Дмитрий Шостакович. Путешествие

ГЛАВА ПЕРВАЯ

День первый. 3 июня. Воскресенье

Теплоход «Михаил Лермонтов» был готов к отплытию. На пирсе, украшенном флагами, слышалась музыка. Среди толпы францу­зов несколько человек в национальных одеждах танцевали на до­щатом помосте. Оператор с кинокамерой, снимающий отплытие, подтащил треножник поближе. В кадр попадал то чей-то локоть, то крахмальный колпак с кружевами, подплыло улыбающееся ли­цо, его заслонил высокий котелок мужчины, группа танцоров в ко­ротких сюртуках потеснила толпу, и в поле зрения попала маши­на, подъехавшая к самому трапу. Из нее с трудом вышел пожилой человек, поддерживаемый своей спутницей.

Перед ними расступились. На верхней палубе океанского лайнера белела шеренга матросов. Опираясь на палку, пассажир медленно поднялся на борт. Женщина на ходу поправила воло­сы — было ветрено. Капитан приветствовал их у трапа.

На борту играл духовой оркестр, и ему то вторил, то противо­речил другой, с пирса, пока с отплытием они не разошлись окон­чательно, заглушённые вязким гудком.

Когда пароход стал отплывать, пассажир поднял правой ру­кой левую, приветствуя провожавших корабль. Французский ху­дожник А.Рефрежье узнал композитора Дмитрия Шостаковича: «У него бледное лицо, покрытое морщинами. Голубые глаза, слег­ка прищуренные, проглядывают сквозь массивные роговые очки. Вместе с ним молодая женщина, одетая без претензий, — это его жена», — набросал он в блокноте.

Пароходу предстоял путь через Атлантику в США.

Шостакович мог бы вспомнить другое отплытие. Ему пять лет. С матерью и сестрами таким же летним днем они стоят на деревян­ном причале возле лодки, покачивающейся на волнах. Мать в длинном, светлом платье, они смеются. Ему весело и страшно. На фотографии надпись — 1911 год.

На детских фотографиях он часто снят в матроске. Вот он положил голову на колени матери — у нее такой же взгляд про­зрачных холодноватых глаз. Вот они с гувернанткой. Потом по­старше — в косоворотке, босиком, стоит один, прислонившись к дереву. Деревянный дом — летняя дача, и мальчик раскачивает­ся, стоя на качелях, вверх-вниз, как на волнах, — так высоко, что дух захватывает.

Через много лет ему подарили макет большого корабля — это было перед Эдинбургским фестивалем, посвященным его му­зыке, — корабль стоял потом у него в кабинете.

В юности его мечтой было — «много и интересно путешество­вать, да крылья связаны». И все же он объехал мир, прошел по ули­цам Варшавы и Берлина, Стамбула и Анкары, Ныо-Йорка и Пари­жа, Мехико и Лондона. Его музыка звучала на всех континентах.

Когда-то он написал музыку к спектаклю «Колумб», а теперь сам отправляется через океан но маршруту Колумба на теплоходе «Михаил Лермонтов».

Название корабля тоже символично. Лермонтов был одним из его любимых поэтов.

Итак, он отправился в плавание 3 июня. Странное совпадение: именно 3 июня 1938 года, сорок пять лет назад, день вдень, Шос­такович заключил с Ленинградским театром оперы и балета дого­вор на сочинение балета «Лермонтов», о чем объявил в газете «Советское искусство». Но балет так и не написал.

Тогда же Шостаковича занимала мысль об опере, посвящен­ной жизни Лермонтова, либретто которой должен был написать Всеволод Мейерхольд.

Как раз тогда, когда одиннадцатилетний мальчик выводил свои первые ноты и сочинял музыку на поэму М.Лермонтова «Песня про царя Ивана Васильевича, про купца Калашникова и про бойца Кирибеевича», Мейерхольд поставил лермонтовский «Маскарад». Спектакль вышел в ночь накануне Февральской ре­волюции, став зловещим символом конца старого и провозвестни­ком нового мира. Шостакович, как и Мейерхольд, видел в Лер­монтове героя с «душой огненной, как лава», но бессильного перед «пестреющей и жужжащей толпой». Лермонтов, одинокий, непонятый, отчаявшийся, ищущий любви и узнавший цену преда­тельства, должен был стать героем оперы. Но из-за ареста Мей­ерхольда этот проект не был осуществлен.

Позже композитор за один день пишет два романса на стихи Лермонтова.

