Публикуем стихотворения немецкого поэта Георга Гейма из первого номера журнала «Ариона» за 2016 год. Вступительная статья и перевод Николая Третьякова.

Экспрессионизм возник в начале ХХ века как острая, болезненная реакция на уродства цивилизации, как предчувствие страшных мировых катастроф, которое живо и сегодня, столетие спустя. Он представлен в живописи, литературе, театре, архитектуре, музыке, танце, кинематографе. Экспрессионизм ставил задачу не столько отражения действительности, сколько выражения порождаемых ею у автора переживаний — посредством различных, вплоть до абсурда, упрощений, преувеличений и смещений.

Десятые годы ХХ века — недолгий период торжества экспрессионизма в немецкой литературе. Он зародился в творчестве трех рано погибших поэтов, почти ровесников: Георга Гейма, Георга Тракля и Эрнста Штадлера.

Георг Гейм (Georg Theodor Franz Artur Heym) родился в 1887 году в Хиршберге (Силезия; в настоящее время — город Еленя-Гура в Польше) в семье чиновника. У него до конца дней был острый конфликт с отцом, в частности, не желавшим, чтобы сын стал литератором. Большое влияние на формирование стиля поэта первоначально оказали Ницше, Новалис, Мережковский. Позднее — Ван Гог, Бодлер, Рембо. Особенно большое воздействие на его творчество оказал Гёльдерлин. 6 июля 1910 года Гейм выступает в Берлине в «Неопатетическом кабаре» при «Новом клубе» и быстро приобретает известность в литературных кругах. В январе 1912-го поэт, катаясь на коньках на реке Хафель, утонул, спасая друга, Эрнста Бальке. Менее чем за два года до гибели Гейм в дневнике описал сон, во многом предварявший обстоятельства его смерти. Но во сне он выплыл.

Наиболее известные произведения Гейма собраны в трех сборниках стихов «Der ewige Tag» («Вечный день»), «Umbra Vitae» («Тень жизни») и «Der Himmel Trauerspiel» («Трагедия небес»). Они состоят из стихов, написанных в 1910–1912 годах, лишь одно написано в 1904-м. Только первый из сборников вышел при жизни поэта (1911). Остальные два и часть цикла «Marathon» были опубликованы уже его друзьями. Слава Гейма возросла после включения его стихов в легендарную антологию экспрессионистов «Сумерки человечества» («Die Menschheits-dammerung», Pinthus Verlag, 1919), которая выдержала за последние 90 лет 43 переиздания и стала в Германии эталонной для этого направления.

При нацистах экспрессионизм был объявлен «дегенеративным искусством», и творчество Гейма оказалось под запретом. Обработкой его архива уже после Второй мировой войны занялся литературовед Карл Людвиг Шнайдер. В результате чего в 1960-х было издано полное собрание сочинений поэта в 4-х томах (стихи, проза, драмы, письма, дневники), оно по сей день остается наиболее фундаментальным собранием его трудов.

Гейм, как и другие экспрессионисты, считал, что технический прогресс — это чудовище, пожирающее душу человека, он сначала уничтожит природу, а затем и человечество. Его ужасали гигантские города и порты. В восприятии поэта они олицетворяли все противоречащее «жизненному порыву». Его апокалиптические стихи, где властвуют экспрессия и пластическая выразительность, доведенная до натуралистического абсурда, резко контрастировали с безраздельно властвовавшими тогда пейзажными и любовными виршами.

В экспрессионизме, тяготевшем по большей части к абстрактности, поэзию Гейма выделяет предметность, отстраненное созерцание видений и масштабных картин, зачастую ужасных, написанных крупными мазками. Читатель будто парит над землей в прошедших эпохах, в реальном или мифическом мире. Многие образы многократно повторяются от стиха к стиху, каждый раз представая в несколько ином ракурсе, что придает им объемность. Чередой проходят, слипаясь в некую общую массу, дети и взрослые, нищие, калеки, самоубийцы, палачи и жертвы, спящие, живые и мертвые. В его стихах действуют и исторические персонажи — Христос, Иуда, Пилат, Робеспьер, Людовик XVI, Савонарола… Немало в них и животных — собаки, косули, тигры, вороны, цапли, грифы, пеликаны, павлины, и мифических существ — божества, демоны, фавны, химеры, единороги. Одушевленными существами предстают смерть, болезни, вопли, дни, сны, подъемные краны, рынки, города, войны.

