Лила, Лила

Сегодня швейцарский писатель Мартин Сутер является одним из самых популярных европейских романистов. Невзирая на то, что интеллектуалы считают его Умберто Эко для бедных, книги Сутера занимают высшие строчки во всевозможных рейтингах, успешно экранизируется и имеют целую армию горячих и верных поклонников. Этот успех, на мой взгляд, вполне заслужен: темы его романов, как правило, злободневны, герои интересны, а сюжеты увлекательны и непредсказуемы. А что еще нужно читателю? В романе "Лила, Лила" писатель обращается к весьма актуальной теме, которую условно можно назвать "присвоением чужих успехов". И попадает в точку: сегодня плагиат в широком смысле этого слова уже не ручей или водоем, самое настоящее море разливанное. Воруют все и всё: романы и идеи, деньги и мысли, мечты и жизни. И что удивительно, сегодня это настолько распространено, что уже не считается чем-то зазорным. Ну, подумаешь, спер чью-то строчку в Интернете? Присвоил чужую идею? Реализовал чей-то замысел? Такое случается сплошь и рядом, и давно обрядилось в законные одежды, именуясь "творческим заимствованием", "рерайтингом", "модифицированием", а то и обычным плагиатом. Впрочем, Давид Керн, главный герой "Лилы, Лилы" в сравнение с реальными плагиаторами отнюдь не злодей. Так уж вышло, что в руки ему совершенно случайно попал чужой роман. И Давид, желая понравиться любимой девушке, выдал его за свой. Нет, он не собирался пользоваться плодами чужого успеха. Давид воспринял это как игру, из которой можно в любой момент выйти. Но, как известно, входить нужно тесными вратами, потому что широки врата и пространен путь, ведущие в погибель. Давид ставит на рукописи свое имя, но и этого уже достаточно для того, чтобы себя погубить. Хотя поначалу подмена приносит желаемый результат: девушка, очарованная талантом Давида, начинает с ним встречаться, и втайне от всех посылает роман в издательство. А дальше все происходит как по мановению волшебной палочки: издатель публикует произведение, и Давид Керн в одно прекрасное (или ужасное?) утро просыпается знаменитым. Какое-то время он еще пытается сопротивляться, его мучает совесть и страх разоблачения. Но мало-помалу деньги (роман становится бестселлером и финансовое благополучие автора растет с каждым днем) опутывают его по рукам и ногам, Давид ощущает себя обездвиженным Гулливером. Поклонники, критики и издатели суетятся вокруг него, щекочут самолюбие, кормят с ложечки, заглядывают в рот, а всевозрастающие гонорары ставят крест на желание раскрыть правду и начать новую, честную жизнь. Но вскоре и этот праздник заканчивается: на одной из читательских встреч к Давиду подсаживается бомжеватого вида старик, который заявляет: "Автор романа — я!". Правда, карающая десница не так тяжела, как кажется, она скорее, носит издевательский характер и заставляет Давида ощутить мерзость своего поступка до самого донышка. Надо сказать, стиль — одна из сильных сторон Мартина Сутера. Он одновременно прост и глубок, как вода Женевского озера. В его беглых, непретенциозных описаниях есть особое очарование "На пляже было совсем как в Мариином детстве. Они лежали на пестрых махровых полотенцах то под ярким солнцем, то в тени совсем еще нежно-зеленой ивы, чересчур долго и старательно натирали друг другу белые спины кремом для загара, ели купленные в киоске ореховые пирожные, пили теплый лимонад и с полузакрытыми глазами слушали гул голосов и транзисторов", или "Он не рыдал в голос, не всхлипывал, не заходился плачем. Просто из глаз, сбегая по щекам, катились слезы. Словно это была совершенно автономная телесная функция, как дыхание или пищеварение". В этих безыскусных, как кажется, предложениях, не украшенных ни внутренним подтекстом, ни гримом метафор, есть подчеркнутое уважение к читателю, к его времени, которое не хочется тратить на мутную воду псевдопсихологических глубин, на разгадывание сюжетных хитросплетений, не отягощенных смыслом и переживанием. И без искусственного антуража роман получился глубоким и настоящим: это еще один реквием по загубленной любви — как известно, лучшей почве для настоящего творчества. Рецензия: Генрих Кранц, Питерbook.