Тэги
Многие читатели уже в зрелом возрасте с удивлением узнают: не всякая литература призвана развлекать. А что же тогда? Учить жизни? Пугать? Без этого тоже никуда. Литература — и художественная, и нон-фикшен — повествует о самых разных вещах, зачастую неприятных. Но эти неприятные вещи настолько важны, что люди о них читали, читают и будут читать, пока не иссякнет письменное слово.
Одной из таких тем является катастрофа — природная или рукотворная. Во-первых, книги о катастрофах заставляют нас переоценивать собственную жизнь — и собственное везение. Даже становится немножко стыдно: я тут сижу, мол, в тепле и безопасности, книжку читаю — а в мире вон что бывает. Во-вторых, это простая и доступная тренировка для духа и характера: человек всегда примеряет обстоятельства и ситуации на себя. А как бы я себя вел на месте тех или иных персонажей? А что было бы со мной? Не всегда ответы на эти вопросы радуют, но сами размышления позволяют мобилизоваться, задуматься о ценности времени, отпущенного нам, и о смысле жизни. И, к чему лукавить, вздохнуть с облегчением — оттого, что многие беды нас пока миновали... В этом смысле разница между художественной литературой и документалистикой невелика.
Один из примеров такого рода книг-катастроф — «Чернобыльская молитва» Нобелевского лауреата Светланы Алексиевич. В приключенческом фильме мы соотносим себя с героями и спасателями, а в книге Алексиевич — с обычными людьми, беспомощными и ничего не знающими о грозящей опасности. Именно поэтому все лучшие образцы книг на подобные темы — книги не о катастрофах самих по себе, а о людях, попавших в катастрофу. Алексиевич показывает картину событий с точки зрения обычного «маленького человека», а не с точки зрения атомного реактора — и это тем более ценно, что маленькие люди умирают, а четвертый реактор ЧАЭС стоит и поныне, теперь под новым саркофагом «Укрытие».
Две катастрофы известны человечеству с древних времен — стихийное бедствие и война. И если со стихией все понятно — она никого не щадит и накрывает всех одинаково, — то война очень долго считалась сугубо мужским делом и сугубо мужской проблемой. Та же Светлана Алексиевич доказала, что это не так — собрав в двух книгах воспоминания женщин и детей о Великой Отечественной войне. «У войны не женское лицо» и «Последние свидетели» Алексиевич — это книги, которые порою невозможно читать: перехватывает дыхание, страшно и больно, но это — правда. Точно так же, как существует «окопная» правда, есть и правда мирных жителей, попавших в зону боевых действий, в осаду или прифронтовую полосу. Об этом — чеченские дневники Полины Жеребцовой, собранные в большой том «Муравей в стеклянной банке». Это человеческий и исторический документ, по силе воздействия сравнимый с дневниками Анны Франк и Тани Савичевой. Нелепость и хаос происходящего, будничность смерти и невероятная жестокость — вот что видят глаза десятилетнего ребенка. Эти дневники стоит прочитать всем милитаристам, всем военным и всем сторонникам силового решения проблем — чтобы яснее представлять себе цену, которую придется заплатить за такое решение. Эти дневники стоит прочесть всем нам — чтобы понимать, что альтернативы миру нет, не бывает «нормальных» или «правильных» войн. И, конечно, как и у Алексиевич в «Последних свидетелях», сквозь всю книгу Жеребцовой проходит мысль о том, что ребенок никогда не должен оставаться там, где идет война, видеть и испытывать ее на себе.
В XXI веке серьезнейшим вызовом стал международный терроризм. Западная литература и искусство давно пытаются осмыслить и уложить в голове эту проблему (вспомнить хотя бы «Жутко громко и запредельно близко» Фоера). Русскоязычная культура только пытается подступиться к этой страшной теме — недавно был опубликован документальный фильм Юрия Дудя «Беслан. Помни», а в конце августа в прокат вышел фильм «Последнее испытание», снятый по мотивам теракта на Дубровке во время премьеры мюзикла «Норд-Ост». Но были и более ранние попытки: в 2004-м году будущий лауреат «Ясной Поляны» Андрей Дмитриев представил посвященную «Норд-Осту» повесть «Призрак театра» — которая по-прежнему читается с неослабевающим интересом. Повесть входит в двухтомник избранных произведений Андрея Дмитриева «Дорога обратно. Крестьянин и тинейджер».
