За последние годы мы привыкли, что Нобелевская премия по литературе — это прежде всего послание, символический жест, а потом уже признание заслуг конкретного писателя. Мы восхищаемся смелостью Светланы Алексиевич, но расцениваем ее награждение как жест, скорее говорящий о литературной важности жанра нон-фикшн. Мы бесконечно благодарны Бобу Дилану за его слова и музыку, но читаем его награждение как уравнивание текстов песен с «настоящей» поэзией. Разделение на «высокие» и «низкие», второстепенные жанры становится все менее заметным.

И все же чего-то не хватало.
Наблюдая за немного фантасмагорическими приключениями Боба Дилана и его нобелевской речи и награды, иногда хотелось, чтобы эта премия снова стала чем-то очень простым — праздником хорошей литературы.
Кажется, мы дождались своего.

 

Букмекеры ставили на Харуки Мураками, а премию получил британец японского происхождения Кадзуо Исигуро.
Чем знаменит Исигуро?
Очень тонким, почти ювелирным смещением «точки сборки» традиционных литературных жанров. В арсенале свежеиспеченного нобелиата есть артурианское фэнтези с драконами, душераздирающая антиутопия и сверханглийская история о дворецком, который разрывается между долгом и чувством.
Все вышеперечисленное — не более чем жанровые декорации, которые медленно оплывают и растворяются в нарративе Исигуро.
По-настоящему его занимает кое-что другое: например, механизмы забвения и воспоминаний. Последнее, кстати, роднит его не только с Прустом, но и с авторской стратегией Светланы Алексиевич. Вообще же описывая стиль Исигуро, шведский академик Сара Даниус сравнивает его со смесью Джейн Остин и Франца Кафки, в которую добавили немного Марселя Пруста и осторожно перемешали.

А если говорить совсем просто, то «нобелевку» дали большому писателю, который существует в понятном нам литературном контексте. А еще это писатель-гуманист, которого волнуют человеческие страдания и проблемы долга и самопожертвования.
Лучше и быть не могло.

В оформлении темы использована фотография Кадзуо Исигуро, источник: The Independent.