Пятьдесят лет назад, в 1969 году, Нобелевская премия по литературе была присуждена Сэмюэлю Беккету. О гениальном авторе «театра абсурда», создателе Моллоя и Годо, рассказывают журналист, литературный критик Андрей Мирошкин и  переводчик Марк Дадян, в 2015 году удостоенный премии им. Мориса Ваксмахера за лучший перевод французской литературы на русский язык. А именно – за работу над произведениями С. Беккета.

Сэмюэль Беккет родился в Ирландии, но в конце 30-х переехал во Францию (во время войны принимал участие в Сопротивлении), а вскоре перешел с родного английского на французский язык, чтобы процесс работы над текстом не был слишком легким. Сегодня Беккет известен прежде всего своими пьесами, ныне признанные классикой европейского театра абсурда: «В ожидании Годо», «Конец игры», «Последняя пленка Крэппа» и другими. В первую очередь именно за них Беккет получил Нобелевскую премию.

Но еще до пьес, в 30-е — начале 50-х годов, он написал ряд важных для понимания его творчества романов. Выпущенный «Текстом» роман 1947 года «Моллой» написан уже на французском языке. Первый его перевод на русский был опубликован четверть века назад. В Россию творчество Беккета вообще пришло с изрядным запозданием. «Моллой» — первая часть трилогии, включающей также романы «Малон умирает» и «Безымянный». Каждое из этих произведений (и трилогия в целом) — шедевр литературы модернизма, крупное явление послевоенной интеллектуальной прозы. 

Первая часть романа — это своеобразная Одиссея странного старика, рассказывающего о приключениях, встретившихся ему на пути. Бедно одетый инвалид с негнущейся ногой и на костылях, он тем не менее ловко управляется с велосипедом и по ходу движения предается всевозможным размышлениям, то грубо-приземленным, то отвлеченно-философическим. Окружающие принимают его за бродягу, но одна женщина дает ему приют в своем доме с роскошным садом... Однако Моллоя, как и мифического Улисса, тянет в дорогу.

Во второй части фигурирует частный детектив Жан Моран, которому поручено разыскать Моллоя, где бы тот ни находился. Путь сыщика пролегает по лесам, полям и долинам. Невзирая на препятствия и трудности, Моран упорно идет по следу. Но постепенно он начинает сливаться с разыскиваемым, а экспедиция без четкого маршрута превращается в некое метафизическое путешествие.

В романе многое зыбко и туманно, это некое предчувствие литературы абсурда, которой писатель отдаст дань позднее. Тайны «Моллоя» и других произведений ирландско-французского классика много лет разгадывают литературоведы, философы, психоаналитики. Современная российская исследовательница Светлана Шеина пишет о творчестве Беккета: «Его творчество — один из потенциальных путей развития литературы после атомного взрыва, новый первобытный синкретизм, когда приходится создавать все заново и нет еще разделения на литературу и музыку, а тем более на поэзию и прозу. Беккет не пытается дать некую определенную интерпретацию человеческого существования вообще — он показывает бытие во всей сложности, многогранности, хаотичности и бессистемности».

Один из любителей статистики подсчитал, что о Сэмюэле Беккете написано больше строк, чем о любом другом авторе XX века. Этому сложно не удивиться, если учесть, что тексты Беккета непригодны для поверхностного чтения. Неужели помог театр? Режиссер Питер Брук так написал о пьесах Беккета: они «обладают качествами бронированных автомобилей или идиотов: можете стрелять по ним, можете бросать в них торты с кремом — они продолжают свой путь несмотря ни на что. <…> Беккет неизменно раздражает людей своей честностью».

А что меня самого, к театру человека равнодушного, принуждает вчитываться в тексты Беккета? И переводить их?
Чувство, от которого осталась только словесная дрожь? Математическая точность фразы? Меркнущие небеса? Безупречность его политических взглядов? Благородство аскета? Его баснословная эрудиция, которая совсем не рвется на страницу?

Что мы различаем в его книгах? Бога как вечное, а потому пугающее, отсутствие. Невозможность познания и доведенную до крайности декартовскую антиномию духа и тела. Грязь делает людей отвратительными, секс — смехотворными, одиночество — необщительными, иногда деспотичными, чаще жалкими. Наше тело толкает нас на ежесекундные усилия и поступки, онтологическая цель которых совершенно неясна, а потому абсурдна, то есть, в латинском значении слова, недоступна для восприятия.

Беккет пишет о том, что единственно важно. Монотонным голосом, как пономарь, говорит Моллой из романа «Моллой»: «Сумятица моих мыслей относительно предмета смерти всегда была такова, что порою, хотите верьте, хотите — нет, я размышлял, а не есть ли смерть состояние бытия даже худшее, чем жизнь. Поэтому я считал естественным в него не стремиться, а если мне и случалось забыться до готовности совершить попытку, то я вовремя останавливался. Другой отговорки у меня нет».
Единственное, что позволяет героям Беккета не покончить с собой — это грустный смех. Смех Беккета — как свет от звезд.