слова женского рода. Исписав 96 листов, я с ужасом понял: единственное благозвучное сочетание, пришедшее мне в голову, - Ракета Артёмовна.
Тетрадку я порвал и сжёг за домом. После чего решил вообще не жениться. Потом я привык. Потом мне стало по хую.
Ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж.
Звук, который сопровождает тебя постоянно, становится безликим. Все эти "тик-так" со стены в зале, шум воды в трубах и урчание холодильника.
Ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж.
Во время войны водители засыпали на ходу, за рулём, прямо под взрывы бомб. Они их не слышали. Тут главное - привыкнуть.
Люди, живущие возле железнодорожного полотна, не просыпаются посреди ночи.
А днём просто делают телевизор погромче. Они не слышат стука колёс.
Ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж.
Можно не спеша есть под звук вбиваемых в землю свай.
Можно спокойно спать под гул взлетающих самолётов.
Главное - привыкнуть.
К глухому шуму за окном. К непрекращающемуся ремонту у соседа. К ежедневному жужжанию у тебя в руке.
- Ай!
Говорят, к боли можно привыкнуть. Даже получать удовольствие. Мазохизм... Вроде так.
- Ай!
Грудь - место чувствительное. Рядом проходят нервные окончания соска. До него пара сантиметров, но ощущения малоприятные. Будто водят раскалённым гвоздём.
Есть места повеселее. Например, кожа на рёбрах.
- Ай! Ты делаешь мне больно!
- А ты всегда бреешь грудь?
Я опускаю конец иглы в маленькую ёмкость с краской.
Ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж.
Стены до самого потолка увешаны листами с чёрно- белыми и цветными рисунками. Узорами. Celtic & afro.
Tribal & котята. Языки пламени и улыбающиеся мышата. Большинство уже перекочевало на кожный покров десятков людей. Сотен. Растиражировано в массы.
Я - копировальный аппарат. А сидящий в кресле - ещё один лист бумаги из пачки. Он говорит:
- По контракту положено.
- И ноги бреешь?
- И ноги.
- И лобок?
Ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж.
- И лобок... Ай! Ты садист!
- А ты пидор.
Ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж.
- Я не пидор.
- Ты танцуешь для пидоров.
Каждый вечер, кроме понедельника. Групповой танец в форме морячка. Одиночный - в кожаных шортах с подтяжками. Приват - в слипах. Так, что веревка давит на анус.
- Для старых толстых пидоров.
- Я не пидор, - говорит он.
- Я танцор, - говорит он.
- Стриптизёр, - поправляю я.
Конец иглы опускается в ёмкость с краской. 10 euro за 10 ml. Качество. Прямая поставка из Лондона.
- Они трогают тебя руками? - спрашиваю я.
Ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж.
- Они суют тебе в трусы деньги?
- Конечно. Это моя работа. - Он морщится. - Тебя не раздражает это жужжание?
- Нет.
Главное - привыкнуть.
- Скоро уже?
Если когда-нибудь кому-нибудь придёт в голову составить сборник особенно часто задаваемых вопросов, я внесу свою лепту. Каждый сможет. Человек любой профессии. Глав в такой книге будет много. Но сами они будут очень короткими.
Глава "Продавец". Или "Работник торговых предприятий":
"Сколько стоит (название товара)?"
Или:
"Можно посмотреть этот (название товара)?"
Или:
"Срок годности (название товара) не истёк?"
"Скоро уже?"
Вот что я скажу составителю книги.
Неисчислимое количество раз. Биллионы? Квадриллионы? Секстиллионы?
Много раз. Каждый раз.
Я выключаю машину. Я снимаю резиновые перчатки. Я протираю вздувшийся эпидермис чистой салфеткой. Я протягиваю мыло:
- Промой хорошенько.
Я открываю ящик и достаю один из тюбиков:
- Детский крем. Смажь сейчас. И каждый день, пока не заживёт.
Я говорю:
- Не отковыривай корочку. Пусть отпадёт сама.
Он смотрит на своё отражение в зеркале.
- А скоро заживёт?
Где ты? составитель книги?
- Скоро. - Я смотрю на часы. Мне нужно успеть сделать ещё одно дело. И сделать его нужно именно сегодня.
- Рейс на Волгоград отправляется с четвёртой платформы через пятнадцать минут.
Голос диспетчера, искажённый и усиленный динамиками, рикошетит о стены, прохладный мраморный пол и теряется где-то в вышине. В районе выгнутого дугой купола с пыльными стёклами.
У мужика, стоящего в очереди передо мной, - потускневшее от времени обручальное кольцо из парвого золота и грязь под девятью ногтями. Десятый ноготь отсутствует. Вместе с мизинцем левой руки.
- Уважаемые пассажиры. К вашим услугам на втором этаже автовокзала круглосуточно работающие секция игровых автоматов, комната матери и ребёнка, медпункт.
У диспетчера неестественно бодрый голос и странный акцент. Средние частоты преобладающие, в динамиках делают этот акцент совсем уж запредельным. Марсианским?
У мужика впереди выцветшая невнятная татуировка на тыльной стороне ладони.
"Коля".
Набита лет тридцать назад канцелярской копеечной тушью, которая продаётся в тысячах магазинов вместе с ватманами, циркулями и прочей хренью. Машинка была самодельной. Из электробритвы. А струна, которая использовалась вместо иглы, - тупой. Когда игла недостаточно остра, она рвёт ткани, нанося микротравмы. Повреждённые участки начинают кровоточить. Кровь смывает тушь, не давая ей закрепиться на коже. Результат - вот он. В полуметре от меня.
