Борис Александрович Алмазов — личность необыкновенно многогранная: писатель, бард, педагог, журналист, историк казачества. Большинство его детских книг написаны в советское время, и хотя часто в них изображен сложный послевоенный период, истории Алмазова наполнены светом и добротой. «При всех неприятностях детство — хорошее время» — в этом писатель уверен и закладывает этот посыл во все свои книги.
Первая книга для детей — «Самый красивый конь», которую многие нынешние родители могут помнить из своего детства. Повесть сразу принесла автору известность и была переведена на восемнадцать языков, а в 1976 году история о двоечнике Панаме, всю жизнь которого изменило увлечение конным спортом, была экранизирована. Интерес к лошадям не случаен: семья писателя происходит из старинного казачьего рода, а сам Борис Александрович принимает активное участие в возрождении казачества. Невозможно представить настоящего казака без коня, это не просто средство передвижения, а верный друг, символ целой культуры. А на поприще детской литературы после «Самого красивого коня» Борис Александрович написал множество произведений, ставших любимыми у нескольких поколений — «Пирожное для Пушкина», «Серега и Пифагор», «Боберман-студебеккер» и многие другие.
|
«При всех неприятностях детство — хорошее время». Интервью с Борисом Алмазовым
|
Лабиринт Борис Александрович, как вы попали в детскую литературу?
Борис Алмазов Все началось с работы в школе. Там была директор, которая жаждала славы: она хотела ввести такой предмет — эстетику. И мне предложили его преподавать. Через несколько месяцев я понял, что никакой «эстетики» в школе быть не может по очень простой причине: для этого у детей должно быть наслушано-насмотрено много всего. И тогда я придумал программу преподавания истории искусств (всех), с 1 по 10 класс. Утвердил программу и восемнадцать лет по ней работал. А потом стало получаться, что я по этой программе в уроки не укладываюсь: есть проблемы, которые к искусству не имеют отношения, а для ребят важны.
Я написал несколько маленьких очерков, отнес их в «Ленинские искры», где работала Валентина Львовна Бианки. И стал печататься каждую неделю. Получились целые циклы «Ежели вы вежливые», «Что такое хорошо» и т. д. А потом она заказала мне повесть с продолжением. Я написал «Самого красивого коня». И таким образом оказался в литературе. Потом позвонил человек и сказал: мы вашу повесть печатаем в журнале «Уральский следопыт». Потом ко мне пришел московский поэт Володя Приходько и сказал, что издаст книгу. И — чудо — книжка вышла! Потом раздался звонок и меня спросили: вы не будете против, чтобы вашу повесть экранизировали? То есть все началось как-то само собой, без всяких моих усилий. А дальше детские рассказы и повести — все посыпалось, и в больших количествах.
А дальше случилось еще одно чудо: я встретил на улице директора моей вечерней школы и писателя Владимира Константиновича Арро. Он мне говорит: хватит заниматься всякой ерундой, писать в газеты, идем в «Детгиз», будешь писать книжки! Так все и вышло. В общем, все это было достаточно плавно, я в детскую литературу не входил, я из нее вырос.
Л Какие темы вы выбираете для детских повестей и рассказов?
БА Писатель не ищет темы, он всегда пишет про себя. Даже если пишет про Анну Каренину или беременную Наташу Ростову, он все равно граф Лев Николаевич Толстой. По-моему, Фейхтвангер сказал однажды, что писатель ничего не может выдумать, но он может по-другому разложить пасьянс. Конечно, это истории и наблюдения из моей жизни. Можно придумать характер персонажа, а дальше он тебя потащит, будет сам диктовать. Я восемнадцать лет преподавал в средней школе, я видел каждый день по двести ребят. Они разные, но я их всех любил. Двух одинаковых детей не бывает, даже если они близнецы. Нужно всматриваться, они все интересные. Ребенок — это ведь не уменьшенная копия взрослого человека, это отдельный человек. Не всем они раскрываются. Я себя утешаю тем, что господь меня пока не оставляет, потому что я могу взять на руки любого ребенка и подойти к любому коню. Вот если этого не произойдет, значит, я стал неправильным. А если дети у меня на руках не плачут и кони от меня не шарахаются, значит, я как приемник всего, что происходит в мире, и существую на нужной волне. Как бы это объяснить… Нужно не копировать, не отражать — это журналистика, а проза требует «вибрировать созвучно». Жить в мире, быть его частью. А как только начинаешь придумывать всякие истории по поводу этого мира, то в конце концов наврешь, потому что там этого, скорее всего, нет.
Причем, если взрослые думают примерно то же самое, что и я, дети — это другая цивилизация. Вы только представьте: между вами расстояние — полвека, это же другая планета. И они до сих пор могут меня удивить, поразить, огорчить. Хочется и подсказать, и поддержать, и остановить. Главное правило жизни, которое я вывел: в семьях, где детей воспитывают, они воспитываются. Только воспитывать не значит ругать. Вот он идет по мостику через пропасть, и если держать его за шкирку, то вы оба свалитесь в конце концов. Да и он вам не простит, что вы не давали ему идти самостоятельно. А вот держать «охранительные руки», чтобы он не сиганул нечаянно, — это ваша задача. И делать это так, чтобы он этого не видел.
Л Ваши книги читали дети и подростки еще сорок лет назад. Теперь они выросли и покупают их своим детям. Что могут вынести из ваших книг современные дети? Как им относится к незнакомым реалиям?
БА Антураж меняется, а люди остаются. Самая глубокая книга по психологии — это Евангелие, а ей две тысячи лет. Там все ситуации, которые бывают с человеком, разобраны. Они драматичные, никогда не знаешь, как персонажи поступят. Ситуации те же самые, только при совершенно других условиях быта. Это вечные конфликты, они сопутствуют человеку, пока он существует.