И вот теперь он стоит на палубе парохода, носящего имя поэта.

Из публикации в судовой газете: «...Советский лайнер «Михаил Лермонтов» идет первым рейсом из Ленинграда в Нью-Йорк. По­кинув Гавр, выходим в океан. Не каждый может поехать в СССР по служебным делам или туристом. И вот предоставляется воз­можность в течение плавания через Атлантику оказаться на «со­ветской территории». Пассажир знакомится с советскими людь­ми, пробует блюда русской кухни, и не только русской — национальные блюда других народов, населяющих нашу страну, знакомится с нашими национальными песнями и музыкой, смот­рит советские кинофильмы, покупает в судовых магазинах совет­ские товары, которые всегда в большой моде, русские меха напри­мер. И вот, вступая на американский или европейский берег, пассажир может сказать, что имеет некоторое личное представле­ние об образе жизни в СССР».

Среди советских пассажиров не было случайных людей, а иностранцы были в основном журналистами из разных стран. На корабле, рассчитанном на 700 пассажиров, в плавание отпра­вилось 50 пассажиров и 300 человек команды.

После приема, устроенного с большим размахом и сопровож­давшегося русскими песнями и плясками, корабль отправился в путь с опозданием па пятьдесят минут.

Шостоковичи заняли просторную каюту № 102 класса люкс на шлюпочной палубе: гостиная, спальня и ванная.

Врачи в Кремлевской больнице долго отговаривали ехать, считая, что композитору эта поездка противопоказана, что он может умереть в пути.

«Поехать в Америку? Вы понимаете, какую вы берете на се­бя ответственность? — говорила жене композитора Ирине Анто­новне тогдашний министр культуры. — Мы лучше сюда врачей пригласим».

Врачей пригласили, их водили в Большой театр, на прощание подарили сервизы. Врачи подтвердили, что лечение правильное, что ничего сделать нельзя, — и уехали.

У меня, оказывается, детская болезнь. Называется эта бо­лезнь полиомиелит. В моем возрасте она бывает очень редко. А в детстве этой болезнью я не страдал. Поэтому вспоминаю Досто­евского:   «Смирись, гордый человек».

В это время Шостаковичу присвоили звание почетного док­тора университета Эванстон и пригласили на торжественную це­ремонию вручения. Советское правительство долго решало, раз­решить или не разрешить Шостаковичу ехать в США.

10 мая 1973 г. Секретно.

«О поездке композитора Шостаковича Д.Д. в США»

Министерство культуры СССР (т. Фурцева) сообщает, что Се­веро-Западный университет США принял решение присвоить ком­позитору Шостаковичу Д.Д. почетную степень доктора изящных ис­кусств и пригласил его прибыть в Чикаго на торжественную церемонию, организуемую в связи с этим 16 июня с.г. Министерст­во сообщает также, что известный английский композитор Б. Брит­тен пригласил Д.Д. Шостаковича приехать в Англию во второй по­ловине июня с.г. на Ольденбургский музыкальный фестиваль.

Министерство считает целесообразным разрешить Шоста­ковичу Д.Д. принять почетную степень и выехать в США в соот­ветствии с приглашением.

Совпосольство в Вашингтоне поддерживает это предло­жение.

Министерство культуры СССР (т. Попов) дополнительно со­общило, что - проезд Шостаковича Д.Д. и его супруги в США и об­ратно будет оплачен из личных средств композитора и частично за счет бюджетных ассигновании Министерству культуры СССР на зарубежные связи в 1973 году, а расходы по пребыванию в США принимает на себя Северо-Западный университет. Предложение о поездке Д.Д.Шостаковича в Англию снимается с рассмотрения ЦК КПСС в связи с болезнью Б.Бриттена.

Отделы ЦК КПСС полагали бы возможным принять предло­жение министерства.

Просим согласия.

Зав. Отделом культуры ЦК КПСС В.Шауро

Зам. зав. Международным отделом ЦК КПСС Е.Кусков

В конце концов композитору разрешили ехать при условии, что он передаст премию фонда Соннинга, которую он должен был полу­чить в Дании, в Фонд мира. Кроме того, ему разрешили взять со своего счета 300 долларов — он просил выдать тысячу.

Шостакович с женой отправился сначала в Данию, где должно было состояться вручение премии и где композитор присутствовал на исполнении своей Пятнадцатой симфонии и оперы «Катерина Измайлова», потом вылетел в Париж, где провел одни день — композитор хотел показать жене город, в котором она раньше не была, — и через Париж в Гавр, где сел на пароход.

