Знак Мойры. Книга первая. Гаэльская волчица: Роман

Тем вечером в графстве Сарр во времена, называемые Третьей Эпохой, в песчаном сердце ланд плакала девочка.
Вокруг, насколько хватало глаз, не было видно никого, кроме оборванной малышки, сжавшейся в комочек в последних лучах солнца. Вокруг нее резвился ветер - сухой и теплый ветерок, игравший в кустах амаранта и поднимавший с земли облачка белого песка. В вечернем воздухе вкусно пахло дымом.
Алеа сидела среди пустоты, к небу от земли поднимались туманные испарения, непослушные пряди черных волос падали на лицо, чуть раскосые темно-синие глаза смотрели исподлобья, рваная сорочка хлопала вокруг худенького угловатого тела…
Алеа зачерпнула ладонями песок и медленно пропустила его между пальцами. Ей казалось, что песчинки, падая на землю, отмеряют время. Время, которое словно замедляло свой ход под ветром, заглушавшим звуки жизни. Высившийся на юге хребет Гор-Драка был таким древним, что у его подножия годы казались секундами, и таким высоким, что люди рядом с ним были пылинками. Казалось, весенний ветер может запросто смести с лица земли эти маленькие комочки плоти, которыми играет судьба — Мойра.
Алеа спрашивала себя, не покинула ли ее Мойра, на сей раз - навсегда. Как же одиноко!
Она подняла подбородок, подставив ветру лицо — очень тонкое, очень смуглое, суровое и нежное одновременно. На щеках виднелись следы пролившихся и высохших слез. Алеа другая - ей это повторяли тысячу раз. Внешне тринадцатилетняя девочка ничем не напоминала саррцев — ни худеньким, хрупким телом, ни смуглой кожей, ни узкими глазами, ни непослушными волосами, черными и густыми.
Песчинки осыпали Алею золотым дождем. Она уронила руки между колен и снова принялась отгребать песок, чтобы забыть гнев, слезы и боль, поселившуюся в животе. Никогда прежде ей не было так плохо. Словно кто-то молотил ее кулаками по пояснице. Не понимая, что с ней, Алеа пришла поплакать в ланды — как приходила сюда всякий раз, когда ей становилось грустно, зная, что только земля услышит и поймет ее.
Еще утром Алеа почувствовала, что наступивший день будет особенным. Пусть саратейцы прогнали ее - ей не впервой. Пусть боль волнами накатывала на бедра и живот. Но девочка даже представить себе не могла, какое ей предстоит невероятное приключение, — настолько невероятное, что о нем стоит рассказать на страницах этой книги.
Неожиданно пальцы Алеи нащупали что-то в песке.


* * *
Предание гласит, что чуть раньше, в середине весны, такой же одинокой чувствовала себя молодая волчица. Сказители былых времен звали ее Ималой - что на нашем языке означает «Белая», потому что мех у нее был не серый, как у всех волков, а снежно-белый.
В тот вечер Имала отправилась к подножию холма попить воды, прежде чем залечь в логово, где ей предстояло в скором времени произвести на свет потомство.
Как только поведение самок изменилось - теперь они все время поскуливали, кружа на одном месте, — самцы расширили логовище, устроенное под темным валуном наверху холма. Это был замечательный дом: днем его освещало солнце, туда не проникал ветер, рядом, в двух шагах, в маленьком озерце плавали большие рыбы, а возвышенное место защищало от нападения других хищников. Стая много лет жила на одном месте: в ту эпоху земля была щедрей, и волкам не приходилось кочевать каждую зиму - дичи хватало всем.
Имала осторожно спускалась по склону, готовая в любой момент обратиться в бегство. Она знала, что тяжелый живот сделал ее уязвимой, а другие хищные звери беременных самок не щадят.
Дожди прекратились больше недели назад, лес зазеленел, а самая густая и мягкая трава выросла вокруг озерца - яркая, душистая, свежая. Имала без труда нашла то, что искала. Она долго пила, то и дело поднимая голову и оглядываясь, и вернулась в логово до захода солнца. Уже несколько дней у Ималы лысел живот: шерстинки выпадали на земляной пол, образуя мягкий ковер. Она тяжело улеглась на него и прикрыла глаза. Имала устала, у нее мутилось в глазах, но самцы предпочитали обхаживать Аэну, главную волчицу стаи — та тоже готовилась стать матерью, — и оставили Ималу одну.
