Бедный, бедный Барабанов

ГЛАВА ПЕРВАЯ,
в которой Барабанова устраивают на работу

Я потерялся, потерялся совсем. Спроси меня кто-нибудь, что я делал последние десять лет, — ведь ей-богу же, наговорю вздора. Иной раз кажется, что старик держится за жизнь куда крепче меня. Что же касается моих деяний, то некоторое отношение к живой жизни имеет лишь Манечка Куус и ежедневное приготовление пищи. Но стряпаю я из рук вон. Будь старик поразборчивее... впрочем, у нас обоих нет выбора.
Жизнь без выбора — великое благо. Разве можно было хоть кого-нибудь сманить, скажем, в кругосветное путешествие, пока земля оставалась плоской? Насморочное состояние мозгов сужает мир до безопасных размеров. Честное слово, напишу это на двери. Но главное: Кнопф — орудие судьбы! Да это оскорбительно, наконец! Я тоже хорош — не видел человека лет двадцать и на двадцать первый год обойдешься. Зачем бежал, зачем кричал? Но — вру, прекрасно знаю зачем. До этой встречи я и не думал, что с человеческим лицом случается такое. Я же ясно видел: не Кнопф. Но я его узнал в новом лице. Я тогда подумал, что Кнопф наконец-то дорос до своей фамилии. Надо было, надо было ему это сказать. Глядишь, и поссорились и расплевались бы тут же. Но земля уже перестала быть плоской, я попался на новое лицо Володьки Кнопфа.
В школе Кнопф носился со своей немецкостью как с писаной торбой, хотя не только немцем, но и евреем-то, наверняка, не был. Он выговаривал свою фамилию, как выговаривают название мудреного механизма, и рыхлое лицо его при этом становилось влажным и розовым. Теперь же, двадцать лет спустя, зачатки твердости и регулярности разрослись и срослись, и как льдом оковали лицо Кнопфа. Хотя мне-то в тот день он как раз улыбался.
Мы забрались в его маленький, похожий на злого жука автомобиль, и аккуратно двинулись вдоль Университетской набережной. Мне, помню, ужасно хотелось, чтобы Кнопф сказал что-нибудь распространенное, что-нибудь, кроме «привет». Отчего-то я был уверен, что он и заговорит с акцентом. Мы миновали Биржу, не спеша перебрались на Петроградскую сторону, и Кнопф неожиданно сварливо сказал: — Ума не приложу, что ты тут делаешь? — Никакого акцента у него конечно не было. Я же, вместо того чтобы достойно ответить грубияну и наконец разойтись с ним, пустился в путаные объяснения нашей совместной со стариком жизни. Извиняет меня одно — слишком долго не говорил я ни с кем просто так.
Мы продолжали свой неспешный путь, а Кнопф расспрашивал меня без снисхождения. Наконец он остановил машину и сказал, что знает способ моего возрождения к новой жизни.
— Смени все, — сказал он, закуривая черную длинную сигарету. — Остальное изменится само собой.
Наверное, я ответил ему недостаточно молодцевато. Кнопф посмотрел на меня с сожалением и распахнул коробочку с сигаретами. Мне не следовало этого делать, к тому же я не курю, но я не устоял. Боюсь только, что я слишком неуклюже копался в лакированной картонке.
Дома я почистил зубы и забыл о Кнопфе.
Назавтра мне позвонила Машенька Куус и сказала, что мной интересовались. Явился в издательство элегантный господин и, держа в руках последнюю отредактированную мною книгу, хвалил редактуру самым энергичным образом.
— Потом мы пили кофе и говорили о вас, — повинилась Машенька.
— Негодяй хватал вас за коленки, — сказал я мрачно. Машеньке нравится, когда я изображаю ревность, она захихикала, и разговор окончился благополучно. Но, скажите на милость, какой ненормальный будет интересоваться редактором? Интеллектуальное извращенство. Плохо же было то, что от изумления я не спросил у Машеньки, когда будут платить. Сбила она меня.
Через неделю объявился Володька Кнопф. Я же точно помнил, что телефонами мы не обменивались.
