Повести «Слепая курица», «Витька-винтик» и «Удалить эту запись?» полюбились школьникам. Прежде всего за честность. Их автор, Лариса Романовская, принадлежит к поколению, чье взросление пришлось на девяностые. Она не возводит на пьедестал ни взрослых, как авторы постарше, ни детей, как авторы последних лет, да и вообще не очень любит говорить о том, как должно быть. Она просто говорит о том, что есть на самом деле. Но это не значит, что вопрос «Что же будет?» ее не волнует. Наоборот.
Фантастическая повесть «Сиблинги» об эксперименте с прошлым, которое пытаются исправить в секретном НИИ — именно разговор о будущем. Таком, каким оно станет, если все останется, как есть.
Беседу с Ларисой вела обозревательница детской литературы Елена Соковенина.
Елена Соковенина Это точно мрачная книга? Я потому что вижу там такой замаскированный мрачными декорациями рай: твои вечные десять-двенадцать. У тебя ведь и правда что-то вроде загробного мира. Искусственная планетка, на которой ведутся расследования НИИ. Ученые изучают прошлое — а дети, которых из этого прошлого забирают для исследований, запланированно останутся детьми. Десять-двенадцать лет, в которых можно жить вечно. Возраст, когда ничего от тебя не требуется, только быть. Рай, в который мечтает вернуться любой школьник. Боюсь, и любой взрослый. Ладно, иногда мечтает. Будешь опровергать?
Лариса Романовская Да, я считаю, что текст, в котором затронуты вопросы школьной травли, домашнего насилия, подросткового суицида, не может не быть мрачным, хотя бы отчасти. Я не уверена, что «вечные двенадцать» — это именно рай. Я бы не хотела в него вернуться. Дети — люди довольно бесправные. Не все, но многие. От них постоянно что-то требуют — учись, не сутулься, ешь это, носи то, не дружи с тем, читай, просыпайся, ложись спать и не хами, не огрызайся, не смотри так мрачно… Родители требуют, дети отстаивают себя, силы не равны.
Не каждый родитель способен на компромисс, не каждый родитель готов согласовать с ребенком важные жизненные вопросы. И если человеку двенадцати лет сказать «мы переезжаем», «мы с папой разводимся», «я переведу тебя в другую школу», не каждый человек сможет оказать сопротивление. У ребенка прав по минимуму. Его часто ставят перед фактом, от которого жизнь идет наперекосяк, и ни черта в такой ситуаци ребенок сделать не может. Он сам себе наступит на горло и попробует принять отъезд, переезд, развод, появление младшего брата… Понятно, что от каждого такого потрясения человек становится взрослее, обрастает опытом, но не всегда этот опыт положительный. Ребенок может хлопнуть дверью, сказать «живи сама со своим мужем», но по сути ребенку деваться некуда, вариантов почти нет. У меня вся история Долорес, ее линия в тексте, именно об этом — история о человеке, у которого был очень страшный выбор, о взрослых, которые ей другого варианта почти не оставили.
И да, кстати сказать, герои по ходу текста растут, они не вечные дети, они растут на вылетах, в критических ситуациях, принимая серьезные решения… Они обязательно станут взрослыми. Это прописано в тексте. Я не считаю вечное детство благом, так что для меня это принципиальный вопрос.
ЕС А еще я вижу автора в целой галерее героев. Дюжина героев — но есть ощущение, что каждый из них ты. Ты — рискующая, ты — мучительно переживающая школьные обиды, ты — проигравшая однажды и запретившая себе рисковать навсегда… А знаешь, что наводит на эту мысль? Как будто эти разные люди избегают любой инициативы. Даже когда Витька убивает выросшего себя — фактически совершает самоубийство (хотя это очень странно звучит) — и то он только высказывает желание. Ничего, совершенно ничего не происходит по воле этих детей. Очень четкая линия избегающего поведения вырисовывается. Настолько четкая, что из нее кристаллизуется реальность книги.