Имала была особенной. Ни одна другая самка не осмелилась бы спариться в стае, где уже была главенствующая пара - вожак и его подруга. Это противоречило всем законам клана. Все другие волчицы добровольно подчинились главе, отчего течка у них прекратилась сама собой. Все, кроме Ималы. Она была решительной и дерзкой, такая покинет стаю, если не сумеет взять вверх над Аэной. Имала больше не могла подчиняться. Природа уготовила ей иной удел. Она должна произвести на свет потомство.
Стая всегда недолюбливала ее - возможно, за белый цвет меха, а может, за то, что она им гордилась. Имала решилась рожать одна, надеясь только, что Таймо, отец волчат, все-таки оставит Аэну и поможет ей выкормить их.
За прошлую зиму никто из волков не погиб, так что Имала поняла: ее потомство клану не нужно. Но она была горда, и ни одному волку не удалось запугать ее. Две зимы подряд она, самая сильная из молодых волчиц, пыталась свергнуть Аэну, но главенствующая оба раза побеждала, и тогда Имала тайно сошлась с Таймо, одним из молодых самцов. В тот же день она стала врагом Аэны - та не упускала случая напомнить ей злобным ворчанием и свирепыми нападками, кто в стае главный.
Все указывало на то, что единство клана под угрозой: стаю ожидал раскол. Таков закон природы — отстоять себя в драке или умереть. Имала нутром ощущала: если она задержится в этом клане, Аэна в конце концов нападет на нее и наверняка убьет. Значит, нужно уйти и увести с собой хотя бы одного волка. Но не сразу. Сначала нужно доказать всем, что она - волчица и способна подарить этому миру волчат. Когда солнце опустилось за камень на холме и Имала удобно устроилась на новом месте, она первой подала голос, и волки из других кланов ответили ей.


* * *
Озадаченная Алеа внезапно перестала копать. Что может лежать под песком в самом сердце ланд? То, до чего она дотронулось, было странным на ощупь. Этого «чего-то» никак не могло тут быть. Драгоценность? Или деньги?
Девочка-сирота все свое детство догоняла удачу и никак не могла схватить ее за хвост. Малышка научилась не питать пустых надежд и не верить в доброту взрослых. Мойра словно нарочно испытывала ее. Алеа, сколько себя помнила, всегда жила одна. Она боролась за жизнь, глядя издалека, как играют и смеются ее ровесники. В Саратее, как и повсюду в графстве Сарр, не любили маленьких нищенок вроде Алеи.
Здесь не привечали ничейных детей, полагая, что для маленьких оборванцев дом и под мостом. Там Алеа часто и отдыхала, глядя на блестящие влажные камни, ограждающие берега. В Саратее было запрещено бродяжничать, здесь для всех найдется работа - во всяком случае, так утверждали старейшины, торговцы и местные кумушки. Матери и бабки заставляли своих отпрысков отворачиваться, когда мимо них лихо и независимо проходила растрепанная Алеа: «Девчонка наверняка замышляет какую-то каверзу!» Все саратейцы жаловались на побирушек, но мало кто давал Алее работу - да она и не жаждала трудиться. Девочка почти научилась никому не завидовать, потому что в глубине души знала: она - не такая, как все! Алеа чувствовала себя счастливой только на воле: вечерами, убегая от всех, она называла себя Дочерью Земли, а ветер, песок, деревья, небо и зверей - своими единственными друзьями. Назвавшись Дочерью Земли, Алеа требовала от других ребятишек называть ее только так.
Никто не знал Саратею лучше нее, никто не умел так ловко прятаться на узких улочках, в старых колодцах, садиках, сараях и заброшенных складах, никто не скрывался проворнее темной ночью в лабиринте переулков, — даже уличные мальчишки, которыми она верховодила. Алеа научилась выживать, несмотря на одиночество, — а это главное. Алеа умела драться - ей часто приходилось вступать в схватку с другими беспризорниками, она умела быстро бегать, спать под открытым небом и довольствоваться тем, что каждый день посылает судьба. Конечно, порой у девочки заводились приятели, а иной раз находились добросердечные саратейцы, что делиллись с ней чем могли, но такое случалось редко: в Саратее жили бедно.
