Этот интересный материал был опубликован в третьем за 2007 год номере поэтического журнала «Арион». Его автор, Аркадий Моисеевич Штыпель, родился в 1944 году в Самаркандской области. Детство и юность провел в Днепропетровске. Учился на физическом факультете Днепропетровского университета. Писал стихи на русском и украинском языках. В 1965 году был исключен из университета по обвинению в формализме, очернительстве, сионизме и украинском национализме. Переменил множество профессий. Публикуется с 1989 года, автор четырех книг стихов. С 1968 года живет в Москве.

Триадные конструкции — Россия, Лета, Лорелея (Мандельштам), Дурак, герой, интеллигент (Пастернак), Звезды, розы и квадраты и в том же стихотворении Жезлы, кубки и колеса (Заболоцкий), Молчи, скрывайся и таи (Тютчев) — в русской поэзии (да и не только в русской) не редкость.

Элементы таких триад, как правило, связаны явным или неявным, более или менее выраженным отношением синонимии. То есть тройка произвольных — выстроенных по произволу поэта — слов: А, В, С — психологически сближается с, А = В = С, образуя некий совершенно особый троп, своего рода не то сравнение, не то метонимию. Справедливости ради заметим, что наличие в такой триаде союза «и» эту синонимию заведомо ослабляет, хотя и не снимает полностью.

В последовательности из двух элементов между ними всегда стоят или подразумеваются «и», «или», «как», «есть» (либо замещающее его тире), и здесь для такой «спонтанной» синонимии почти не остается места.

Последовательность четырех и более элементов уже воспринимается как обычное перечисление.

Не будем вдаваться в возможные причины такого особого положения тройки. Число это, очевидно, «архетипическое» — три сына, три загадки, Св. Троица — и связано с какими-то глубинными психическими механизмами.

Мое внимание привлекла одна специфическая группа таких троек, триад.

В 1833 году Ф. И. Тютчев опубликовал два переводных фрагмента из комедии Шекспира «Сон в летнюю ночь». Первый из них начинался словами:

                               Любовники, безумцы и поэты —

в оригинале: «The lunatic, the lover and the poet». Эта строчка каким-то образом соотнеслась у меня с вагиновской — Отшельники, тристаны и поэты — и параллель показалась не случайной. Я начал припоминать сходные строки и расспрашивать знатоков поэзии. И вот какой (подозреваю, что наверняка неполный) выстроился хронологический ряд:

Ф.Тютчев (1833): Любовники, безумцы и поэты…

В.Кюхельбекер (1846): Лицейские, ермоловцы, поэты…

М.Волошин (1908): Изгнанники, скитальцы и поэты!

М.Цветаева (до 1910): Поэты, рыцари, аскеты…

М.Цветаева (1915): О чем — поэты, любовники, полководцы?

Э.Багрицкий (1920): Поэты, рыбаки и птицеловы…

К.Вагинов (1924): Отшельники, тристаны и поэты…

Дм. Тонконогов (1998): Отшельники, старухи и калеки.

М.Галина (2002): предатели, двурушники, поэты…

В стихе Дм. Тонконогова нет слова «поэты», но «перекличка» с Вагиновым настолько очевидна (даже если не знать, что современный автор в своей поэтике тяготеет к обериутам), что его «калек» вполне можно приравнять к «поэтам».

В полученном перечне обращают на себя внимание две временные лакуны: между 1846 и 1908, и между 1924 и 1998 годами. Либо в эти годы такая, как видим, достаточно продуктивная, конструкция — триада с ключевым понятием «поэт» — оставалась невостребованной (любопытно, по какой причине), либо моей и моих друзей эрудиции недостаточно (что скорее всего), и я буду глубоко благодарен всем, кто сумеет этот пробел восполнить.

Что еще можно заметить, сопоставляя приведенные триады? Все они, за исключением цветаевской, укладываются в пятистопный ямб, то есть осознанно или, скорее всего, несознаваемо восходят к единому прототипу.

Вильям Шекспир, употребив единственное число и определенный артикль, придал своей триаде оттенок указания на «вот этого» или «того самого» безумца, любовника или поэта. Перевод Федора Тютчева предполагает для тех же понятий абсолютную романтическую всеобщность: все — множественное число, и во всех последующих триадах эта множественность сохраняется. Триада Вильгельма Кюхельбекера предельно конкретна: «лицейские, ермоловцы»; в триадах Максимилиана Волошина и Марины Цветаевой — пик романтической патетики; у Багрицкого, при сохранении романтического пафоса, заметно «демократическое» снижение образов; в триаде Константина Вагинова к патетике примешивается остранение, ирония; и, наконец, триады наших современников определенно нацелены на снижение романтического пафоса — вплоть до негативных коннотаций.

Можно сказать, что все метаморфозы, произошедшие с этой на удивление живучей конструкцией за полторы с лишним сотни лет ее бытования в русской поэзии, отражают общую тенденцию десакрализации, «обмирщения» поэтической речи. Неудивительно, что она, по-видимому, полностью выходит из употребления в «некрасовский», условно говоря, период, возрождается при символистах, вновь теряется в советское время и вновь появляется в наши дни — в постмодернистски сниженном виде.

(Ту же, в общем, триаду, но не без иронии уплощенную и деформированную разбивкой на два стиха, мы встречаем и в романтической позднесоветской поэзии, у Булата Окуджавы:

                               Все они красавцы, все они таланты,
                               Все они поэты.)

Итак, если принять за истину положение, что стиховая конструкция триады в той или иной мере выражает отношение синонимии, то кто же такие, согласно нашему списку, поэты?

А вот кто: любовники, безумцы, лицейские, ермоловцы, изгнанники, скитальцы, рыцари, аскеты, полководцы, рыбаки и птицеловы, отшельники, тристаны, красавцы, таланты, старухи и калеки, предатели, двурушники.

Есть над чем задуматься.

Благодарю за подсказки: Романа Войтеховича, Владимира Герцика, Михаила Безродного.