Средневековый роман на пике популярности: в «Самокате» за полгода вышло сразу два. С приходом пандемии черный юмор объединил нас под знаменами Страдающего Средневековья. Черт побери, когда страшно, когда будущее неопределенно, когда кругом хаос, можно и нужно смеяться.

Но не только бравада здесь важна: она всего лишь до поры скрывает правду.

Таков средневековый роман: эзопов язык, гомерический хохот, сила настоящих поступков и всепобеждающее жизнелюбие.

Что ж, добро пожаловать в серию «История в истории».

Вам обязательно покажется: что-то такое мы уже читали. Но что же это? Не Умберто Эко. Не Конан Дойл и не Марк Твен. Не Вальтер Скотт и не Виктор Гюго. Что-то такое, что кажется до изумления знакомым… и неуловимым.

Как ни обидно, «Янки из Коннектикута» или «Собор Парижской богоматери» — трудное чтение для современных детей. Время увеличивает расстояние, и вот уж необходим другой язык. Не замысловатая виньетка, а четкий, ясный, без дидактического пафоса (из которого, к слову, и вьют такие виньетки слов).

Модные когда-то романы-поучения остались в прошлом. Мы хотим сами делать выводы. И все-таки именно в изящном эзоповском моралите заключается обаяние Средневековья. Хлесткие метафоры, проникновенный язык символов, сказочность образов — конечно же, перед нами именно сказка.

«Лучше добиться признания, чем признать себя добитым»
Лили Талль. Мим

Отчетливый дух старинного балагана: старый (вернее, зрелый) шут и его юный коллега. Один — добровольно, второй — поневоле. Бывший принц, ставший жертвой коварства, наотрез отказывается верить, что жизнь его изменилась навсегда. Он очень юн, этот мальчик, и до сих пор верил, что люди порядочны, власть отца дает неоспоримые преимущества, и все существование принца будет приумножать эту власть.

Творившееся перед ним было черным водоворотом безумия, и он уверен, что вскоре наверняка появится чья-то сильная рука, которая вырвет его из водоворота.

Мим — придворный шут отцовского заклятого врага, давно расстался с иллюзиями. Словно разделся догола: до такой степени этот мужчина средних лет циничен и продажен. Так надо выглядеть. Так безопасно. Так можно сделать карьеру. Так и нужно.

«— Мой любезный король, — откликнулся шут, картинно расшаркавшись, — зачем тебе я, когда перед тобой уже собралась такая знатная ватага баламутов?»

А вот шуты наедине. Это их первая встреча:

«— Лучше винить за глухоту, чем глушить вино, — гневно воскликнул Флорин. — Лучше добиться признания, чем признать себя добитым.
Шут с уважением поднял бровь.
— Лучше ковать ложе, чем лежать в оковах.
— Лучше испортить планы, чем планировать порчу, — тут же парировал Флорин.
— Лучше патронировать теряющихся, чем потерять трон.
— Лучше предать злодея, чем злиться на предательство».

Мим — как это похоже на «мимикрия». В этом его суть. Но юный шут не расстанется с надеждой. Как бы безнадежно все ни было. Королевское воспитание есть королевское воспитание.

«Флорин завороженно наблюдал за превращением человека в монстра — получеловека, полузверя. Переливчатый наряд амфибии венчала ослиная голова, под которой человеческое лицо казалось маской.
— Дай знать, когда глаза вывалятся, — проворчал Мим, — помогу вставить обратно».

Как ни крути, а Флорина воспитывали воином, пусть и балованным. Борись до смерти или умри в борьбе. Красиво? Как посмотреть.