Так что Алеа скиталась сама по себе, околачиваясь по большей части на западной окраине Саратеи, у рынка: там всегда толпился народ и никому не было до нее дела. Иногда торговцы давали ей работу - она разгружала тележки и помогала раскладывать товар на прилавке - и платили за помощь монетку-другую. Денег хватало ненадолго, и девочке приходилось придумывать что-нибудь еще. Она уходила в поле или в лес и собирала на продажу ягоды, грибы и даже цветы - никто лучше нее не умел делать букеты. Кое-кто из саратейцев это покупал, а добряк-трактирщик, хозяин «Гуся и Жаровни», платил ей даже больше, чем она просила. Жизнь сразу налаживалась, и гордая собой Алеа отправлялась в лавку за едой.
Зимой все менялось. В холодную пору девочке иной раз приходилось воровать еду или прибиваться на время к ватагам бродяг — от них иногда перепадал кусок-другой. Но бродяги уходили дальше, и Алеа снова оставалась одна.
Девочка всегда была одна. Сколько она себя помнила, ей было ведомо лишь одиночество на улицах Саратеи. Как она сюда попала? Если кто и мог ответить на этот вопрос, то уж никак не жители этого захолустного селения, пекущиеся лишь о собственном благе! Были ли у нее родители? А если нет, кто оставил ее здесь и в каком возрасте? Алеа предпочитала не искать ответы на горестные вопросы. Она… забыла.
Но сегодня вопросы вернулись, нахлынув на нее водопадом. Словно слезы и эта странная боль в животе внезапно разбудили девочку. Казалось, чей-то голос звучит нее в голове: «Алеа! Беги! Пришла пора измениться!»
Алеа пообещала себе, что если найдет под песком сокровище и наконец разбогатеет, то вернется в Саратею - в последний раз! - и отомстит всем, кто гнал ее, как жалкую побирушку. Она досыта наестся за одним столом с самыми богатыми саратейцами, а потом отправится в Провиденцию, столицу королевства, и заживет там, как благородная дама.
Но первым делом она посчитается с Альмаром, жирным саратейским мясником. Он поймал Алею сегодня утром, когда она попыталась стащить пару жалких кусочков мяса, - сперва затаился за соседним прилавком, а потом ринулся на девочку, как коршун на добычу. Несчастная Алеа, успевшая спрятать еду под сорочку, не ожидала нападения и растянулась ничком на земле. Зеваки улюлюкали и смеялись. Мясник отнял украденное и рявкнул:
— А ну убирайся - не то в другой раз я отдам тебя страже!
Когда Алеа попыталась подняться, кто-то кинул в нее яблоком, оно больно ударило девочку по спине, так что она вскрикнула от боли.
Пример оказался заразительным; другие торговцы принялись закидывать Алею овощами и фруктами. Девочка бросилась бежать, прикрывая голову, и остановилась только в ландах, где без сил упала на песок, заливаясь слезами обиды и отчаяния.
Обычно Алеа почти сразу забывала о своих злосчастьях и в другой раз сглотнула бы слезы, плюнула на угрозы мясника и даже не подумала бы убегать из селения. Сколько раз она попадалась на воровстве, как часто ее прилюдно унижали! Алеа давно привыкла к жестокости саратейцев и научилась замыкаться в себе, как черепаха в своем панцире.
Но сегодня броня не выдержала. Алеа не понимала, что с ней, но на этот раз ей сделалось не по себе, — так что лучше было убежать в ланды и побыть в одиночестве. Сегодня девочка ощущала себя слабой, уязвимой и ужасно усталой. Ей больше не хотелось бороться, словно она к тринадцати годам исчерпала весь запас воли и терпения и тонкая ниточка ее непутевой жизни внезапно оборвалась. Не нужна ей такая жизнь, кончились силы…
Алеа вздохнула и принялась раскапывать песок, решив все-таки выяснить, что он скрывает.

* * *
В те времена ночи были совсем другими. Если бы вы улеглись на вершине вот этого холма, то услышали бы все, что сегодня умолкло или стало неразличимым за шумом и грохотом, сотворенным людьми. А тогда в ночи пел ветер, он то свистел, то стихал на мгновение, шелестела листва, в кронах деревьев попискивали птицы, щелкали и скрипели неутомимые цикады. Тихонько, как заговорщики, перешептывались лютены — духи деревьев, и все эти звуки сливались в тихую колыбельную, рождавшуюся в сердце леса.
