Инна ШульженкоВ конце ноября 2014 года такса, которой по старости запретили летать на самолетах, привезла меня поездом в Париж — писать узкоспециальную книжку. Я и сама уже очень давно читаю практически только поэзию и нон-фикшн, делая исключение только для старинных литературных любимцев да для романов трех современных авторов, двое из которых еще живы.

7 января 2015 года расстреляли редакцию «Шарли Эбдо». 13 января мне приснился (назовем это так, чтобы не погружаться в выяснение все равно невыяснимого механизма появления чего-то от начала до конца, всего целиком и сразу, у вас в голове) этот роман. Правда, там был другой финал, который после событий 13 ноября (теракты в Париже — прим.) пришлось менять. Но все герои сразу явились пред изумленным автором: все было понятно, логично и неизбежно. Оставалось его записать. Как говорил мой добрый французский друг: «Да ты просто карикатура — русская, которая пишет роман в Париже!» Я действительно писала его на улицах, в парках и садах, в метро, на террасах кафе, в клубах, музеях, на вокзалах, и замечала улыбки прохожих: так привычен здесь этот архетип.

Я по-прежнему гадаю, зачем писать новые романы, если старые — прекрасные, проверенные веками — не прочитаны. Но теперь я так же знаю, что у фразы «текст написан мной» есть второй смысл: иногда ты просто предмет, приспособление, которым что-то должно быть осуществлено.

Для журнала «СНОБ»

Людмила Улицкая Удивительное дело! Роман так хорошо написан, как теперь не принято. Даже и забыли, что среди прочих достоинств литературы, кроме актуальности, занимательности, остросюжетности и доходчивости, существуют такие из моды вышедшие качества как виртуозность письма, изящество построения, элегантность высказывания. И роман этот — напоминание о том, что мы постепенно теряем даже и сам вкус к слову. Не поймите меня превратно — в этом романе есть и положенная роману интрига, и занятные характеры, и внутренняя тяга, может быть, ему не хватает сегодня читателя, способного оценить достоинства. А, может быть, и найдутся настоящие ценители высокой игры? В этом тоже есть своя интрига! Посмотрим!

Фрагмент романа «Вечность во временное пользование»

Он обожал женщин всегда, с кукольного детского мира двух своих старших сестер, которым был единственным братом. Его глубоко умиляло само устройство этого мира, почти полностью и далее созданного и выстроенного из вещей и предметов, до поры до времени совсем необязательных в природе — в сущности, из баловства, из капризов, из фантазий и настроений, из месячных циклов и ароматов духов, конкуренции в несущественном, обморочного счастья от ерунды. Покрытый тончайшей, какой-то лишь женщинами выделяемой слюдой счастья, этот их мир в итоге становился в его восприятии отражением: огромным, как озеро, в которое можно войти и осторожно поплыть, раздвигая руками облака или верхушки сосен, или маленьким, как осколок зеркала или слеза, в которых тогда можно увидеть только себя, свой напряженный проникающий глаз. Таким же был и разброс его предпочтений: между озером и слезой.

В двух давно расторгнутых браках он родил по двое детей, всех с готовностью содержал, беря заказов столько, сколько могли вместить сутки, где оставалось бы немножечко времени для сна — с новой женщиной в объятиях.

Бернар Висковски был известным художником-графиком, чьи изумительные, мастерские рисунки давно зажили своей отдельной от автора жизнью, но на свободном поводке отслеженных авторских прав. Сейчас этот вальяжный, неравномерно, по типу черно-серого муфлона, поседевший мэтр с ироничным большеносым лицом львиной развалочкой шел по жизни, как человек, у которого вопросов к ней больше не имелось: он застал так много времен, смен правительств, мод и идолов, что уже знал со всей определенностью, даже без подушки безопасности агностицизма, что жизнь конечна раз и навсегда, а значит, каждая секунда каждую секунду становится прошлым и исчезает навеки вечные — совсем как люди.

