Амрита

ТОСКА

 

Я по природе человек ночной и спать ложусь на рассвете. Соответственно, встаю не раньше полудня.

И значит, тот день был вдвойне исключитель­ным. Я говорю о дне, когда Рюичиро прислал свою первую посылку.

Так вот, тем утром мой малолетний братец безо всякого предупреждения — если не считать с гро­хотом распахнутой двери — ворвался в мою ком­нату и принялся меня тормошить:

Саку, вставай! Тебе посылка пришла!

Чего? — не поняла я.

Тебе пришла громадная посылка! — Было яс­но, что эта егоза меня в покое не оставит... И притворяться, что я не расслышала и сплю дальше, не имеет никакого смысла — он просто залезет на  кровать и примется скакать по мне как сума­сшедший.

Делать нечего, я с трудом продрала глаза и поплелась на первый этаж. За мной, не отставая ни на шаг,   катился по лестнице мой надоедливый братец.

Заглянув на кухню, я увидела маму — она сиде­ла за столом и ела бутерброд. В воздухе витал вкусный запах кофе.

Доброе утро.

Доброе. Все в порядке? Что-то ты рано сего­дня, — заметила мама, изобразив на лице удивление.

Да все эта маленькая вредина. Пришлось встать, чтобы он меня не замучил. И вообще, почему он не в садике?

У меня немножко температура. — С этими словами братец плюхнулся на стул и схватил со стола бутерброд.

Теперь понятно, почему ты бесчинствуешь!

Между прочим, ты в детстве была такой же. Если вдруг расшалилась ни с того ни с сего — значит, температура, — сказала мама.

А где все?

Еще спят.        

Кто бы сомневался, полдесятого утра, — я тяжело вздохнула. Мне удалось поспать всего пять часов, да и пробуждение было настолько резким, что теперь у меня кружилась голова.

—Кофе будешь?           

— Угу, — кивнула я.

Кухня была залита утренним солнцем. Я сиде­ла напротив окна, купаясь в солнечных лучах — они словно просачивались внутрь меня, впитыва­лись в кожу. Давно забытое чувство. И мама, которая стояла посреди этой утренней кухни, повер­нувшись ко мне спиной, была такой маленькой и аккуратной, что казалась старшеклассницей, ни с того ни с сего решившей примерить на себя семейную жизнь.

Мама и правда была совсем молодой. Она ро­дила меня в девятнадцать лет. Значит, когда ма­ме было столько, сколько мне сейчас, у нее уже было двое детей. Просто ужас!

— Ну вот и кофе. Булочку будешь?

Рука, протянувшая мне чашку, прекрасна. Да­же не верится, что у человека, выполнявшего на протяжении двух с лишним десятков лет всю ра­боту по дому, могут быть такие красивые руки. И хотя я очень люблю свою маму, этот факт мне почему-то неприятен. Как будто мама перехитри­ла всех и научилась не стареть.

В каждом классе обязательно найдется такая девочка, — вроде бы и не красавица, не чувствует­ся в ней некое удивительное сочетание изящества и эротичности, которое делает ее привлекатель­ной — без очевидных, казалось бы, причин — для старших мальчиков. Я думаю, что моя мама в дет­стве была как раз такой девочкой. Когда папа же­нился на ней, ей было девятнадцать, а ему сорок. Потом родилась я, потом моя сестра Маю, а потом папа умер от ишемического инсульта.

Шесть лет назад мама снова вышла замуж. На свет появился мой младший брат. А в прошлом году мама рассталась со своим вторым мужем.

С тех самых пор, как наше семейство перестало соответствовать модели “муж-жена-дети”, дом, в котором мы жили, сделался похожим на общежитие.

Жильцов было пятеро: мама, я, братишка плюс моя двоюродная сестра Микико и мамина давняя подруга Джюнко (кажется, они дружили с самого детства), которая в силу ряда обстоятельств вынуждена была жить у нас.

 Сложилась довольно нестандартная компания, своего рода «дамский сад», который лично мне очень нравился. Братишка был еще совсем ребен­ком и. подобно очаровательному домашнему живот­ному, привносил, в наше существование уют, объ­единял нас в единое целое.

Нынешний мамин кавалер был сильно младше ее, но мама не спешила выходить за него замуж — боялась новой неудачи, не хотела травмировать малолетнего сына. Этот молодой человек доволь­но часто приходил к нам в гости. Он отлично ла­дил с моим братцем, и казалось вполне естествен­ным, что в какой-то момент они с мамой съедут­ся и станут жить вместе. Но до той поры мы, наверное, так и будем существовать нашей стран­ной компанией...