Имала спала в своем логове, свернувшись калачиком, и слышала сквозь сон, как уходят на ночную охоту самцы, в животе у нее то и дело шевелились волчата, как будто им не терпелось покинуть наконец материнское лоно.
Таймо медленно подошел и ласково потерся об нее плечом, прощаясь перед охотой. Он хотел показать, что понимает ее тревогу и усталость и скоро принесет ей вкусной еды. Но Имала, повинуясь материнскому инстинкту, заворчала, исподлобья посмотрев ему вслед. Она никогда еще не рожала, но почему-то знала, что будет очень больно, а потом понадобится много терпения и сил, чтобы малыши выжили. Возможно, в памяти волчицы жил опыт ее собственной матери, и он говорил: сейчас ей следует поспать.
Поздно ночью где-то далеко послышался вой другой молодой волчицы, и Имала успокоилась. Ее убаюкивало это нежное пение: звуки то взлетали вверх, то падали вниз, голос звучал призывно и сильно. Имала и раньше слышала эту волчицу: они никогда не встречались, но ее ночная песня успокаивала и убаюкивала.
А в это время Таймо и его серые братья в самой глубине леса уже подбирались к оленю, отбившемуся от стада. Таймо медленно и бесшумно полз на брюхе, то и дело замирая в такт ночным шорохам чащи. Из его пасти текла слюна, от голода и возбуждения бока ходили ходуном, вздрагивало брюхо. Другие волки неслышно заходили справа и слева, чтобы окружить добычу, но олень что-то почуял и замер на месте, подняв голову. Уши уловили чужой посторонний шорох, чуткий нос — опасный запах, и олень кинулся вскачь, ища спасения в темноте среди деревьев. Охота началась.
Волки гнали добычу - они уступали оленю в ловкости и проворстве, но хищников было больше, их подгонял голод. Сила стаи заключалась в упорстве и терпении, ее цель была в том, чтобы измотать жертву.
Преследование продолжалось, но в лесу было слишком много препятствий - и для охотников, и для дичи: над землей низко нависали ветки деревьев, на пути попадались то валуны, то откосы, то овраги. Очень скоро все участники погони устали. Олень чувствовал за спиной жаркое дыхание преследователей и, добежав до высокого камня, подпрыгнул и перевернулся в воздухе, чтобы встретиться с ними лицом к лицу. Волки тоже остановились, встали полукругом и медленно двигались на оленя, прижимая его к валуну. Вместо того чтобы немедленно кинуться на жертву, они выжидали, некоторые даже улеглись на землю, не сводя глаз с жертвы. Он наклонил рогатую голову и глухо заревел, пытаясь отпугнуть стаю. Но волки застыли как вкопанные и терпеливо ждали, когда олень на миг утратит бдительность, чтобы прыгнуть ему на спину. Однако олень оставался начеку — напружинив задние ноги, он по-прежнему угрожал волкам могучими рогами, не собираясь сдаваться. Но хищники все не нападали, и олень, подняв голову, сам медленно пошел на них, ища брешь в стенке врагов. Этим и воспользовался Таймо. Разинув пасть, он прыгнул на оленя. Шерсть на его загривке встала дыбом, с клыков капала пена. Олень нанес стремительный ответный удар рогами, и Таймо полетел на землю, из пасти у него хлынула кровь. Остальные волки бросились на оленя, он прянул, выгнув спину, и задними ногами ударил Таймо по голове. Молодой волк погиб мгновенно.
Но всех хищников олень одолеть не мог. Он отчаянно отбивался рогами и копытами, но один из молодых самцов вцепился ему в горло и не отпускал. Олень истекал кровью, теряя силы, и вскоре по его телу пробежала предсмертная судорога.
Волки потащили умирающее животное за собой, оставив труп Таймо в луже крови в глубине леса.
Утром Ималу разбудили голоса волков и вкусный запах свежего мяса. Самцы принесли добычу в логовище, и весь клан с жадностью кинулся пожирать оленя. Имала потянулась всем телом, поднялась на лапы и огляделась, мгновенно заметив, что Таймо среди вернувшихся самцов нет. Она подошла к волкам, увидела кровь на их шкурах и на рогах оленя и поняла, что охота была жестокой и Таймо ее не пережил. Она встревоженно заскулила, и вожак стаи Эгано, на миг оторвавшись от пиршества, взглядом подтвердил ее худшие опасения.
Таймо не стало - олень убил его.