«Когда Флорин достал наряд, кожа его на мгновение онемела. Потом зачесалась, словно тысячи муравьев забегали по ней вдоль и поперек. Без всякого энтузиазма смотрел он на то, что держал в руках: полоски, бубенчики, герб Теодо, шутовской колпак с ослиными ушами. Тот же наряд, что у Мима, — только меньше.
— Позорный костюм, — отрезал он, — я такой не надену!
— Праздничный костюм, — сказал Мим с ироничным поклоном, — король прислал его тебе лично. Причем с лучшими рекомендациями. — Внезапно его голос стал совершенно серьезным: — Так что ты будешь умницей и наденешь его.
— Никогда! Никогда я его не надену!
— Выбор за вами, мой принц, — признал Мим. — Пестрые полоски или кровавые? Ослиные уши или отрезанные? Звон бубенцов или крики боли?
Флорин с яростью уставился на шута. Неужели он серьезно?
— Не доводи до беды, — продолжил Мим».

Флорин пока и не знает, на что способен по-настоящему. Для этого придется пережить почти все. Боль удивительно помогает определиться с истинным выбором. И нет, это не шутка. Но что же Мим? Вот уж чему научился шут за свою полную унижений карьер, так это ловить момент, этот человек в шапке с бубенчиками и костюме, напоминающем шкуру змеи. Он дождался, пусть и на закате лет, появления того, кто по праву назовет его учителем.

«Там были загадки. Флорин насчитал сто пятьдесят загадок, написанных неровным убористым почерком.
„И зачем только учить такое!“ — думал он, уставившись на пергамент. Внезапно его охватило чувство нереальности происходящего. Когда же он проснется от этого невероятного кошмара? Его отец, король Филипп Монфильский, исчез в темнице Теодо. И его верные спутники вместе с ним, если только их не убили. А он сам? Облачен в шутовской костюм, посажен на цепь и должен выучить наизусть полторы сотни загадок!
— Забавно, — сказал он, рассмеявшись, и слезы покатились у него по щекам. — До чего же забавно».

Хотя если бы не мальчик, Мим, вернее всего, продолжил бы мимикрировать: играть по правилам и горько шутить. О чем это? О сложности и непредсказуемости жизни. О мастерстве проигрывать — и продолжать игру.
Попробуем снова сыграть в «Завитушки» — игру со словами, в которой так поднаторели оба шута.

Если играть по правилам, правила станут игрой. Можно сказать, что «Мим» — игра в опрокидывание собственных принципов. Узнать цену унижению, дойти до самой сути — и вернуться уже на другой уровень игры.

Редкое качество современного романа: за героев переживаешь, ощущаешь отвращение, снисхождение и даже возмущение слишком знакомыми образами. Перекличка со старинным романом не спеша, уступает место живому характеру, словно сквозь пыль веков постепенно проступают черты настоящих людей. Они кажутся почти осязаемыми: иногда чудится, что героя можно погладить по плечу или помочь подняться после унизительного падения.

А вот с середины книга приобретает совсем другой темп. Сюжет разгоняется, декорации детской сказки с грохотом падают, и уже другая, настоящая, история увлекает за собой, не дав даже собраться с мыслями.

«Остерегайтесь сказок»
Флор Веско. Мирелла

В «Мирелле» Флок Веско можно найти полный список средневековых удовольствий: мракобесие темных времен, образы нищих и прокаженных. И, конечно, главное: чуму.

Эта история началась, когда в городе Гамельне объявился знакомый всем нам чужак, пообещавший вывести из города крыс. Легенда о гамельнском крысолове за долгие века исказилась, подрастеряла детали и дошла до нас в виде неясных слухов. Что ж, вот вам еще одна ее версия.

«Многие языки о том сказывали. И сказ облетел весь мир, и был сотни раз на бумагу положен. С годами жуткие злоключения оборотились детскою сказкой. Побасенкой, какую шепчут малюткам в кроватках, дабы населить сон их всякой гнусью».

Безвестный летописец считает, что настоящий крысолов родился в этих же местах, а вовсе не явился издалека. Что в легенду вошло всего лишь недоразумение: крысолов был девушкой, которую прекрасно знал каждый горожанин. И что это чума внесла в историю девочки-водноски свои коррективы.