Похоже, что кровное родство и совместное про­живание — вещи мало связанные. Я задумывалась над этим и раньше, когда отчим жил вместе с на­ми. Отчим был очень добрым человеком, и после того, как он от нас ушел, я сильно по нему скучала. Невыразимая тоска, которую всегда ощущаешь в покинутом доме, висела в воздухе, давила на ме­ня, и не было от нее спасения.

Поэтому-то я и думаю, что, если находится че­ловек, который устанавливает в доме некий порядок, исподволь строит остальных, собирает их вокруг себя (это как раз про мою маму), то люди, живущие с таким человеком под одной крышей, неизбежно начинают чувствовать себя семьей. И вот еще что.

Чем дольше ты живешь вне своего дома, тем ве­роятнее, что дом — и даже кровное родство не спа­сет — станет для тебя всего лишь далеким воспо­минанием в ряду прочих.

 Именно это и произошло с моей сестричкой, с моей Маю.

Такие вот мысли приходили мне в голову, пока я пила кофе и ела булочку с орехами.

Солнечные пятна на кухонном столе — имен­но они навели меня на размышления о нашем се­мействе.

Ну-ка, Ёшио, давай в постель, а то разболеешься по-настоящему! — мама подтолкнула упирающегося брата к двери.

Кстати, а про посылку это правда? — спросила я.

Посылка? Стоит себе в коридоре, — закрывая за собой дверь, мама на мгновение обернулась.

Я поднялась со стула и пошла в коридор. На обес­цвеченном ярким солнцем дощатом полу стояла, по­добно невысокой белой статуе, картонная коробка.

Сначала я подумала, что это, наверное, цветы.

Попробовала приподнять посылку — для цветов вроде тяжеловато. На картонном боку, напротив надписи «от кого», значилось «Ямадзаки Рюичиро». Вместо обратного адреса — адрес гостиницы в префектуре Чиба. Вот, значит, где он сейчас пу­тешествует.

Мне не терпелось узнать, что в посылке, и я рас­потрошила коробку прямо в коридоре.

Письма внутри не оказалось.

Я извлекла увесистую статуэтку, плотно оберну­тую полиэтиленом. Это был Ниппер — черноухий фокстерьер со старых пластинок фирмы «Виктор». Милый, милый Ниппер, он так трогательно смот­рел сквозь прозрачную обертку. Один за другим я начала снимать с него слои полиэтилена, пока в конце концов он не вынырнул на поверхность, словно поднявшись из морских глубин. Выцвет­шие мягкие краски, печальный наклон головы — ну что за пес!

— Какой же ты замечательный, — сказала я и поставила его обратно в коробку, предваритель­но запихнув в нее подобранные с пола обрывки по­лиэтилена. Полусонная, я стояла посреди коридо­ра и смотрела на Ниппера.

Его фигурка отчетливо вырисовывалась на фо­не солнечных лучей, пронзавших коридор, в ко­тором едва ощущал запах пыли, — пес казался частью некоего пейзажа.

Но почему именно Ниппер? Я не знала ответа на этот вопрос. Может быть, Рюичиро просто наткнулся на него в комиссионке. И глаз не смог отвести. Статуэтка была одной из тех вещиц, кото­рые моментально становятся хранителями памя­ти о том путешествии, из которого их привезли.

Пес словно пытался мне что-то сказать.

Что-то, что я обязательно должна услышать.

Так же как он, наклонив голову, с тем же серь­езным выражением, что было написано у него на морде, я старательно прислушалась. Но так ниче­го и не услышала.

Рюичиро  любил мою сестру Маю. А сестра лю­била его.

Теперь Маю умерла.     

Полгода назад она погибла в автомобильной катастрофе — врезалась па машине в столб ли­нии электропередачи. В тот вечер она сильно вы­пила и вдобавок приняла чрезмерную дозу сно­творного.

Маю не походила ни на отца, ни на маму, ни на меня — безупречная красота ее лица поражала. Я вовсе не хочу сказать, что мы с родителями уро­ды. Просто общее для нас троих выражение невоз­мутимой отстраненности, которое кому-то могло показаться равнодушием, даже высокомерием, было ей совершенно несвойственно. В детстве Маю походила на ангелочка.

С такой внешностью и речи быть не могло о жизни «как у всех». Все получилось само собой: Маю обнаружили телевизионщики и сняли не­сколько детских передач, а затем и фильмов с ее участием. Потом последовали второстепенные ро­ли в телесериалах, а потом повзрослевшая Маю стала настоящей киноактрисой. Вот и получает­ся, что она росла, в общем-то, не дома, а на съемоч­ной площадке, среди кинознаменитостей.

