Король Беотии. Небесад, или Золотые часы

Дама, которая приходит по воскресеньям, она не моя жена. Именно она принесла мне „Легенду веков“ Виктора Гюго, но она не моя жена. Кстати, пока вы не уехали, я хотел бы, чтобы вы мне объяснили еще, почему книгу, которую вы мне подарили, называют Библией, ведь там всякие истории, истории про королей, а еще стихи… Если бы вы могли по возвращении принести мне книги, в которых все это объясняется, я был бы вам весьма благодарен.

Я еще скажу вам, сударь, что я не всегда был продавцом напитков с улицы Монторгей… И потом, каким образом так получилось, что книга эта дошла до нас безо всяких искажений? странно все это… вы говорите, что верите тому, что написано в этой книге, но не любите „Легенду веков“. Вы что, видите какую-то разницу? а? Так вот, я не был продавцом напитков, потому что был маляром. Однажды мне удалось найти работу у хорошего хозяина. Хороший был хозяин, вы понимаете меня! он подружился со мной, и его жена, и двое его детей, и я был просто счастлив. Но… в жизни всегда есть это самое „но“… нет в мире совершенства… даже когда находишь счастье, все равно отыскивается нечто такое, что это счастье губит. Вам известно это лучше, чем мне; человек всегда немного обеспокоен, мне никогда не приходилось видеть абсолютно счастливого человека, который не портил бы себе кровь то из-за одного, то из-за другого. Мой хозяин был алкоголиком. Я понимаю, что можно пить, если тебе доставляет это удовольствие, если нет никакой ответственности, ведь хотя одни врачи и утверждают, что пить вредно, зато другие говорят, что это помогает при анемии. Я сам лично никогда не пил, но разве кто-нибудь может запретить мне пить? Ваш Бог… но я в него не верю, тогда… тогда… с какой стати вы станете запрещать мне делать, что я хочу? Ваша мораль? мораль ради чего? Судьи? с какой стати? есть только ваш Бог, и это последний оплот общества в вашем обществе. А, я понимаю, что вы за это держитесь, вы, буржуа, потому что вы ведь буржуа. Да, да, вы самый что ни на есть буржуа. О, я же прекрасно вижу, вы гораздо меня образованнее, но ведь я тоже не слепой. Но чего я не понимаю, так это того, что есть буржуа, которые не верят в Господа, потому он последний оплот общества. На это скажут, что Иисус Христос был революционером своего времени! так, выходит, каждый анархист считает себя этаким маленьким боженькой? Да, да, это забавно, да уж! Но если они считают себя Богом, отчего никогда не придут к согласию, ведь Иисус Христос соглашался со святыми. Я говорю всякие глупости. В здравом смысле мне не откажешь, что, не так? И еще я понимаю, что анархистом становятся, когда перестают быть буржуа, но буржуа-анархист, если это не апостол, то самый настоящий кретин. Стало быть, буржуа, который не верит в Бога, последний оплот морали или буржуазного общества, – это кретин, но я ведь не буржуа, какие тут сомнения. Говорю вам то, что думаю, потому что вы славный человек, и потом, коль скоро вы нас покидаете, то сделать мне ничего не можете. Все равно! я хотел бы, чтобы вы навестили нас на улице Монторгей, нас с женой.

Мою жену, которая вовсе и не моя жена! Я, стало быть, говорил вам, что мой хозяин был алкоголиком… Простите! чтобы закончить, заметьте, что нынче буржуазное общество верит в доброго Господа, потому как все поняли, что это последний оплот: Господа следовало бы изучать как следует, всем нам, анархистам, чтобы разрушить последний оплот. В этом-то все и дело! в России все анархисты верующие, и они перетянули Бога на свою сторону, это вполне разумно, да, да! они хотят этим сказать, что мораль на их стороне и что они сражаются во имя морали. Нынче война 1914 года свела все важные вопросы к одному: вы за или против буржуа, то есть вы за или против морали нашего Господа, единственной, которая имеет смысл; впрочем, у нас тут не Россия. А есть еще мораль, которая гласит: лучшее то, что является наиболее целесообразным, но каждый имеет право на свою точку зрения. Я много думал над этим. Хозяин мой был пьян все дни напролет! А мне было так жаль его жену и детей, что я втихомолку делал его работу вместе со своей собственной. Его жена этого не знала; думаю, что она все-таки кое о чем догадывалась, потому как выказывала мне большое уважение. В конце концов он разорился, и каждый пошел своей дорогой. Вы сейчас сами увидите!

Я женился, потому что мужчина не может оставаться без жены, так уж заведено. Я женился на своей приходящей прислуге. Ах, господа! как мы можем знать, на ком мы женимся, ведь даже прожив с собственным братом, вдруг понимаешь в сорок лет, что совершенно его не знаешь: все мы люди, у каждого есть руки-ноги, и ведь ни один на другого не похож. Вот видите! На десятый день после женитьбы я сказал ей: „Анаис! ты обманываешь меня! волосы у тебя вечером уложены совсем не так, как утром. – А почему бы мне тебя и не обманывать? – это она мне говорит. – Да потому что ты клялась мне в верности на свадьбе! – Мало ли я в чем клялась!“ – это она мне говорит. Вот видите, и опять вопрос морали, сударь. Конечно, она не клялась мне перед Богом, потому что мы не венчались в церкви. Вы мне скажете на это, что никто не является анархистом до такой степени, чтобы позволить собственной жене обманывать его на том основании, что они не венчались в церкви, хоть ты тут буржуа, хоть кто. Да, тут есть над чем подумать! Клятва чести, это кое-что значит только для мужчин, но, в конце-то концов, есть же и обыкновенная человеческая порядочность. Анаис мне говорит: „Оставь меня в покое! Старик, у которого я убираюсь, наследников не имеет; если хочешь, кубышку его поделим пополам. – Таких денег мне не нужно, – это я ей говорю. – Ну так что ж? остается только развестись, потому как я не желаю отказываться от своего счастья ради твоих красивых глаз!“