Раб

"РАБ", ИСААК БАШЕВИС ЗИНГЕР

Отрывок из книги:


ВАНДА

Глава первая

1

День начинался с крика птицы. Каждый раз на рассвете все та же птица, тот же крик. Будто птица оповещала свое семейство о восходе солнца. Яков открыл глаза. Четыре коровы лежали на подстилке из соломы. Посреди хлева — несколько закопченных камней. Это очаг. Здесь Яков варил ржаные клецки или пшено, которое забеливал молоком. Спал он на постели из сена пополам с соломой, накрывался дерюгой, в которую днем собирал траву и коренья для коров. Даже летом на горе стояли прохладные ночи. Случалось, Яков просыпался от холода и прижимался к бараньему боку, чтобы согреться.
В хлеву еще было темно. Но сквозь щели в двери уже пробивалась утренняя заря. Яков сел и еще некоторое время додремывал сидя. Ему приснилось, будто он в Юзефове и обучает мальчиков Талмуду.
Мгновение спустя Яков протянул руку и ощупью нашел глиняный горшок с водой для омовения. Он мыл руки, как положено, поочередно. Трижды облил левую и трижды правую. Яков уже успел прочитать "Мойдэ ани" — молитву, в которой не упоминается Всевышний, и поэтому ее можно произносить неумытым, — когда поднялась на ноги корова. Она повернула рогатую голову и взглянула на Якова, словно любопытствуя, как начинает свой день человек. В ее больших глазах отражался пурпур восхода.
— С добрым утром, Квятуня! — сказал Яков. — Ну что, хорошо выспалась?
Он привык разговаривать с коровами, да и с самим собой тоже. Иначе можно было забыть родной язык. Яков распахнул дверь хлева. Вдали тянулась горная гряда. Кто знает, сколько стран она пересекает, кто живет на ее склонах? Ближние горы были пониже, их склоны поросли лесами, словно зеленой щетиной. Из ущелий выползали косматые полоски тумана, напоминая Якову легенду про богатыря Самсона. Взошедшее солнце ярко освещало все вокруг. Там и сям поднимался дым, будто в недрах гор пылал огонь.
Высоко в небе кружил сокол — плавно, без малейшего напряжения, умиротворенно, как и положено созданию, которое презирает человеческую суету. Яков вдруг подумал, что этот полет продолжается бесконечно долго — чуть ли не с первых дней творения.
Вдали горные вершины сливались с голубым небом. На головы этих причудливых великанов были нахлобучены облачные шапки. Горы упирались в край света, где не ступала нога ни человека, ни животного. Ванда говорила, что где-то там живет Баба Яга, что она летает в огромной ступе, погоняя ее пестом. И метлой — длиннее самой высокой ели — она сметает солнечный свет со всей земли...
Яков, высокий, стройный, голубоглазый, с длинными каштановыми волосами и такой же каштановой бородой, был одет в холщовые штаны до щиколоток, дырявый и много раз латанный зипун. Ноги его были босы, на голове он носил барашковую шапку. Хотя он проводил почти все время на воздухе, лицо оставалось по-городскому бледным — кожа не поддавалась загару. Ванда говорила, что Яков напоминает ей изображения святых в часовне. Это сходство бросалось в глаза и другим крестьянкам. Яков им нравился, и кое-кто из зажиточных хозяев был не прочь отдать за него дочь. Но Яков не согласился изменить иудейской вере. И тогда Ян Бжик, хозяин Якова, на все лето стал отправлять его в горы, чтобы он ухаживал за коровами. Животные там сами пастись не могли. Приходилось кормить их срезанной среди камней травой.