Маю была вечно занята и наведывалась домой очень редко. В какой-то момент у нее развился се­рьезный невроз. Ее решение уйти из кино стало для меня полной неожиданностью. Во-первых, я и не догадывалась, что у Маю проблемы на работе, а во-вторых, она всегда казалась неизменно жизнера­достной — когда бы мы с ней не встречались.

Влияние шоу-бизнеса на взрослеющую девуш­ку было ужасающим. К тому моменту, когда Маю решила поставить крест на актерской деятельно­сти, ее внешность — одежда, косметика, даже вы­ражение лица — казалась воплощением розовой мечты любого одинокого мужчины. Понятно, что далеко не со всеми представительницами шоу-биз­неса происходит то же самое. Вот я и думаю, что Маю просто с самого начала не была готова к жиз­ни в этом обществе. И пока Маю тщательно маски­ровала свои слабости и недостатки, она сама не заметила, как сжалось ее внутреннее «я», задавлен­ное броней внешнего лоска. Невроз был просто криком о помощи, отчаянным проявлением воли к жизни.

Когда Маю вдруг отказалась от карьеры актри­сы, окончательно разобралась со своими мужчинами и переехала к Рюичиро, я подумала, что сест­ра решила начать новую жизнь.        

Рюичиро был писателем. Они с Маю познакоми­лись в те времена, когда он, как и всякий начинаю­щий сценарист, писал сценарии за своих более именитых коллег. Маю нравились его сценарии, она всегда их узнавала, хоть они были подписаны  чужими именами. Это очень сблизило ее с Рюичиро. Писатель-то оно, конечно, писатель, но пока что на счету у Рюичиро был всего один роман, который вышел три года назад. С тех пор он так ничего и не опубликовал. Однако странное дело: для опреде­ленного круга людей его роман оказался чем-то вроде настольной книги и все эти годы медленно, но верно продавался.

Перед тем, как познакомить меня с Рюичиро, Маю дала мне почитать этот роман, в котором речь шла о современной бездушной, неискренней молодежи. Текст показался мне настолько безли­ким и перенасыщенным скрытым смыслом, что я испугалась встречи с его автором. А вдруг этот че­ловек сумасшедший? Но Рюичиро не был сума­сшедшим. Он оказался самым обычным молодым человеком. Наверное, в прошлом он пережил что-то очень неприятное и этот горький опыт, отло­жившись в его подсознании, впоследствии преоб­разовался в такой вот пугающий текст. Я думаю, для этого тоже нужен своего рода талант.

Бросив кино, Маю не стала искать другую рабо­ту. Жила себе вместе с Рюичиро, подрабатывала где придется, то тут, то там. Тянулось это довольно долго. Так долго, что мы с мамой стали забывать, что эти двое до сих пор так и не поженились. Я ча­сто бывала в их небольшой квартирке, да и они не­редко приходили к нам в гости. Они всегда были такими веселыми... Я до сих пор не понимаю, что же произошло и почему жизнь моей сестры завер­шилась алкогольным опьянением и передозиров­кой снотворного за рулем.

У нее была бессонница, а таблетки и спиртное помогали ей уснуть. Даже когда она доставала из холодильника банку холодного пива в залитой мяг­ким вечерним солнцем кухне, это не казалось чем-то ненормальным. Хотя, если задуматься, то начи­наешь припоминать, что у нее в руке всегда была либо банка пива, либо что-то подобное. Просто все выглядело настолько естественно, что не вызыва­ло подозрений.

И только сейчас я наконец все поняла, сейчас, когда вспоминаю ее ребенком — ангельское личи­ко на подушке, густые ресницы, беззащитная бе­лая кожа (никто так и не смог ее защитить). Я чув­ствую, что все началось гораздо раньше, до того, как Маю попала в мир шоу-бизнеса, и, уж конечно, до того, как она встретилась с Рюичиро.

Но как именно все начинается и почему, к чему может привести — этого, понятно, не знает никто. День за днем, скрытая под внешней оболочкой на­рочитой веселости и улыбчивости, ветшает душа, превращаясь в прах, в ничто. 

 

Сакуми, потерявшая в результате несчастного случая память, вдруг обретает способность существовать в двух измерениях, что позволяет ей начать новую жизнь в прекрасном и яростном мире.
Роман культовой писательницы Б. Ёсимото - это история путешествия, имя которому - жизнь.