Ряд стихотворений посвящен любимой девушке — Хильдегарде Крон.

Гейм писал традиционным пятистопным ямбом, часто использовал форму сонета. Однако, благодаря влиянию Гёльдерлина, в творчестве последних лет все чаще встречается белый стих, дольник и верлибр.

Единственный полный перевод всех трех упомянутых сборников выполнен Михаилом Гаспаровым («Небесная трагедия», СПб.: Азбука-классика, 2005). Правда, он осуществлен, как указано переводчиком, «не размером подлинника, а свободным стихом». В разное время стихи Гейма переводили Б. Пастернак, А. Попов, И. Городинский, А. Николаев, В. Топоров, Ю. Куимов и другие. Один из наиболее активных современных переводчиков поэта — А. Черный. Что касается стихов, не вошедших в три основных издания и составивших сборники «Journale» и «Fruhwerk», то они переводились меньше. Большинство произведений из сборника «Fruhwerk» на русский язык до сих пор не переведено.

Замысел выполнить новый перевод главных сборников возник именно после знакомства с упомянутой книгой «Небесная трагедия», выпущенной М. Гаспаровым. Показалось важным представить полный перевод этих книг Гейма на русский с учетом рифмы и размера подлинника.

Читателям «Ариона» предлагается одно стихотворение (в двух частях) из первого сборника, одно — из второго и три из третьего.

 

ГОСПИТАЛЬ I

В палате госпитальной серы стены.
У полотна постелей тот же тон.
По коридорам, жерди-манекены,
Болезни совершают моцион.

Их несколько на каждого больного.
Записан мелом каждый их набор.
Горячка снова грохает и снова.
Жар жжет больных внутри, как недра гор.

На потолок направлены их взоры,
Где пауки из брюшек нити льют.
Из жарких тел их пот идет сквозь поры,
Сидит, поджав колени, в койках люд.

Они кусают ногти на руках.
На лбах морщины рдеют, блещет пот.
Как будто распахал равнину страх,
А смерть зарю с кровавым светом шлет.

Больные тянут плети бледных рук.
Озноб и страх рождают в каждом дрожь.
Между ушей вершит за кругом круг
Несчастный мозг, на карусель похож.

Вдруг тихо к каждому из-за спины
Худые руки парами скользят
Из черных трещин, рвущих толщь стены,
И горло давит их стальной захват.

ГОСПИТАЛЬ II

Вечерняя нисходит скорбь. В покой
Туман ползет, ломо?та для костей.
Они сидят в постелях и с тоской
Внимают вскользь литании страстей.

Горячка входит в койки и тела,
Ленивый, желтый великан-полип.
От страха радужка их глаз бела,
Язык во рту у каждого прилип,

Округлы ноздри. Солнце как пузырь
Раздулось и пылает без ума,
Вот-вот небесную покинет ширь.
Жар пышет тем сильней, чем ближе тьма.

На стуле, на карнизе муж сидит
С жезлом железным и грозит больным.
А негры уж, блестя как антрацит,
Могилу белую копают им.

Могильщики свою проводят смену,
Срывая с коек мертвый урожай.
Оставшиеся, взоры вперив в стену,
Кричат в испуге мертвецам «прощай!»

Жужжат москиты. Воздух от жары —
На грани плавки. Сходится в зобы
На шеях лава. Как огня шары,
Гудят их головы, пылают лбы.