Перед тем как доить коров, Яков помолился. Когда дошел до слов "Благодарю тебя, Господь, за то, что Ты не сотворил меня рабом", запнулся. Вправе ли он произнести это благодарение? Ведь он раб Яна Бжика. Правда, в Польше по закону еврей не может быть крепостным. Но кто в этой глуши соблюдает законы и кого интересовали гойские законы даже в лучшие времена, до резни, учиненной Хмельницким? Яков принял как должное это тяжкое испытание, ниспосланное ему свыше. Во время погромов и в Юзефове, и в других городах безвинным евреям рубили головы, их вешали, душили, сажали на кол, женщинам вспарывали животы и запихивали в чрево кошек, закапывали заживо детей. Ему, Якову, не суждено было оказаться среди жертв, угодных Богу. Он спасся бегством. Потом разбойники увели его в горы и продали в рабство. Здесь он провел уже пять лет и не знал, живы или нет его жена и дети. Ему негде было взять талес, тфилин, священные книги. Лишь обрезанная крайняя плоть свидетельствовала, что он еврей. Слава Богу, он знал наизусть молитвы, несколько глав из Мишны, изрядное число страниц из Талмуда, многие псалмы, помнил отрывки из Пятикнижия и из книг пророков. Иногда он просыпался среди ночи, и вдруг перед его внутренним взором представало какое-нибудь изречение из Талмуда. А он-то и не подозревал, что помнит его. Память играла с ним в прятки. Будь у Якова перо, чернила и бумага, он мог бы многое восстановить по памяти. Но где было все это взять... Яков посмотрел на восток и, глядя прямо перед собой, стал повторять священные слова. Под солнцем ярко пламенели скалы. Где-то неподалеку тянул заунывную мелодию пастух, и напев его был полон щемящей тоски, словно певец тоже ощущал себя пленником и всей душой рвался на волю. Трудно было представить, что эти мелодии лились из уст парней, совершающих многие непотребства. Здешние мужики даже христианами еще толком не стали, у них сохранились старые языческие обычаи.
Было время, когда Яков надеялся удрать отсюда, но у него ничего не получилось. Он не знал горных троп. Леса кишмя кишели хищными зверями. Снег лежал даже летом. У Якова не было ни денег, ни запасов пищи, ни одежды. Мужики стерегли его. Ему запретили спускаться вниз дальше мостика, ведущего в деревню. Если бы он оказался за мостиком, его тут же могли убить. Поговаривали, что он колдун, и многие в деревне хотели его смерти. Но Загаек, управляющий помещика, велел не трогать чужака. Ведь Яков собирал больше травы, чем любой пастух. Коровы его хозяина разжирели, они давали много молока, рожали здоровых телят. Пока в деревне не было ни голода, ни мора, ни других напастей, еврея не трогали.
Яков заторопился с молитвой — пора было доить коров. Он вернулся в хлев, добавил заготовленные вчера куски брюквы в корыто с соломой и сечкой. Подойник и большие глиняные горшки стояли на полке. Ванда приходила сюда каждый вечер с двумя молочными кувшинами и приносила Якову еду. Здесь же в хлеву находилась маслобойка.
Яков доил коров и мурлыкал песенку, которую слышал еще в Юзефове. Солнце шагало по горам, обливая их расплавленным золотом. Клубы тумана таяли. Через раскрытую дверь струились полевые ароматы. Яков сделался таким тонким знатоком запахов, что узнавал любой цветок, любую травинку. Он глубоко вдыхал душистый воздух. Каждый восход солнца в горах — словно чудо. Средь огненных облаков зрима Божья десница. Бог покарал избранный Свой народ, спрятал от него лик, но не отступился от Вселенной. Он сдержал обещание, которое дал, когда после потопа повесил в небе радугу: посев и жатва, холод и жара, лето и зима, день и ночь да пребудут вечно...