- Уважаемые пассажиры. В связи с участившимися террористическими актами просим вас обращать внимание на...
Марсианин предупреждает нас о готовящемся инопланетном вторжении. Сгорающих в клубах огня городах.
Сожжённых посевах. Что ж. По крайней мере честно.
Очередь к кассе сдвигается на пару десятков сантиметров. Я делаю шаг и смотрю по сторонам. Недалеко от меня несколько рядов пластиковых сидений. Женщина с гигантской клетчатой сумкой и маленьким мальчиком в розовых сандалиях; две пожилые женщины, неторопливо жующие пирожки; два парня и рыжая девчонка с огромными туристическими рюкзаками. Я не слышу, о чём говорят эти туристы, но по тому, как рыженькая держит за руку ближайшего к ней молодого человека, понимаю: они парочка. Очередная love story.
Я понимаю даже несколько больше. Такое со мной бывает иногда. Мимолётное ощущение. Словно испаряющаяся в доли секунды капля жидкого азота. Опи- сать я это не могу. Ощущение? Чувство? Предчувствие? Не знаю...
Я называю это "чуйка".
За несколько мгновений до того, как чашка с горячим кофе выскользнет из руки сидящего за соседним столиком в кафе. За секунду до произнесённых вслух слов. За некоторое время до супружеской измены в семье знакомых. Я это ощущаю? Предчувствую? Чую?
Это бывает редко. И всегда неожиданно.
Эта рыженькая. Прижимающая к себе локоть своего блондина. Она ему изменяет. Вот с тем вторым, сидящим через сиденье от неё и вытирающим лоб зелёной банданой.
Чуйка.
Очередь сдвигается ещё на десяток сантиметров. Марсианин сообщает, что через пятнадцать минут от второй платформы отправится автобус в Воронеж. Почему не на Марс? Я смотрю на правую руку стоящего передо мной.
Когда член якудзы совершает проступок, он отрезает себе палец. Я думаю, мелкий какой-нибудь проступок.
Потому как, если японский браток напорет откровенных боков, тут и тремя пальцами дело не ограничится.
Ему тогда голову нах отрежут. Ну... это я так думаю.
Вряд ли, конечно, "Коля" имеет отношение к якудзе.
Эти черти в тату шарят не по-детски. В каталогах сотни фоток. Японская школа одна из древнейших на земле.
Я вообще до хрена знаю о татуировках. А хуль? Работа такая. Правда, сегодняшнее моё дело с работой никак не связано. То есть абсолютно никак.
- Мне один до Софиевки... - говорит "Коля" в окошко кассы.
Жду, когда он заберёт свой билет.
- Один. До Чёрного Яра. - Я протягиваю деньги усталой кассирше.
Сегодня 15 июня.
Жара просто полный "пэ". Ташкент. Африка.
Автобус - жёлтый дребезжащий сарай на колёсах.
Салон - топка мартеновской печи с изрезанными липкими сиденьями. Воняющий навозом, протухшей капустой, потом. В открытые люки под потолком врывается горячий воздух. Он пахнет: а) навозом; б) протухшей капустой; в) потом.
Мои попутчики - несколько старушек с пустыми вёдрами, звякающими на ухабах. На задней площадке два мальчугана, вцепившись в новенький, завёрнутый в промасленную бумагу велосипед, раскачиваются в такт движению. По-моему, велосипед в таком же полуобморочном состоянии, как и все. Сарай на колёсах карабкается на пригорок. Поднимает клубы пыли на отрезке дороги вдоль лесополосы.
Потом с выключенным двигателем катится с затяжного спуска. Так под шуршание шин и дребезжание пустых вёдер мы минуем знак "Ограничение скорости 30 км" и вкатываемся на просторный асфальтированный пятачок. Двери с обречённым шипением открываются. К этому моменту мою футболку с лого "Micky Sharpz" можно выжимать.
Конечная остановка.
Чёрный Яр. Крошечное село в сорока километрах от города. Здесь, в низине, телеантенны возле дворов торчат на длиннющих шестах с растяжками. Смотрю на экран мобильника. Так и есть: "Поиск сети". Единственное средство связи с внешним миром - автобус. Нет. Есть ещё телефон. Вернее, целых три телефона: в сельсовете, у участкового и на почте. Старушки с вёдрами бредут к магазинчику. Он справа от меня. Пацаны вытащили велик из салона и уже копаются в тени с отвёртками и гаечным ключом.
Почта слева. Мне туда.
Мою бабулю (царствие ей небесное) звали Надежда.
Баба Надя была предпоследним ребёнком в большой крестьянской семье. Самого младшего ребёнка назвали Раисой.
Бабуля моя очень любила свою младшую сестру. Сегодня пятнадцатое июня. День рождения бабы Раи. На почте я беру бланк для телеграмм. Устраиваюсь поудобнее за исцарапанным столом в углу. Текст я знаю наизусть. Год назад день в день и чуть ли не минута в минуту я уже заполнял точно такой же бланк. И в предыдущие пять лет тоже.
Баба Рая мне не нравилась с детства. Не могу объяснить почему. Моложе моей бабушки на десять лет. Опрятная. Морщинки вокруг глаз. Конфеты из своего Мариуполя привозила, когда в гости приезжала. По голове гладила.
"ДНЁМ РОЖДЕНИЯ ДОРОГАЯ РАЕЧКА", - пишу я.
Конфеты я не любил. Как и мороженое. Я был ненормальным ребёнком. Я любил борщ. И вареную курицу. И томатный сок.