— Чудак! — отщелкал в трубке Кнопф. — Сидишь в своей берлоге, как сыч, и думаешь, никто не найдет?
— Кнопф, — сказал я ему, — сычи не живут в берлогах. Что тебе? — Так и следовало разговаривать с ним с самого начала, но теперь уж было поздно. Он весело сказал, что хочет получить ничтожную справочку. При этом справочку Кнопф непременно хотел получить у меня дома. Не могу рассказать, как мне стало тошно, когда я понял, что Кнопф вот-вот приедет. С досады я пнул табуретку, и она отлетела с грохотом.
— Не суетись, — сказал Кнопф, — старому другу довольно будет чашечки кофе.
Убить меня мало! Ведь я же потащился в магазин за кофе. Это и называется — вить веревки.
Когда я вернулся, автомобиль-жук уже стоял у нашего подъезда. Я вспомнил, что не давал Кнопфу адреса, и расстроился еще больше.
За два марша до своей двери я услышал, как Кнопф препирается со стариком.
— Я Кнопф, — толковал Кнопф. — Владимир Викторович Кнопф.
Про старика можно говорить что угодно, но пока одна Машенька Куус сохранила душевное равновесие в разговоре с ним. Что бы он ни говорил ей, она только пуще хохочет. Кнопф хохотать не умел.
С минуту я наслаждался кнопфовым бубнением. Потом прошел разделявшие нас ступени, отодвинул его, вытащил из кармана похожий на острогу ключ и протолкнул его в скважину. Дверь отворилась. Взгляд старика некоторое время шарил по косяку, потом утвердился на мне, и осторожная осмысленность появилась в нем.
— К тебе приходила мадам, — сказал он. Кнопфа он еще не видел, но ощущал его присутствие и оттого был неспокоен. — Лезла, — сказал старик. — Я велел, чтобы позже...
В кухне Кнопф уселся на зыбкую табуретку.
— Нет слов, — сказал он. — Так жить нельзя. Сам же в дурку загремишь. Сдал бы ты его куда-нибудь...
Старик бесшумно возник в дверях, шевельнул разросшимися бровями и припечатал:
— Не велик барин. Сам дорогу найдет!
Кнопф бестолково задвигал руками по столу и принялся корчить рожи в окно. Старик запугал его с самого начала. Я бы с удовольствием полюбовался происходящим, не вмешиваясь, но бог его ведает, до чего может дойти старик на просторе, а Кнопф мне нужен был живой. В конце концов я имел право знать, зачем он меня домогался.
Я подошел к барометру и постучал по стеклу. Старик отвел взор от изнемогающего Кнопфа и уставился на меня.
— Давление падает, — сказал я значительно. — Это время надо переждать. Старик моргнул и с сожалением посмотрел на недоеденного гостя.
— Лягу, — сказал он. — Полежу. С давлением шутить не приходится. — Зашаркал прочь, обернулся и вдруг с неожиданной силою потряс в воздухе пальцем.
Пока я грел воду для кофе, Кнопф пришел в себя. Он выхлебал, что было в чашке, сказал, что кофе — дрянь и что жить в психушке, может, и интересно, но уж больно, как бы это сказать...
— Если хочешь знать, — оборвал я его, — это говорит о незаурядной крепости моего духа.
— Тебе он понадобится, твой дух, — сказал Кнопф зловеще. — Славянскую расхлябанность необходимо преодолевать без пустых сожалений.
Вот как! По-моему, он даже щелкнул зубами. Зря я не дал старику натешиться. Кнопф тем временем и сам почувствовал, что его занесло. Он взмахнул рукою, не то прощая мои слабости, не то отметая их.
— Я был у тебя в издательстве, — объявил он многозначительно и примолк. Может быть, мне следовало выразить изумление или восторг — не знаю. Я пил кофе. Кнопф надулся. Мой одноклассник явно готов был уйти, но отчего-то не мог. Будь я посообразительней, призадумался бы тогда же, но зрелище растерявшегося Володьки Кнопфа тешило меня несказанно. Между тем мой гость в ожидании желанной реплики начал снова:
— Я был у тебя в издательстве...
И тут меня осенило.