2

Весь день Яков лазал по горе вверх и вниз. Набрав в мешок травы, он относил ее в хлев и возвращался на склоны. Первое время пастухи частенько били его, но Яков научился давать сдачи. Он не расставался с тяжелой дубовой палкой, наловчился лазить по горам с проворством обезьяны, знал, какие травы и коренья полезны для коров. Он умел все, без чего здесь не обойтись: добывать огонь из камня, доить, принять роды у коровы.
Яков собирал грибы и ягоды — все, чем богата земля. Ванда, дочь Яна Бжика, каждый вечер приносила ему ломоть черного хлеба с отрубями, иногда — репу, морковку, пару луковиц, а то и яблоко или грушу из сада. Поначалу Ванда пыталась уговорить его отведать каши со свиным салом, а Ян Бжик подсовывал ему колбасу. Но Яков не поддавался. Он не ел трефного, в субботу не ходил собирать траву, заготавливал корм для коров накануне. Со временем оставили его в покое.
А вот девки, которые ночевали в хлеву поблизости или поднимались сюда пасти овец, по сей день донимали Якова. Им нравился рослый чужак. Они приходили к нему поболтать, похихикать, но вели себя не лучше, чем коровы. Не смущаясь присутствием Якова, прямо при нем справляли нужду. Чтобы показать место, укушенное комаром, задирали платье, оголяя колено, ляжку, а то и выше. Они без обиняков говорили ему: давай ляжем! Яков не хотел ни видеть, ни слышать их. Девки вовсю развратничали, но это — не единственный их грех. Все они были нечистоплотны: в одежде у них водились насекомые, волосы они не расчесывали, на их коже не переводились прыщи и язвы. Они употребляли в пищу дохлых птиц и всякую нечисть, водившуюся в земле. Были и такие, которые не умели толком разговаривать: или объяснялись жестами, или мычали, как животные, или смеялись и выли, как сумасшедшие. В деревне было полно уродов — дети со вздутыми животами, огромными головами, больные падучей, шестипалые или с отвратительными наростами на теле. Уродов держали на горе вместе с коровами, и со временем они дичали. Бывало, совокуплялись у всех на виду. Девки беременели. Но они целыми днями лазали по горам и таскали тяжести, так что по большей части у них случались выкидыши. Здесь не было повитух, и роженицы сами перерезали пуповину. Когда младенец умирал, его, некрещеного, закапывали в ямку или бросали в горный поток. Женщины во время родов сплошь да рядом исходили кровью. Но даже в тех редких случаях, когда кто-нибудь спускался в долину за ксендзом Дзюбаком, чтобы тот отпустил умирающей грехи, из этого ничего путного не выходило — Дзюбак никогда не успевал: он хромал, а главное, всегда был в стельку пьян...
В сравнении с этими убогими существами старшая дочь Яна Бжика Ванда выглядела горожанкой. Она носила юбку, кофту, передник и косынку. Речь ее была на удивление внятной и разумной. Ванда была вдовой: ее мужа Стаха убила молния. Деревенские парни и вдовцы липли к ней, но она никого к себе не подпускала. Ванде было двадцать пять лет. Белокурая, синеглазая, с очень светлой кожей, она заплетала волосы в толстые косы и выкладывала их на голове короной. Когда Ванда улыбалась, на щеках появлялись ямочки. Своими крепкими зубами она раскалывала любой орех. Точеный нос и узкие скулы, ровные и прямые пальцы выделяли ее среди односельчан. Немудрено, что в деревне ее называли "паненкой". Ванда была мастерица шить, вязать, готовить и рассказывать истории, от которых волосы на голове становились дыбом. Яков прекрасно понимал, что ему не следует проводить с ней время. Но когда б не Ванда, ему впору было бы вообще забыть, что у него во рту есть язык. Кроме того, она помогала ему соблюдать еврейские законы. Когда ее отец, бывало, приказывал Якову топить печь в субботу, Ванда сама разжигала лучину и подкладывала дрова. Тайком от родителей она приносила ему ячменную кашу, мед, фрукты из сада, иногда — огурцы с огорода. Однажды Яков вывихнул ногу, у него распухла щиколотка. Ванда ловко вправила ему сустав и сделала примочку. В другой раз, когда змея ужалила его в плечо, Ванда, припав к ранке губами, высосала яд. Когда он болел, она ставила ему пиявки. Словом, Ванда не раз выручала его из беды. Яков понимал: все это искушения дьявола. Ведь он целыми днями тосковал по Ванде и не мог эту тоску побороть. Он смастерил что-то вроде солнечных часов и то и дело поглядывал на них, ожидая ее прихода. Когда Ванда из-за ливня или грозы не приходила, он был сам не свой. Яков просил Бога уберечь его от худых мыслей, но как было сберечь чистоту своих помыслов, когда он не мог даже соблюдать, как положено, праздники — у него не было календаря. В новолуние он отмечал наступление нового месяца чтением молитвы. Четвертый год встречал он здесь месяц адар. Хотя кто знает, может, и сбился со счета...
Сегодня, по подсчетам Якова, был четвертый день тамуза. Нарвав огромный ворох травы и листьев, он приступил к молитвам — все те же главы из Мишны и страницы Талмуда, которые повторял изо дня в день. Он прочитал псалмы и составленную им самим молитву на идише, в которой просил Всевышнего вызволить его из плена и вернуть к евреям. Потом Яков съел оставшийся со вчера хлеб и сварил горшочек каши. После еды снова помолился и, почувствовав усталость, прилег во дворе под деревом, рядом с собакой.
Якову приходилось держать собаку. Собаки охраняли пастухов и коров от диких зверей. Первое время Якову не по душе был этот черный пес с острыми клыками и длинной мордой. С трудом сдерживался, когда тот, захлебываясь, лаял или бросался облизывать Якова. Уж не схожи ли злодеи, лишившие его семьи и свободы, с собаками? Яков помнил, что говорится в Талмуде насчет собак, знал, что Ари и другие каббалисты причисляют собак к нечистым. Но со временем Яков привык к псу и даже дал ему имя — Валаам.
Яков прикрыл глаза. Сквозь зажмуренные веки солнце казалось розовым и по-летнему ярким. Птицы щебетали, пели, заливались вовсю. Яков наполовину дремал, наполовину бодрствовал. Он не ощущал ничего, кроме усталости. Все идет, как угодно Богу... Было время, когда Яков не переставал молить о смерти. Даже подумывал о самоубийстве. Но постепенно стал привыкать к чужбине, к своему одиночеству, к тяжкому труду.
Упало яблоко. Где-то далеко закуковала кукушка. Яков приоткрыл веки. Сквозь переплетенные ветви дерева, как сквозь сито, пробивалось солнце. Тонкие, как паутинки, лучи переливались всеми цветами радуги. Небо голубое, без единого облачка. Конечно, нелегко верить в Божью милость, когда знаешь, что злодеи закапывают детей живьем. И все же мудрость Божья видна во всем.
Яков заснул, и ему сразу же приснилась Ванда.