В седьмом номере журнала «Дружба Народов» — как новые, так и уже хорошо известные в отечественной литературе имена. На страницах «толстяка» — актуальная проза, поэзия и критика.

«Доктор Х и его дети»

Совсем маленьким, он думал, что умирает во сне, и всегда боялся засыпать. А потом понял, что сон — это только путешествие или провал в черную яму, но только на миг. Все обратимо, по возвращении ждут родная комната, шум воды и звон посуды на кухне, запах свежеиспеченных шаников — пирожков с творогом или картошкой.

Когда просыпался, в полудреме привычно гладил подушку. Словно благодарил за ночное путешествие на далекую планету, название которой только что вертелось на языке, но вдруг исчезло из памяти, за прогулку с загадочными чудовищами гинтубубами и за то, что терпеливо ждала его возвращения здесь, в яви. Еще оставался в памяти побег от ведьмы по узким, извилистым коридорам подземелья: она ухала, лязгала зубами и вот-вот должна была схватить за рубашку, но в последний миг, в секунду, когда уже тянется и трещит ткань, он успевал проснуться.

Теперь он тоже боялся — не сна, похожего на смерть, а просто смерти. Во сне даже лучше, да разве ж так повезет? Впрочем, с чего это умирать? Не дождетесь!

Умереть он должен был пятьдесят два года назад от спинномозговой грыжи в возрасте шести часов. Такую напасть не брался оперировать ни один детский хирург в Камышине. Ни один из двух.

Младенец почему-то не умер в отведенный ему наукой срок. Словно ждал, что же решит его двадцатилетняя мать, которую три дня уговаривали отказаться от новорожденного, уверяя, что ребенок в лучшем случае не доживет и до года, в худшем — останется инвалидом детства до старости. Чтобы ей было понятнее — неподвижным дебилом.

Вместо отказа она ранним утром четвертого дня спешно, как вор, пересекла двор роддома с туго перевязанным свертком, легкомысленно отданным ей набожной и ничего не смыслящей в медицине нянечкой бабой Ниной, и отправилась с ним за сто восемьдесят километров в областную детскую больницу.

Нейрохирург Топоров, о котором ей рассказала соседка по палате в роддоме, в тот день задержался на службе из-за приезда начальства. Был он раздражен, чтобы не сказать зол, а потому, осмотрев непонятно как выжившего в дальней дороге младенца, только хмыкнул и, не бросив растерянной мамаше и двух слов, ушел в отделение.

Она опять свернула одеяло в тугой аккуратный конверт и уже вышла во двор, когда сообразила, что забыла на столе в смотровой единственный пока документ сына, не имевшего еще имени, а потому обозначенного как «мальчик, 50 см, 3600 г, грыжа в пояснично-крестцовом отделе позвоночника».

Документов всмотровой не оказалось, зато там оказалась медсестра, искавшая гражданку Христофорову и тут же отчитавшая ее за то, что она беспечно разгуливает со своим свертком туда-сюда, тогда как ей полагается занять чудом освободившееся место в хирургическом отделении Топорова.

В тот же день она подписала согласие на операцию, не гарантировавшую ее ребенку не то что здоровья, но и жизни.
Когда тщедушное тельце забрали у нее из рук, предупредив, что операция будет долгой, она поняла, что не может ждать в палате. Соседки все слышали и неловко молчали, желая угадать и боясь ошибиться: то ли еще обнадеживать, то ли уже сочувственно вздыхать. Она потопталась у застеленной кровати, хотела что-то сказать — не нашла слов, плакать — не плакалось.

Ходила по коридору из конца в конец, пока медсестра на посту неодобрительно не шикнула. Тогда она вышла из отделения и отправилась бродить вокруг больницы. Мимо проходили деревья, дома и люди, диковинные в своей обыденности. Казалось, что она движется в скафандре, который отделяет ее от мира, защищает мир от нее, ведь тот, кто выпадает из привычного течения жизни, становится ему угрозой. Пахнущий горем человек похож на прокаженного, порой даже знакомые боятся протянуть ему руку: вдруг это заразно, вдруг горе — это что-то вроде лепры?

Однако до горя или радости был еще час — и она шла по нему, как акробат по канату, держа равновесие в каждом шажке-минуте. Шла и просила у неизвестной силы: верни мне его живым, верни-верни-верни-верни. С ее-то фамилией просить надо было у образов, да где же их взять в большом незнакомом городе.

Она прошла еще немного и увидела скульптуру: мать, читающая ребенку книгу. Подойдя поближе, Христофорова встала напротив памятника ровно и строго, как на пионерской линейке, и пообещала гипсовой советской Мадонне: если выживет безымянный пока младенец с грыжей, будет он лечить и спасать людей.

То ли не зря называли нейрохирурга Топорова врачом от Бога, то ли памятник гражданке с книгой и впрямь умел исполнять желания, но безымянный младенец выжил, избавился от грыжи и даже не сделался дебилом вопреки науке и здравому смыслу. Напротив, с возрастом Иван Сергеевич Христофоров стал отличаться недюжинным умом и смекалкой.

Сам Иван Сергеевич понимал, что грыжа была, скорее всего, закрытая и, к счастью, вовремя замеченная опытной акушеркой по затянутому кожей пульсирующему пятну на спине, но как удалось прооперировать ее пятьдесят с лишним лет назад без описанных во всех учебниках последствий — не представлял.