«— Любезные сограждане! — начал бургомистр. — Стенания ваши достигли моих ушей. Многие средь вас пребывают в беспокойстве. Urbs pestilentia adflicta est.
Поскольку никто в толпе не шелохнулся, бургомистр перевел:
— То есть в городе чума».

Сила ярости огромна, она окрыляет даже самых ничтожных. Ярость создала неукротимую сочинительницу песен,  Миреллу. Когда-то она была просто жалким существом, дрожащим от страха. Последней в списке жителей Гамельна. Ну ладно, не последней. Были еще прокаженные.

«Во всей Священной империи германской прокаженные изгонялись из городов. Едва приметив у себя признаки недуга, они уходили в лепрозории, поселения, где и жили всем скопом. Входить в церковь, в трактир, на мельницу, рынок или в мыльню им было заповедано. И ежели покидали они стены лепрозория, предписано им было крутить трещотку на каждый пятый шаг и закликать, дабы всякий, слыша, что они идут, укрывался подальше. Ибо самое ничтожное касание до недужного могло стать роковым».

Мы ведь помним, что метафоры и символы — еще один слой атмосферы Средневековья? Конечно, прокаженные несут нам драгоценный смысл. Даже самым последним, самым отчаявшимся, тем, кто вычеркнут из реальности, нужна забота и поддержка. Произойти может все что угодно, зловеще намекает автор. Нигде не дадут гарантии, что вот так, вдруг не окажешься вычеркнутым из жизни. И что тогда? Нет. Что теперь? Мирелла стоит перед важным выбором и может только иронизировать. Иногда ирония — единственное оружие.

«Проказа, проказа,
Простой
Мой спрос:
Цел нос?

Мирелла задумалась, каких запахов будет недоставать ей без носа. Если поразмыслить, до чего же в Гамельне смрадно…»

Словом, это история еще и о милосердии. Вы же, конечно, знаете, что иногда (на самом деле почти всегда) милосердие — подвиг?

«— Вы прекрасно меня видите, верно? — спросил юноша-Чума с любопытством.
Мирелла видела его прекрасно. Видела его точеные скулы, приметила полные губы, угадывала под плащом широкую ладную грудь.
— Да. Вы еще ужаснее, чем я могла помыслить, — ответила она».

Конечно, здесь много игры, театра, все — карнавал. Но если «Мим» отсылает к средневековому представлению, то «Мирелла» очень похожа на современный мюзикл. У героев даже есть свои арии: ведь Мирелла — девушка-бард!

«Мы
Мы — прочь
Мы — жженые
Мы — прокаженные
Мы — прочные мужи…»

Пройдоха Гастен, Мор и Смерть — обаятельные в своей самоуверенности герои-злодеи, скорее завораживают, чем пугают. За ними следуешь добровольно — как ребенок за флейтой. Ведь надо же, черт побери, узнать, зачем.

Девушка, бросившая вызов Чуме. Дуэль человека со Смертью. Лихая чумная пляска. Все это с легкостью переводится с языка символов на язык чувств. И это то, что вряд ли кому-то расскажешь. Сильные чувства хочется держать в сердце.

«— Вы избрали самых слабых, — заметил он ей.
— Вовсе нет, — возразила Мирелла. — Я беру с собой лучших. Тех, кто умеет жить, невзирая на злой недуг, точащий их плоть, — она указала на прокаженных, — и тех, кто выжил и не отчаялся, — она указала на смеющихся над смертью детей».

Оставим метафоры. Мы уже в Гамельне, кругом свирепствует чума и нужна большая смелость, чтобы протянуть руку кому угодно. Эта книга — гимн любви к жизни. Когда терять уже нечего, ее ощущаешь с особенной остротой. Эту самую любовь мы называем душой.

В конце, конечно, автор раскроет карты. Уже неприкрыто вовлекая читателя в игру в Мрачное Средневековье, Флор Веско предлагает научиться «толковать по-старинному», поэтому читатели узнают много новых слов. А еще: «Бонус! Отбрани своего злейшего врага/врагиню по-старинному!» Нельзя же было не пошалить напоследок.