ЛР Не знаю, что тебе ответить, потому что я не вижу здесь вопроса, только рассуждения и домыслы. В чем он? Похожи ли герои на меня? Умею ли я рисовать или рисковать? Инициативный ли я человек? Ты прочла текст, увидела в нем вот это и вот то. Я этого всего в текст не закладывала, более того, это биографии героев, а не меня самой. И я не уверена, нужно ли и интересно ли читателю знать, что в текст попало из авторской биографии, а что — нет. Если же говорить о том, как автор отражается в героях. Мне упорно кажется, что герои очень разные, и то, что их реально может роднить со мной и друг с другом, это ощущение бесправности в определенных ситуациях. И они от этого ощущения избавляются очень разными способами.
ЕС Это и есть домыслы. Хороший текст больше автора, он раскрывает некие грани в характерах героев, о которых автор мог специально не подумать, как бы нечаянно затронуть их. Каждый ведь видит то, что для него важно. Вот для меня да, важна инициативность, готовность рискнуть или чем-то пожертвовать. Я часто измеряю это как — необходимость? Возможность? Цену чему-то? И книга преломляется через это. То есть, например, я не могу читателю заявить, что Долорес определенно боязлива. Она в конкретный момент времени не хочет повторения прошлого — и все. И вот это единственное, что можно сказать с уверенностью. Мне очень нравится в героях как раз этот момент — на этих ребят никаких стереотипов не натянешь и гарантии ни на что не дашь, так что все выводы придется делать самостоятельно. Интересно, какие выводы сделают другие читатели. Ладно, немного старческого пыхтения о возвращении в девяностые. Знаешь, где пронзительно узнавание? Вот здесь: «…А все равно казалось — город мертвый, ненастоящий. Станция и рынок, на фоне которой Женька должен исполнить свою роль». Декорации, какие-то довольно условные, на фоне которых ты должен исполнить свою роль — это какая-то квинтэссенция девяностых по-моему. Но есть подозрение, что так вообще видит мир подросток.
ЛР Про девяностые у меня есть другой текст, он называется «Слепая курица», в прошлом году он дошел до финала «Книгуру», сейчас его готовит к печати Илья Бернштейн, текст выйдет с комментариями историка Дмитрия Козлова — специалиста по позднему СССР. Вот в «Слепой курице» показаны девяностые с позиции растущего ребенка, вечно читающей девочки. И там про эти самые девяностые написано гораздо больше, четче, ближе и больнее. «Слепую курицу» я написала, чтобы у меня не болело собственное детство, «Сиблингов» писала в память о своем же детстве, но другом, книжном. Потому что был конец восьмидесятых и начало девяностых, и вокруг, в стране и в семье, творилось черт-те что, а у меня всегда были книги по большей части библиотечные. Я постоянно их читала и перечитывала, и мысленно прикидывала другие варианты развития событий, версии того, что могло быть после слова «конец», играла в чужие вселенные, просчитывала варианты. Вот эта игра в вариативность всплыла через двадцать с лишним лет, когда я работала над «Сиблингами». Вспомнилось очень четко ощущение двойственности мира — вот я есть, мне тринадцать или четырнадцать, я куда-то иду, я должна что-то делать, меня никто не спрашивает, хочу я этого или нет. Но никто не знает о том, что у меня в голове, и там можно спокойно жить, пока снаружи никто не дергает. Я и сейчас стараюсь жить так, чтобы было время и место, где никто не дергает и можно крутить в голове свою историю.
ЕС Что вдохновило автора-то? Есть ощущение Стругацких, Кира Булычева — только более жестко. Ну то есть, это пресловутое «почему вы это написали», только с версиями.