— Кнопф, разбойник, так это ты строил Машеньке куры?
Кнопф заалел.
— О тебе говорят много хорошего, — выцедил он.
Вместо благодарности я обозвал его интеллектуалом-извращенцем, и это ему понравилось.
— Ты писатель, — сказал Кнопф с дружеской укоризной.
— Не тычь мне в лицо мои слабости! — разозлился я. — И потом — кто тебе позволил выведывать, разнюхивать, кадрить моих подружек, черт тебя дери! Ты хоть можешь сказать, о чем моя книга? Ну так вот и забудь, что я писатель, пока не прочтешь ее.
Кнопф снова покраснел. Этот отроческий инстинкт сильно сбивал меня с толку, пока я не понял, что краска на щеках моего одноклассника сродни бурчанию в животе или потным ладоням у прочих людей. Не более того.
— Ты таишься, — принялся он снова скулить. — Не хочешь разделить с друзьями свой успех. Забыл, забыл, как, не щадя своей стипендии, праздновали окончание сессии...
Скулеж этот был Кнопфу удивительно к лицу. Все его презрительное джентльменство никуда не девалось, напротив — в устах обновленного Кнопфа оно приобретало благородный страдальческий оттенок.
— Брось, Володька, — махнул я рукой, — на мой гонорар нельзя купить даже дверцу для твоей тачки.
Он крутнул шеей и с сожалением уставился на меня.
— Себя надо уважать, — сказал он назидательно, и бог знает, что еще было у него приготовлено, но в кухню вошел старик. У себя в комнате он мучился из-за того, что не успел разглядеть Кнопфа в прихожей, а в кухне у нас светло. Изо всех сил глядя мимо Володьки, он обошел его, как обходят лужу, намочил под краном указательный палец и разгладил брови. Он оглядел Кнопфа со спины и сварливо сказал мне:
— Я ухожу гулять. Не вздумай расположиться со своей мадам у меня в комнате.
До Кнопфа наконец дошло, за кого его принимают. Он скрючился и обернулся к моему родителю. Глаза их встретились, и мне на минуту стало жалко Кнопфа.
Свою усыхающую хитрость старик комбинирует с нарастающим безумием. Как ему это удается — не постигаю. — Кнопф, — окликнул я, — не стоит так убиваться. У старика пропасть фантазий, ему не уследить за всеми. Однажды он целую неделю держал меня за своего начальника штаба, который загремел под трибунал. Обошлось, как видишь.
Кнопф перестал корчиться, но зато понес какую-то чушь про чувство собственного достоинства, потом объявил, что мой общественный статус накладывает на меня обязательства, из которых отчетливо он смог объяснить одно: «Одеваться, Александр, надо прилично. Не гопник же ты, в самом деле».
— ...а денег-то и нет! — заключил он неожиданно и, решив, видимо, что сказал достаточно, умолк. Одним словом, Кнопф вел себя по-дурацки. Я же из-за своего проклятого любопытства не выставил его вон. Что ж, зато теперь у меня есть время разобраться во всем, что случилось.
Не дождавшись от меня ответа, Владимир Викторович Кнопф решил, по-видимому, что пора переходить к делу, и грянул:
— И вот что я тебе, Александр, скажу: иди-ка ты к нам работать.
Я, честно говоря, ожидал чего угодно. Я бы даже не очень удивился, вздумай Кнопф дать мне денег. Однако приглашение на работу было настолько из ряду вон, что я невольно задумался: а нет ли тут какого-нибудь подвоха? Но взгляд моего одноклассника был прям и светел.
— Мерси, — сказал я, все еще подозревая недоразумение. — А не забыл ли ты, Владимир, в пылу наших бесед, что я — писатель? Хорошо ли тебе вдолбила это обольстительная Маня Куус? — Потревоженная мыслью, кожа на лбу Кнопфа шевельнулась, но я не дал ему сказать. — Писатель, к твоему сведению, человек порченый. Писатель не может хранить верность жене, благодетелям, отчизне... Писатель с трудом хранит верность самому себе да и тут норовит отколоть штуку. Ты глядишь в ясные писательские глаза, твоя душонка радуется благородной нищете его, ты уже видишь, как он незаметно и скромно несет свою ношу на чей-то там алтарь... Берегись, Кнопф! Только о себе способен думать этот потертый человечишко. О себе да о своей рукописи. Он возьмет любое жалованье и никогда не будет благодарен. Не связывался бы ты, Вовка, с писателями.
