Не знаете, что почитать?
Знакомим вас с подборкой стихотворений, опубликованной в июньском номере «Москвы» за 2018 год.
* * *
Бабушка ворчала: всё про любовь!
Про войну и Сталина напиши,
как в боях за родину лили кровь,
как сурепку ели и камыши,
как до бурой юшки
разбирали церковь по кирпичам,
как рожали в поле своих детей
и они не плакали по ночам.
Как сидел на лавке дедуля твой
и, отставив наискосок протез,
вспоминал налет, и моторный вой,
и глаза санитарки, и красный крест.
Напиши, как работали на износ,
как стояла беременной за станком,
тридцать восемь градусов был мороз.
Четверых родила я
а
по щекам его хлещет: дыши, дыши!..
В общем, ты пиши про свою любовь,
про войну и Сталина не пиши.
* * *
А. Ф.
Не к пивняку, не к магазину
седой, растративший цвета,
идет старик, несет корзину —
в корзине стынет пустота.
И, остановленная жутью,
смотрю ему вдогонку я:
там, на сплетенье мертвых прутьев, —
ни яблока и ни белья,
ни воздуха и ни пространства,
ни даже смерти взаперти.
Спрошу его, как не бояться
невыносимое нести.
* * *
Значит, осень
холода по утрам, паутень тумана.
Скрой меня скорее, из неба дует.
отмолилась венчиком, отломилась.
За деревней лес, а в лесу деревья.
В этой серой башне хранили силос
те, кто нынче
А земля незыблемая такая,
как при Пересвете и Челубее.
Я встаю на утопленный в поле камень,
и ему не делается больнее.
Да и мне. Постылость одна, усталость,
Журавли улетают, а я осталась,
как забытый конь городского цирка.
И киваю белым своим плюмажем
посреди откосов, осин, укосин.
Паутень тумана, земная сажа.
Значит, осень
Значит, осень…
* * *
Темно, как у негра в хижине дяди Тома.
Мы так одичали, что впору стучать в тамтамы.
Мой маленький город, в Москве от второго дома
до новой работы ты вместишься весь, до такта.
Лежащий костьми в безымянном земельном братстве,
меняющий глав, как горящие шапки Сенька,
мой маленький город, в зеленом твоем убранстве
пылит седина, оседающая на семках.
И я оттого ли сиплю и скриплю зубами,
бреду, спотыкаясь, сквозь площадь твою на ощупь?
Мы
Холодная Волга проносит врагов, полощет
ковры, устилавшие днища трущоб хрущевок.
Мой маленький город, сто первой верстой накрытый,
пропущенный Пушкиным, далее был прощелкан.
Дожди, колея бездорожья стоит корытом.
Ржавеет вода, растекается соль по следу.
Мой маленький город, с кем ты тут остаешься?
«Приедешь обратно?»
И я говорю:
«Приеду».
* * *
Вентиляционным сизым хоботом
жесть вползает выше по стене.
Церковь, перечеркнутая проводом,
падает, как кланяется мне.
В воздухе Москвы дерутся запахи:
пицца, плов, пальмира, чайхана.
Говорки Донецка и Елабуги,
Ближнего Востока имена.
Лепятся старинные и новые,
а внутри снуют, куют ключи.
Ездят вороные и соловые,
статуя зеленая торчит.
Все блестит, играет, бьется, радует
и потом размоется в годах.
Только церковь падает и падает,
путаясь крестами в проводах.
* * *
Здание унылое, гнилое,
тронутое тленом и грибком.
Знает каждый в
здесь располагается горком.
Ветхий домик при важнецком деле:
грохают дверные косяки,
и рядком идут туда портфели,
брюки, башмаки и пиджаки.
Не хулимы, солнцем не палимы,
за указом движется указ.
Деду надо дров — не сдохнуть в зиму.
Дед сюда пришел в десятый раз.
Курит самокрутку, смотрит хмуро,
стопка справок свита бечевой.
— Тут в войну была комендатура.
Глядь, не изменилось ничего.
* * *
Креозотно кричит электричка —
александровский голос труда.
Медным тазом легко и привычно
нас с тобой накрывает беда.
Растворенные в городе этом,
мы идем, словно крутим планету,
каждым шагом скрипим башмаком —
как повинной, лежащей на рельсе,
как невинной, сеченной стократ.
От железки студено, согрейся —
без закуски, рывком, как Сократ.
Чтоб не видеть далекого сада,
и чубушника (он же жасмин),
и небесного Града — не града
из заоблачных белых седин.
Ничего, ничего, кроме пыли!
умирание, водка, тоска
и везущие грузы утиля
караваны Владимир — Москва.
Время вышло, осталась привычка,
и не кованы счастья ключи.
Надрывается в ночь электричка,
и мы тоже как будто кричим.
* * *
Скоро сирень взорвется — и в молоко,
в сонную облачность сирого городка.
Погнутый обруч катится далеко:
к смерти из детства, с берега до буйка,
от косогора берега, где ресторан и банк
рядом с часовней, и между ними я
странный топоним, каменный козинак
меряю шагом: кости, провал, земля,
кости опять и железо — война и мир,
краны, клюющие небо, как журавли.
Птичий звенящий многоголосый клир
молится, мается; люди бредут в пыли.
Город становится меньше, слабей, сирей,
дети бегут, как за обручем, из него.
Если бы не закат, соловей, сирень,
жизнь вообще не стоила ничего.
В оформлении использовано фото Макса Нилова.
Не знаете, что почитать?