Гнет мокрых простынь, одеял, рубах
Они срывают. До пупа голы,
Как метрономы, свой блюдут размах
В бреду тела их, кожа да мослы.
Ведет по курсу смерть в ночи паром
Сквозь вязкий ил, сквозь мрачный край болот.
Они трепещут, вдруг заслышав гром
Ее клюки железной в створ ворот.

Вот одному причастие несут.
Ему священник мажет лоб и рот.
Как рана нёбо, в нем огонь и зуд,
Едва прошла облатка в пищевод.
Обряд у всех рождает интерес.
Они, как жабы, в отсветах огня
Сидят в постелях. Черный свод небес
Висит над ними, сонмы тайн храня.

Поет священник. Следом целый зал,
Как в жутком фарсе, каркает слова.
Нежданный нервный смех их обуял.
Их животы тверды, как жернова.

У койки пастырь, на колени став,
Увяз по плечи в требнике своем.
Больной встает, безумен и лукав,
В руке — кремень наружу острием.

Размах. Удар. Священник сразу сник.
Сползает навзничь. В черепных костях —
Кровавая дыра. Истошный крик
В открытых застывает челюстях.

НОЧЬ III

Уж многих сон сморил. Стоят их ложа
Вдоль стен и мнятся белыми гробами.
Уснувшие вращают головами.
В ночи другие долгими путями
Бредут, чтоб отыскать приюты тоже,
А в небе тяжело змеятся тучи.

Им часто слышно, как гремят телеги,
А тени лошадей скользят, тягучи,
По стенам, исчезая в быстром беге.
Порой им виден среди бурь всегдашних
В морщинах туч разбухший месяц пегий,
И слышно птичье пенье в темных башнях.

Они, с дороги сбившись, ищут в спешке
Ее руками, шаря вправо, влево…
А фонари им сыплют вслед насмешки,
Скрываясь с быстротой в ночное чрево.

Еще в обвалах крыш, в теснинах зданий,
С фронтонов, на обугленных стропилах —
Везде свисают трупы в рани ранней,
Ногами роясь в сумерках остылых.

ПАРОХОДЫ НА ХАФЕЛЕ

Рвут белобрюхих пароходов кили
Кровавый холст морской на галуны.
Обрывки музыки сквозь мерный плеск волны
Дрожат в закатном гаснущем горниле.

Льнет берег к судну с двух бортов. В тенистый
Проход оно ползет, под кров листов.
Каштаны сыплют уймы лепестков,
Как в руки детям дождик серебристый.

И снова вдаль. Где кущи островка
Покрыты мглой, как сумрачным венком,
И волны шелестят из тростника.

На западе, объятом холодком,
Как лунным светом, дым, словно река,
Возносит мертвых грузным косяком.

ГДЕ ТОЛЬКО ЧТО, БЛИСТАЯ, КАРУСЕЛИ…

Где только что, блистая, карусели
Шумели под оркестров гром шальной,
Где обозренья колесо волной
Вздымалось и дымы во тьме блестели.

Где в балаганы хрипло зазывалы
Скликали люд сквозь колокольный звон,
Где, площадь обступив со всех сторон,
Березы никли, как в снегу, усталы.

Вдруг стихло все. Сквозь мрак небесный в дали
Пустился красный серп. Мгновенно ввысь
Березы, словно в сказке, поднялись,
Застыв, как барельефы в древнем зале.

РОССИЯ

За Верхоянском, там, где вдаль простерты
Пустынные, безжизненные степи,
День изо дня влачат натужно цепи
Усталые угрюмые когорты.

Во мраке шахт не слышно звуков речи,
Они лишь, как циклопы, рубят твердь.
Плетьми готовы стражники огреть.
Щелк. Словно лай. И вздрагивают плечи.

Когда они бредут к своей берлоге,
Луна им машет, как фонарь великий,
Скорей бы рухнуть, их не держат ноги.

Им снится бунт, и ночь в огнях, и крики,
И, как звезда, трепещущая в смоге,
Багровая глава царя на пике.