Катастрофа — это не всегда техногенное или военное происшествие, иногда это социальное явление, и тогда катастрофа растягивается на годы. Особенно это хорошо видно, когда можно отступить от событий на несколько лет или десятилетий. В романе Саши Филипенко «Бывший сын» мы видим последствия самой крупной трагедии в новейшей истории Беларуси — давки в подземном переходе станции минского метро «Немига». Герой, переживший эти события, потерял всю свою жизнь. В другом романе Саши Филипенко — «Красный крест» — несколько мучительных, чудовищных в своей несправедливости историй сплетаются в один катастрофический сюжет: репрессии, война и невероятная антигуманность советской власти по отношению к своим и чужим военнопленным. Дорогой ценой даются исторические уроки — и выучивают их не все.
В новом романе Саши Филипенко «Возвращение в Острог» тоже происходят ужасные вещи, но катастрофой здесь выступает не какое-то отдельное непоправимое событие. Время и место, где выпала судьба родиться и жить, тоже могут быть катастрофой. И кого-то, как это случилось со ссыльными из города Чебачинска в романе Александра Чудакова «Ложится мгла на старые ступени», эти испытания не сломили, закалили, сплотили, а кто-то так и не смог вырваться из тюрьмы своей биографии. И даже если тюрьмой, просторной и привычной, является целая страна, как в случае Славы Курилова («Один в океане») — выход есть, хоть он и требует невероятных отваги и сил.
Но все это события понятные: кто же из читателей наших дней не знает, чем страшны тоталитарные режимы или что случается, когда война приходит в мирные края? А если катастрофой является болезнь общества, если сначала государство, а потом и коллективное сознание людей «мутируют» и приводят к массовой гибели и потере человеческого облика? Для этого даже не нужен внешний раздражитель, достаточно глубокого внутреннего неблагополучия общества — и люди уже ссорятся на всю жизнь и гибнут. Как, например, в «Белой карете» Леонида Никитинского. Роман Никитинского напрямую «списан» с современности — хотя обычно такими «диагнозами» занимается жанр антиутопии. Например, в романе Евы Левит «Бог нажимает на кнопки» самое пугающее не то, что придумано и может случиться в будущем по воле одного-единственного психопата, а то, что все происходящее — вполне представимо, вероятно и запросто может произойти. Наше общество просто не имеет защитных механизмов, иммунитета от подобного кошмара. Фашизм тоже казался неопасным одно время — и страны Запада, как и СССР, заигрывали с ним. Да что там: самое благополучное общество может на поверку быть основанным на таком несправедливом и антигуманном принципе, что жить в нем не захочется — как случилось с героями «Улыбки химеры» Ольги Фикс.
А что делать человеку, если он видит, что надвигается катастрофа? Или если апокалипсис уже случился — и надо как-то жить дальше? В каком-то смысле все шесть историй-глав романа Ольгерда Бахаревича «Собаки Европы» — именно об этом. Отталкивающий и несчастный персонаж первой главы находит спасение в изобретении выдуманного языка. Из безысходного трагического тупика собственной паранойи герой первой истории «Мы легкие, как бумага» пытается выбраться, самоутверждаясь за счет глупых молодых ребят. И происходит страшное. Во второй главе «Гуси, люди, лебеди» мы попадаем в мир, где апокалипсис уже случился, а люди в глухой деревушке продолжают жить и заниматься своими делами. Пока на наших глазах один персонаж буквально не перегрызает горло другому, мы принимаем всех героев этого мира за людей, похожих на нас самих. И только «битва киборгов» расставляет все по своим местам. Зачем нам фантастические вариации на эти темы? Они тоже помогают собраться с силами и посмотреть в глаза реальности: предупрежден — значит вооружен...
Еще один вопрос: что творит с нами катастрофа, если она нас не убивает? Неужели делает сильнее? Едва ли. В романе Сергея Лебедева «Гусь Фриц» Старшина переживает то, что в науке называется посттравматическим синдромом. Но в послевоенной деревне таких слов не знают — и просто пережидают, пока пройдет приступ и герой перестанет душить и стрелять мечущихся гогочущих гусей. Старшине же кажется, что душит он не домашнего гуся, а молоденького немецкого ефрейтора, от которого разведке никакого проку, поэтому должен фриц умереть тихо, без вскрика, без всхлипа...
Книга позволяет пережить страшное состояние без самой катастрофы, а значит — уменьшить шансы на психическую травму в случае беды.
Именно в форме книг человечество хранит самые страшные воспоминания, сны, свидетельства и предостережения. Как бы пафосно это ни звучало, для каждого из нас важно воспользоваться этими запасами, чтобы спастись — или хотя бы не потерять человеческий облик, если несчастье случится в реальности.
Похожие подборки
Не знаете, что почитать?