Шостакович отправился в это путешествие, испытывая судьбу. Он ее испытывал много раз, начиная с приговора, который услышал в детстве: «музыкальных способностей нет». Сколько раз в его жизни рушилось все — когда казалось, что нет ни прошлого, ни будущего. Но он находил в себе силы выстоять, продолжать со­чинять музыку.

Я совсем беспомощен в бытовых делах. Я не могу самостоя­тельно одеваться, мыться и т.п. В моем мозгу будто испортилась ка­кая-то пружина, после 15-й симфонии я не сочинил ни одной ноты. Это для меня ужасное обстоятельство, — пишет Шостакович незадолго до поездки, 16 января 1973 года.

Всю жизнь он больше всего на свете боялся одного — «пе­рестать быть сочинителем», и каждую затянувшуюся паузу в сво­ем творчестве переживал как драму.

Вскоре после премьеры Первой симфонии Шостакович напечатал на пишущей машинке с прыгающими буквами свое «Жизнеописа­ние», которое заняло тогда всего одну страницу. Теперь он соби­рался к этому вернуться.     

Я думаю, что не представляет большого интереса знать, в какой гимназии я учился и каковы были мои успехи по чистописанию.

Родился я 25 сентября 1906 года в Ленинграде в семье Дмит­рия Болеславовича Шостаковича, поверителя главной палаты мер и весов.

В детстве я не обнаруживал особой любви к музыке. У меня не было того, что у других композиторов. Я не подкрадывался в трех­летнем возрасте к дверям, чтобы послушать музыку, а если и слу­шал ее, то после этого спал так же безмятежно, как и предыдущую ночь.

Наследственность. Со стороны отца: дед мой, поляк, в 1863 г. был сослан в Сибирь за участие в польском восстании. Человек, пи­тавший большую страсть к садоводству. Отец музыке никогда не учился. Самоучкой выучил ноты и, обладая тенором, часто пел. Превосходно читал с листа, играя в 4 руки на рояле. Из его сестер и братьев никто не был, ни в какой степени, музыкантом. Так же и их потомство (мои двоюродные братья и сестры).

Со стороны матери: и дед, и бабушка мои любили музыку, но детей не учили. Все мои дяди и тети очень музыкальны. Все иг­рали на рояле, а дядя пел в хоре. Покойный дядя (умер 14-ти лет) имел громадные способности к живописи, и, по мнению тогдашних авторитетов, из него мог бы выйти, если б не смерть, большой ху­дожник. Был страшно религиозен и умер, бредя о Христе и разговаривая как бы с ним. Двоюродные братья: музыкальностью ни один не отличался. Люди все нормальные. Одна двоюродная сест­ра поет, другая танцует.

В детстве слушал много музыки: отец пел, мать играла па фор­тепиано. У знакомых за стеной часто собирался любительский струнный квартет. Любил слушать (лет 7—8), но сам учиться же­лания не проявлял, относился к учению скорее даже отрицательно.

Когда исполнилось 9 лет, по настоянию матери, начал учить­ся игре на фортепиано: до этого возраста вообще не подходил к роялю.

Моя мать, Софья Васильевна Шостакович, очень настаивала, чтобы я начал учиться игре на рояле. Но я всячески уклонялся. «Слишком корень учения горек, чтобы стоило учиться играть», — думал я. Но мать все же настояла и летом 1915 года стала давать мне уроки игры на рояле. Так завела у нас мать порядок: как девять лет исполнится — садись за рояль. Так было с моими двумя сестра­ми, так было и со мной. Занятия пошли успешно. Я полюбил музы­ку, полюбил рояль.

Первые уроки сразу же обнаружили во мне большие способ­ности, и дело пошло очень быстро. У меня оказался абсолютный слух и большая память. Я быстро выучивал ноты, быстро запоми­нал, выучивал наизусть совершенно без всякого труда: само запо­миналось, легко читал ноты.

На старинной фотографии 1902 года, снятой за несколько лет до рождения Дмитрия Дмитриевича в фотоателье на Невском в Пе­тербурге. Софья Васильевна, мать композитора, в белом гипюро­вом платье с высоким воротником, украшенном камеей. Легкий близорукий прищур, высокая прическа светлых полос. Роспись на фотографии. Графологи сказали бы, что два подчеркивания в под­писи и расстановка букв говорят о решительности и независимос­ти характера. Ее отец был управляющим золотого прииска в Бо­дайбо, в Сибири, где она выросла.