И тут я увидел, что Кнопф стоит. Оттопырив локоть и держа перед собой пустую чашку. В светлых глазах его при этом висела легкая дымка.
— О-о-о! — простонал он, потряхивая головой. — О-о-о! Ты нужен нам позарез, Александр! Ты нужен нам.
— Прекрати завывать, — потребовал я. — Старик может подумать что угодно. Хочешь с ним разбираться? Теперь давай вспомним. Когда-то я действительно был инженером, но с тех пор у меня в голове остался только закон Ома, да и то в превратном толковании. Как писатель я могу заинтересовать полторы тысячи человек в Питере, столько же в Москве, десятка два студентов в Новосибирске и одну растерянную вдову в Североморске. В толк не возьму, чего тебе надо, Кнопф?
Кнопф задвигал лопатками, точно собираясь взлететь, и с непристойной страстью сказал:
— Тебя.
— Слышал бы старик твои признания... Ну да ладно. Скажи мне, чем ты занимаешься?
Странная задумчивость разлилась по новому лицу Кнопфа. Он потупился и вздохнул.
— Смелее, — подбодрил я его, — не то мне придет в голову что-нибудь ужасное.
В глазах его вспыхнуло пламя.
— Учителем, — сказал Кнопф. — Я работаю учителем.
— Царица небесная! — воскликнул я глумливо и тут же устыдился. Губы у Кнопфа надулись, как в те времена, когда одноклассники не хотели признавать его немцем.
— Значит ты так? — проговорил он. Он даже засопел, как это делают мальчишки перед дракой. Деловые соображения, однако, взяли верх, Кнопф перестал сопеть и проговорил устало:
— Вот уж учу. Физкультуре.
— Не ври, — сказал я Кнопфу строго. — Доверчивых людей обманывать грешно.
Но недаром, недаром Кнопф оброс новым лицом! Он живо объяснил свой метод. Циничных подростков требовалось непрерывно ошеломлять.
— Беру кирпич и разрубаю ладонью!
Я немедленно объявил, что не стану рубить кирпичей, как бы дело ни повернулось. На это Кнопф еще раз показал возможности нового лица, и улыбка прямо-таки змеей проскользнула у него по губам.
— Хо-хо! — Негодяй так и сказал: «хо-хо». — Во-первых, Шурик, кирпичами там есть кому заниматься, а во-вторых, за такие деньги многие не то что кирпич... Эх, да чего там...
Вот: это было последнее предупреждение. Я еще мог выставить его за дверь. Однако Кнопф не стал держать паузу.
— Ты будешь говорить, Шурик. Два часа в день. А за это... — Искуситель выхватил неведомо откуда лоснящийся прямоугольник визитки и, защемив его меж вытянутых пальцев, подержал у меня перед глазами. Бледными карандашными линиями среди дубовых, крытых золотом листьев вырисована была сумма. Пожалуй, и я бы не решился назвать ее вслух. Сомнений не было — на моем пути встретился соблазн.
Взгляд Кнопфа в который раз уже обегал кухню, умудряясь при этом ни на секунду не терять меня из виду. У меня же вызрела единственная мысль: «Будут знать!» И хоть я ни за что не смог бы объяснить, кого мне предстоит потрясти, но мысль набирала силу, так что в конце концов и Кнопф почуял ее.
— Едем? — не то спросил, не то скомандовал он.
В сумраке прихожей перемещался старик, ощупывая стены. Он наткнулся на Кнопфа, подержал его за рукав, помял в пальцах ткань и вдруг встревожился, принялся бороздить воздух свободной рукой. Я вытянул ладонь, поймал его пальцы, аккуратно стиснул их.
— Уходишь, — сказал старик сварливо и отпустил Кнопфа. — Я не буду ждать тебя. Так и знай!
Кнопф грохотал каблуками вниз по лестнице.