Со стороны могло показаться — и, собственно, так и задумывалось: вот, ненасытный баловень судьбы благосклонно принимает сияющую улыбку фортуны, которая, словно прекрасная полуголая таитянка, приветствуя дорогого гостя, украшает его шею ожерельем, но не из цветов, а из успеха, крупных контрактов, поцелуев прелестных женщин, вкуса лучших вин и приглашений на самолет все новых и новых грядущих развлечений. И так оно и было — плюс кое-что еще.

В годы Второй мировой войны отец Бернара Висковски привез во Францию вдову с двумя детьми от первого брака. И хотя он так и не женился на ней, они обзавелись общим сыном. Никогда матерям-одиночкам не жилось легко, и цену деньгам мадам Висковски знала, поэтому ее сын с малолетства выполнял мелкие поручения лично известных его матери людей.

Иной раз они мечтали, как в прежние времена сделали бы «кафе-мокрые ноги» и предлагали горячий кофе пешеходам прямо на тротуарах, или работали бы будильниками всей семьей из четырех человек: набрать десятка четыре-пять заказчиков, кого надо будить криком в окошко, — и удалось бы обзавестись собственным домом с садиком, а если бы у каждого из них было по пятьдесят сонь! Или: вот когда ты, Бернар, подрастешь, — мог бы стать прекрасным «ангелом-хранителем»! В прежние времена парижские рестораны и ночные танцевальные клубы заботливо нанимали таких — сопровождать своих хмельных гостей. Трезвый спутник, не воришка и защита от нападения бандитов — в таком хранителе ночью нуждается едва ли не каждый! А давай сами предложим им такую услугу! Давай — расти скорее!

Но пока что Бернара стал пару раз в неделю брать с собой на ночную разгрузку рыбы сосед, и так пятнадцатилетний подросток застал последние денечки Ле Аль.

Именно там, среди воспетых в истории ажурных железных навесов, заваленных снедью прилавков и вековых ржавых крюков для мясных туш, в отчаянии, что рыба все время выскальзывает из рук, как ты ее к себе ни прижимай, — именно там будущий Виски однажды понял, что к чему, в том числе и про себя самого.

В три-четыре часа утра грузчикам полагался бутерброд с сельдью и луком и стаканчик белого вина. Он сидел вместе со всеми, в разводах рыбьей слизи на рабочем халате, и с наслаждением пожирал вкуснейший бутерброд. Посреди подносов со льдом, пахнущих свежей рыбой, морем, солью, он озирался на соседние ряды и павильоны.

Везде местный народ сейчас подкреплялся, чтобы поддержать угасавшие силы перед утренней частью трудов. И в это же время на всегда бодрствующий рынок заруливали за порцией обжигающего лукового супа или дюжиной свежайших, только что прибывших устриц последние ночные гуляки — утолить голод перед тем, как отправиться спать по домам и гостиницам.

Эту картину Виски не забудет никогда: посреди рыбьих подносов и коровьих туш, чанов, полных крови, среди мешанины резких ароматов, шума и ора появляются мужчины едва ли не в смокингах и дамы в вечерних декольтированных платьях и, усевшись на что придется в одном из обрамляющих рынок кафе, с аппетитом принимаются за еду — кто за улиток, кто за свиную ножку в сухарях.

Рисунок, сделанный им практически с натуры, висел в рамочке у него в студии и заслужил свое первое «неплохо» от коллег-грузчиков — из-за голой женской спины, конечно, но и анатомически точно препарированные на бумаге свисающие рядом коровьи ребра тоже пришлись ценителям с Ле Аль по душе.

— Да, я буду среди них, — отчетливо сказал голос в голове пятнадцатилетнего Бернара, и словно бы отсчет начался с этого решения: хочу смокинг и женщину в узком платье цвета ледяного шампанского, с голой спиной.

В следующий раз придя на ночную разгрузку, он забрал у нужного человека свой заказ, сделанный тем утром: толстые резиновые перчатки с металлическим скребком поперек широкой ладони. Больше рыба у него из рук не выскальзывала, а под сухими полами рабочего халата теперь всегда был блокнотик для зарисовок. И не только на рынке — и в городе.
Всегда.