Данное памятнику обещание мать с годами забыла, но когда сын сдал экзамены в медицинский институт того самого областного города, куда она привезла его на четвертый день после родов, что-то такое припомнила и подивилась ладности жизненной инженерии. Впрочем, женщина она была простая и такими мудреными категориями не мыслила. Она просто порадовалась, что все складывается правильно.,

— с первых строк заявляет Мария Ануфриева тему своего романа «Доктор Х и его дети» — пронзительной книги о жизни, которая приводит взрослых и детей к мысли о смерти. Дети — Шнырь, Фашист, Существо, Суицидничек, Омен, Элата — подопечные детского психиатра Христофорова. Жестокие, тупые, продвинутые интеллектуалы, ранимые, наивные, замкнутые, наследственно больные, одинокие, залюбленные, изломанные подростки. Доктор Х пытается решить одну из самых тревожных и обсуждаемых в последние годы проблем и нащупать для каждого из них — и для себя тоже — надежную жизненную тропинку.

Алексей Иванов. Продолжение романа «Опыт № 1918» (Окончание, начало в 5-м и 6-м номерах).
Автор работал над этим романом более 50 лет. Собирал разрозненные жизненные истории, случайные рассказы, разговоры, мемуары, дневники, письма, альбомы смолянок и воспоминания… Роман приподнимает завесу над прошлым: Ленин, Свердлов, Зиновьев, Урицкий, Володарский, Дзержинский, мистик, основатель Соловецкого лагеря Бокий, великий ученый, на десятилетия обогнавший свое время, Бехтерев, патриарх Тихон, — всё это действующие лица и персонажи романа.

«Покуда брезжит там, вдали»
Философская лирика Геннадия Русакова:

Я дат не помню. Помню города.
В дорожном быте коммивояжёра
оно так проще (хоть и не всегда),
поскольку память — слабая опора.
Как я любил цыганский этот быт
отелей, конференций, семинаров!
(Вот так же вдруг нет-нет и засвербит
от старых фильмов — Кадочников, Жаров…)
Я вспоминаю, как июль был мал.
Как август краток, а январь беззлобен.
И мир нас с полуслова понимал,
испытанному корешу подобен.
Признаться, я в ту пору был блудлив —
вернее, влюбчив (очень даже просто!).
…На пойме, где ходил водополив,
стоял крапивник башенного роста.
Над головой срывались ястреба.
И молния за Редькиным блистала.
Я дат не помню. Но была Судьба.
Она лишь позже просто бытом стала.,

как и ёмкие поэтические миниатюры Ларисы Миллер, затрагивающие самые насущные проблемы бытия:

На что живу? На два гроша
Надежды, что хранит душа.
А чем живу? Да тем, что брезжит
Там вдалеке и глаз мой нежит.
Покуда брезжит там, вдали,
То не бывать мне на мели.
Душа покуда не растратит
Тех двух грошей,
На жизнь мне хватит.

В творческом поиске находятся молодые поэты — Мария Маркова:

Детский опыт к горю не приложишь.
Подорожник — ласковый листок.
Всё — побег из дома. Если можешь,
выбирай не запад, а восток.
Там звезда не медлит, отвечая,
память сердца — пепел и роса,
розовые свечи иван-чая,
огненная лесополоса.
Потеряться — дело непростое,
но уже на подступах к огню
слышен трепет — сердце холостое
превратилось снова в западню.
Человек улавливает ветер,
птиц, воды движение, стрекоз.
Вещи незатейливые эти
состоят из робости и слёз,
из стыда и страха, из желанья
дать всему любимому названья —
ты, и ты, и ты ещё, и ты, —
тыкать пальцем, детская забава,
но какая нежность в этом, право
слово, сколько чистоты!..

и лауреаты «Кубка мира по русской поэзии-2016» Любовь Колесник и Ника Батхен, которые впервые печатаются в нашем журнале.

«Ды здрыстыт Стылин!»
Откуда что берется? Как пишется первое стихотворение? Почему вдруг обычного ребенка как подменили? Откуда явилась эта его будущая страсть? С чего вдруг пробуждаются писательские намерения и проявляются способности складывать слова? Ведь был же какой-то секрет! В рубрике «Первые стихи» своим тайным опытом делится наш давний автор и друг — поэт Даниил Чкония.

Доколе…
«Когда же мы наконец-то сообразим, что в первую очередь мы не христиане, не мусульмане, не китайцы с русскими и не американцы, а прежде всего — люди с одной головой и четырьмя конечностями?» — таков пафос статьи Алексея Малашенка «О вреде традиции и пользе привычки».

Чисто человеческое изобретение
«Пошлость есть глухота к священному, неспособность к благоговению, которое и есть переживание священного, запредельного человеку…» — писатель Геннадий Прашкевич и физик Алексей Буров размышляют о «вечных вопросах» в эссе-диалоге «О пошлости». К слову сказать, этот эпистолярий, появившись в интернете, вызвал изрядный интерес и тут же выскочил в топ самых активных дискуссий, оказываясь тем самым на лицевой странице Сноба, уже под номером 2. В числе участников дискуссии — весьма заметные люди: композитор Генин (Германия), философ Эпштейн (США), теорфизик Цвелик (США), переводчица Лариса Волохонская-Пивер (Франция).

Революция: флаги в пыли
Анализируя в год 100-летия Октября книги В. Пелевина, В. Сорокина, Д. Быкова, Б. Акунина, С. Шаргунова, З. Прилепина, Л. Юзефовича, посвященные революции и пореволюционной действительности, литературовед Марк Амусин задается вопросом: «Может быть, стоит поискать в запасниках истории, в том числе и советского периода, какие-то „артефакты“, способные сегодня привнести импульсы альтруизма и солидарности в нашу реальность полураспада?»