ЛР Ну, сама по себе идея про «вечные двенадцать» скажет очень многое тому, кто в детстве читал «Голубятню на желтой поляне«…Идея про время, идущее вразнос, появилась после «Лангольеров». Крапивин и Кинг. А еще Катаев и Каверин. А еще, например, в тексте есть сцена, где в пяти абзацах было прикопано несколько цитат из группы «Кино». Так что катализаторы текста — это фантастика и русский рок. Был период в моей жизни, когда я несколько месяцев работала на окраине Москвы, на территории бывшего комбината музыкальных инструментов, там были старые полузаброшенные цеха, выглядящие как будто специально для киносъемок, реально похожие на декорации. И я в этих декорациях бродила, с наушниками, у меня там звучало то «Наше радио», то аудиокниги. И там начала придумываться не очень понятная история, из которой в текст потом ушло несколько сюжетных линий. А потом наступила осень, и я улетела к родственникам в Калифорнию, на полтора месяца. Там осенью невероятно красиво, реально ощущение другой планеты. Вот все эти белки, сосны, велосипеды, ясное жаркое небо — это Кремниевая долина на самом деле. Я только прилетела, отходила от джет-лага. Это было тридцать первое октября две тысячи пятнадцатого года. С утра в новостях пошла информация о том, что в небе над Синайской пустыней взорвался самолет, погибли все пассажиры. Было как-то невозможно, жутко и несправедливо, как в любой ситуации, в которой от тебя ничего не зависит. И очень хотелось придумать какой-то способ, чтобы этого кошмара не было. Я весь день ходила и думала об этом. А потом наступил вечер, и дети потащили меня хэллоуинить, ходить по району, пугать соседей, получать за это конфеты. У меня настроение было очень непраздничное, но мы пошли. По всему городку гуляли дети в карнавальных костюмах, изображили вапмпиров, зомби и прочих живых мертвецов. На соседском газоне валялись резиновые руки и ноги, с искусственной кровью, типа отгрызенные. Мне было темно и странно. Я думала о том, что прямо сейчас в Синайской пустыне реально валяются куски человеческих тел. И что в праздничной толпе бродят души тех, кто недавно был живым. Мы отхэллоуинили и вернулись домой. В России было уже утро следующего дня. Я открыла файл и написала «Никто никогда не знает, куда делись ножницы. Даже если этих ножниц пять пар и все они буквально только что были на месте». Это фраза и сейчас есть в тексте. Просто история начинается не с нее.
История очень сильно застопорилась, когда в тексте появился Витька Беляев. Я не художник, я не знаю, как они воспринимают реальность. У меня были предположения, но я не знала, как проверить. И тут надо сказать огромное спасибо Лене Ремизовой, художнику, которая мне очень многие вещи объясняла и всячески поддерживала, читала эту историю по ходу создания, и в какой-то момент нарисовала моих персонажей. Самые первые иллюстрации к тексту, наброски иллюстраций именно Лена делала, это было очень мощно и вовремя. Вот собственно поэтому книга Лене и посвящена, спасибо ей огромное. Это нереальное счастье, когда ты можешь рассказать близкому человеку историю, которая у тебя в голове крутится, а человек не просто выслушивает, а понимает внутри текста некоторые вещи сильнее и глубже, чем ты сама. Так было с Леной. Так было с двумя Машами — с Марией Соболевой, ведущим редактором «Самоката», именно она предложила мне написать продолжение к тексту, который я считала законченным. И так же было с Марией Порядиной, моим литературным редактором, которая помогла мне это продолжение встроить и выстроить. Это был незабываемый опыт.
ЕС Тема коллективной ответственности — она сама образовалась в процессе или это целенаправленный разговор с читателем? Что вызвало к жизни такую реальность?
ЛР Понятия не имею. Коллективная ответственность — это у меня где и о чем? Я никогда не ставлю себе цели «раскрыть такую-то тему». У меня придумалась история, я ее записала. Мне не понравилось. Я записала еще, потом снова. На текст ушло почти четыре года. У «Сиблингов» было восемь версий, журнальная публикация очень сильно отличается от финальной. В одной из этих версий я умудрилась потерять кота. Уже после публикации в «Октябре» и выходе текста в финал «Книгуру», я дописывала продолжение. Мы с редактором Машей Порядиной крутили текст, и тут я вспомнила, что изначально Витька, угробив себя-взрослого, забирает себе кота, потому что нельзя же кота бросить одного, и дальше там этот кот должен был мелькать в сюжете. Я — кошатник, у меня в текстах всегда есть какой-нибудь зверь. И тут должен был быть кот. Но я текст переделывала и про кота забыла. А когда села писать продолжение, вспомнила. И Маша (Порядина, литературный редактор) кота весьма одобрила. В результате текст слегка увеличился в объеме, потому что в нем появился кот. И когда придумывали варианты обложки, я попросила, чтобы там кот был, обязательно. И он там есть.
Да, с котом как-то верится в лучшее. Когда начинаешь додумывать, что было с героями дальше, после — как у тебя написано — титров хочется в него верить. Без кота, мне кажется, не то было бы. Вот у кота все точно теперь будет хорошо, его на вылеты никто не возьмет, кот будет всегда. А люди как же?
Похожие подборки
Не знаете, что почитать?
