Как слониха упала с неба

В конце позапрошлого, то есть девятнадцатого, века на рыночной площади города Балтиза стоял мальчик. На голове у него была армейская зимняя шапка, а в руке монетка. Звали мальчика Питер Огюст Дюшен. Монета – как и шапка – принадлежала не ему, а его опекуну, старому вояке по имени Вильно Луц, который послал мальчика за рыбой и хлебом.
В тот день на рыночной площади среди обычных, ничем не примечательных лотков, где торговали рыбой, тканями, булками и серебряными украшениями, откуда ни возьмись, без фанфар и особого предупреждения появился красный шатёр. К шатру был приколот лист бумаги, а на нём небрежно, на скорую руку, кто-то написал:

"Вас ждут ответы, на самые серьезные и трудные вопросы, которые мучают ум и сердце человека.
Всего 1 флори"

Слова дразнили и пьянили – у Питера аж дух захватило от щедрости обещанного…
Он перечитал объявление. Разжал ладонь. Взглянул на монетку: один флори.
– Нет, нельзя, – остановил он себя. – Нельзя, и всё тут. Вильно Луц спросит, куда делись деньги. И мне придётся врать, а это последнее дело. Так и воинскую честь потерять можно.
Питер положил монету в карман. Сдёрнул с головы шапку и тут же нахлобучил её снова. Отошёл на пару шагов от шатра, но затем вернулся и застыл как вкопанный, перечитывая слова. Дерзкие, чудесные слова…
– Мне надо узнать, – сказал он себе и вынул из кармана флори. – Я хочу знать правду. И я узнаю её во что бы то ни стало. Только про деньги врать не буду, чтобы сохранить хоть половину чести.
Питер вошёл в шатёр и отдал монету гадалке.
Даже не взглянув на мальчика, она проговорила:
– Один ответ стоит один флори. Ты понял, что получишь ответ только на один вопрос?
– Понял, – произнёс Питер.
Он ступил в тусклое пятно света, проникшее в шатёр через откинутое полотняное окошко, и покорно протянул прорицательнице руку. Она стала пристально её рассматривать, двигая глазами туда-сюда, словно считывала прямо у него с ладони множество мелко написанных слов – целую книгу о Питере Огюсте Дюшене.
– Хм, – сказала она наконец и, выпустив руку мальчика, с прищуром взглянула ему в глаза: – Впрочем, что с тебя взять? Ты же ещё ребёнок.
– Мне десять лет, – возразил Питер. Сняв с головы шапку, он вытянулся, стараясь казаться как можно выше. – И я учусь на солдата, буду верным и бесстрашным. Не важно, сколько мне лет. Вы ведь взяли флори, значит, должны ответить на мой вопрос.
– Каким-каким ты будешь? Верным и бесстрашным? – переспросила гадалка со смешком и сплюнула прямо на земляной пол. – Ну что ж, раз такое дело, спрашивай, cолдатик. Верный и бесстрашный.
Питера вдруг охватил ужас, даже дыхание перехватило.
А что, если он не выдержит правды, которую хотел выяснить столько лет? Вдруг она ему на самом деле не нужна?
– Говори же, – велела гадалка. – О чём хотел спросить?
– Мои родители… – прошептал Питер.
– Это твой вопрос? Умерли они, умерли.
У Питера задрожали руки.
– Нет, у меня другой вопрос. Я знаю, что они умерли. А вы должны мне сказать что-то, чего я не знаю. Про… про…
Гадалка прищурилась:
– Ах, про неё! Про сестру? Такой у тебя вопрос? Что ж, слушай. Она жива.
Сердце Питера уцепилось за последние слова и принялось повторять их на все лады: «Жива. Жива. Она жива!»
– Нет, погодите! – Питер закрыл глаза. Сосредоточился. – Если она жива, я должен её найти. И вопрос мой такой: как туда попасть – туда, где она?
Он ждал, не открывая глаз.
– Слониха, – произнесла гадалка.
– Кто? – Питер опешил. Он даже открыл глаза, решив, что ослышался.
– Ты должен пойти за слонихой, – объяснила гадалка. – Она тебя приведёт.
Сердце Питера, встрепенувшееся было от радости, медленно, уныло опустилось на своё законное место. Он надел шапку.
– Вы надо мной пошутить вздумали, – проворчал он. – Тут у нас никаких слонов нету.
– Верно говоришь. Нету тут сейчас слонов. Это чистая правда. Но разве ты не замечал, что правда сегодня одна, а завтра уже другая? – Гадалка вдруг подмигнула Питеру: – Погоди, сам увидишь.
Питер вышел из шатра. Небо было серое, день мрачный, но люди вокруг весело болтали и смеялись. Лоточники зычно зазывали покупателей, галдели дети, а посреди рыночной площади стоял нищий с чёрной собакой и пел песню о сером небе и мрачном дне.
И ни одного слона или слонихи в поле зрения.
Только упрямое сердце Питера не желало успокаиваться. Снова и снова выстукивало оно два простых, но несбыточных слова: «Она жива, она жива, она жива».
Неужели правда?
Нет, этого просто не может быть. Потому что это означает, что Вильно Луц соврал, а ведь это неблагородное, совсем недостойное дело для солдата и уж тем более для офицера, для командира, который всем и во всём пример. Значит, Вильно Луц соврать не мог. Конечно, не мог.
Или мог?