Мы же читаем «Детство. Отрочество. Юность», а там совершенно другой мальчик, который жил в других условиях, но ведь все понятно. А Хлестаков: в любом учреждении этот Хлестаков есть, они по Невскому толпами ходят. Конфликты не исчезают. Детская литература — всегда дидактика. Моя дидактическая задача такая: я своими книжками хочу детям помочь. Я давно живу, всего повидал, а они с жизнью сталкиваются впервые.
Придерживаюсь железного правила: детская повесть не может быть с плохим концом, финал должен быть утешительным. Говорят: вы писатель сентиментальный. Считаю, что это большой комплимент: значит, в моих произведениях есть чувства. Я же не пишу учебник по арифметике, я пишу для детей и про детей, чтобы и любили, и «над вымыслом слезами обольюсь».
Л Дидактика обязательно должна быть в детской книжке?
БА Мы думаем, что воспитывать — значит ругать, а дидактика — обязательно скучно. Но это не так. Детская литература вся нравоучительная. Только одни учат хорошим нравам, а другие дурным, одни скучно, а другие незаметно… А сейчас появилась литература, которая не делает ни того, ни другого. Она стала только развлекательной — это не литература. Я такую литературу, особенно стихи, не люблю. Один редактор сказал мне: если читают, покупают, значит, книжка хорошая... Дети — они великие консерваторы, они эти новшества не любят, а их к ним приучают. Сколько «Колобку» лет? А он до сих пор работает! И учит, например, весьма современно, что нельзя на улице заговаривать с незнакомыми людьми.
Трудность работы над детской литературой заключается в ее главном отличии от взрослой: у взрослой задача — самовыражение. Все, что у тебя внутри, ты выкладываешь на бумагу, и если читатель тебя воспринимает, понимает… А когда ты пишешь для ребенка, нужно еще и предвидеть, как он поймет тобой написанное. Он ведь может прочитать совсем не то, что ты написал. У меня есть рассказ про то, как моя дочь стихи читала: как к Ныне сбирает свои вещи Олег. И объясняла, что он, видимо, влюбился и к этой Ныне собрался ехать. Там дальше фантазия безудержная. И Вещий Олег там совершенно уже был ни при чем. Блеск!
Л Можете назвать книгу, поразившую вас в детстве и повлиявшую на мировосприятие? На каких писателей вы ориентируетесь, когда пишете сами?
БА У меня есть любимая книга, которая перевернула всю мою жизнь, — это Евангелие. Это был класс третий или четвертый, мы сдавали макулатуру, и она у нас в школе валялась огромной грудой. После уроков мы в этой груде рылись и очень много всего извлекали. В этой груде я нашел Евангелие, без начала и конца. Оказалось, оно было оторвано от Библии. Это Евангелие я сохранил, а у парня, который рылся рядом со мной, купил Библию за рубль. Эта книга у меня до сих пор стоит на полке. Читаю ее всю свою жизнь.
Есть писатели, которые повлияли на всю мою судьбу. Виталий Бианки — вообще мой вождь и учитель. Борис Житков, его «Что я видел» — любимая книга детства. А писатель, у которого я всю жизнь учился и учусь до сих пор, — Диккенс. Великий детский писатель. Первая книга, которую я прочитал самостоятельно, примерно в 3 классе, — «Оливер Твист», — главная книга моего детства. Там совершенно потрясающая ирония.
И два моих любимых писателя на Ч: это Чехов и Чапек. Чапека почему-то у нас читают мало, но он просто блистательный! Ироничный, мягкий... Вот что от нас останется? А от него уже точно останется навсегда слово «робот». Причем это не он сам придумал, а брат ему подсказал, слово-то чешское. Чехов — совершенно загадочный персонаж для современности. Он умер в сорок четыре года, был метр восемьдесят шесть ростом, блондин с низким басом.
Совершенно не вяжется с тем дедушкой в пенсне, к коему мы со школы привыкли. Этот дедушка — изобретение Станиславского. У Чехова была потрясающая зоркость, врачебная. Чехов — великий диагност, видел душу человека насквозь и сразу ставил диагноз, без всяких рентгеновских аппаратов. Он, я думаю, человек с трагической судьбой, неудачной любовью. И это возмездие, потому что девушки в него влюблялись, а он в них нет: ему было некогда.
Л Одна из моих любимых детских книг «Серега и Пифагор». Какие истории вашего детства отразились в ее сюжете?
БА В эту книгу я вставил фамилии моих одноклассников, для них это будет большой подарок, надеюсь, они увековечены. Офицера, который харкал кровью, я со своим товарищем нашел — это правда. История, как мазали малыша краской, — это мой друг Володя Иванов и его младший брат, который действительно терся о стенку и разодрал лицо. Этому младшему брату так доставалось всегда! А историй с мячом было несколько, и тетеньки такие были. А солдат, фотография которого стояла у нее на столе, — так он у всех был, такой солдат! Это же послевоенное время. Целый Бессмертный полк. Старшина милицейский — это дядя Федя, абсолютно одинокий человек. Они вдвоем с дядей Петей всю страшную послевоенную Ржевку держали в руках. Когда большие драки были, дядя Федя, в майке и в галифе, в домашних тапочках, с портупеей в руках, один разгонял всех. Оба фронтовики — что сказать. Я всегда старался писать правду. Жизнь в те годы была другой, а люди такие все равно есть! Только они теперь не очень видны… Да и тогда тоже были не на виду. Но были и есть, надеюсь, и дальше будут. А это, в частности, зависит и от литературы.
Похожие подборки
Не знаете, что почитать?
