Мы могли бы дождаться круглой даты, и уж тогда поговорить о полноправном юбиляре основательно, если бы не одно очень существенное «но» — внезапно сложившаяся ситуация, превратившая нас в благоразумных затворников.

Как исчислить время, если теперь воскресенье не отличить от понедельника? Фарфоровыми чашками утреннего/дневного/вечернего чая? Черно-белыми фильмами эпохи Феллини с Куросавой или джазовыми плейлистами времен Чета Бейкера и Билла Эванса? Еще варианты? Есть. Самое время позволить себе окунуться в большой магический роман. Кто знает, быть может, тогда всемирный карантин послужит началом начал, новой точкой отсчета.

Выбирать есть из чего. Но лучше погрузиться во что-нибудь «островное», отрезающее разом от «варварской цивилизации», от «мудрости чумных пиров». В ответ на такой запрос хранители «Вавилонской библиотеки», все как один борхесовские Хорхе, наверняка сразу укажут нам на роман, написанный более полувека назад — «Волхв» Джона Фаулза. И по сей день он остается одной из лучших книг о перерождении человека и трудностях достижения личной свободы.

Хотя творческое наследие автора книги обширно (тут и романы, и повести, рассказы, дневники, философские этюды), именно «Волхв» остается визитной карточкой писателя. Для кого-то он окажется классическим постмодернистским романом с магической начинкой, для кого-то — изысканным интеллектуальным детективом, а еще новым образцом романа взросления или внушительным гештальт-экзерсисом в тридцать семь условных печатных листов (в русском переводе). Все в сумме не оставляет сомнений — лучшей книги, чтобы скоротать время карантина, трудно найти.

Волхв

Нет в продаже

В этом романе на затерянном греческом острове загадочный «маг» ставит беспощадные психологические опыты на людях, подвергая их пытке страстью и небытием. Реалистическая традиция сочетается в книге с элементами мистики и детектива. Эротические сцены — возможно, лучшее из написанного о плотской любви во второй половине XX века.

Посмотреть

Фаулзовский «Волхв» пришел к нам в начале 90-х. И сразу у отечественного интеллектуала той поры, лишенного почти всего, в особенности — будущего, образовался где-то там, в Средиземном море остров. Свой. Добраться до Фраксоса (Спеце), где Николас Эрфе, герой романа, преподавал английский язык и литературу, можно было быстрее, чем до бабушкиных «шести соток». Мгновенное десантирование в район греческой гимназии имени лорда Байрона обеспечивали переводчик Борис Кузьминский и журнал «Иностранная литература», на страницах которого роман впервые вышел на русском языке.

Тогда мы даже не заметили, что английскому названию романа «The Magus» переводчик нашел прекрасный русский эквивалент — «Волхв». На фаулзовском острове происходило столько всего занимательного и загадочного, что хотелось немедленно поделиться им с теми, кто еще не читал роман. Ну, а те, кто уже был с ним знаком, развлекали себя «игрою в Бога» (таков был первый вариант авторского названия книги) на собственный манер: «Ты помнишь, при каких обстоятельствах Николас обнаруживает под полотенцем на песке поэтическую онтологию? — спросит кто-то из своих в голуазном чаду. — Вспомнил? А теперь вспомни, старик, строчки из Элиота, — и щелчок пальцами в сторону воображаемой виллы Бурани, — «Мы будем скитаться мыслью…». — А год?.. Высчитал, какой? — 1953. Фаулз говорит об этом всего два раза. — Точно два?».

«Волхвовян» можно было легко вычислить в толпе — не то чтобы у них была выдублена кожа, или они благоухали Эгейским морем в московской подземке, нет, их отличали по взгляду, по тому, что читалось в нем. Так влюбленных отличают от не любивших, вернувшихся — от тех, кто не ступал за порог.

А в начале «нулевых» все обнулилось, перечеркнулось разом — и магия, и острова, на которых обитают духовидцы. Подевалась куда-то прежняя молодежь, проросла другая. Новое поколение читало «Волхва» уже без особого трепета — на греческих островах бывало живьем, и не раз, разбиралась в Греции Кавафиса. А в марте 2020-го все будто снова вернулось назад. Теперь, когда наша «коронавирусная» жизнь вновь потекла медленней на родной жилплощади, у «Волхва» есть все шансы отправить нас в элиотовское «скитание мыслью».

Что же такое «Волхв»? Невероятно глубокий философско-психологический трактат или своеобразный тренинг/сеанс почитателя экзистенциализма и юнговского психоанализа? Что общего у Фаулза с Германом Гессе и Владимиром Набоковым? При чем тут карты Таро и психодрама Морено? Что думают о романе британцы в эпоху Brexit? И кто же там главный чародей и маг — сам автор? На эти и другие вопросы мы попросили ответить культуролога, поэта и переводчика Екатерину Дайс; доктора филологических наук, профессора Линчёпингского Университета (Швеция), прозаика и культурософа Мадину Тлостанову; кандидата филологических наук, доцента кафедры гуманитарных дисциплин Московского Международного университета, специалиста по американской культуре XX века Алексея Гвоздева.

Екатерина Дайс. Сам Фаулз был своей собственной лучшей книгой

Афанасий Мамедов Екатерина, вы занимаетесь проблемами влияния мистериальной традиции на современную литературу. Если не ошибаюсь, на эту интересную тему вы набрели, когда поняли, что Джон Фаулз не просто писатель-постмодернист и что постмодернистская составляющая в его произведениях не главная?

Екатерина Дайс Я писала кандидатскую диссертацию по культурологии в РГГУ в то время, когда все были повально увлечены постмодернизмом. И, естественно, что Джона Фаулза тоже считали постмодернистом, он был тогда очень моден. У меня было много научного материала по Фаулзу, но паззл не складывался. И вот внезапно меня осенило, что он действительно является частью большого целого, только это не постмодернизм, а мистериальная, или так называемая малая традиция. Диссертацию я уже защищала по теории «малой традиции европейской культуры», а Фаулз был там хоть и ярким, но лишь одним из примеров. Конечно, роман «Маг» (я буду использовать это авторское название) был той исходной точкой, из которой дальше разворачивались мои исследования. В конечном счете, у меня вышли две книги на эту тему: «Джон Фаулз и мистериальная традиция» и «Малая традиция (от Хоттабыча до Оксимирона)».

АМ Почему писатели, в особенности романисты, обращаются к мистериальной традиции?

ЕД Писателей зачастую притягивает тайна. То, что скрыто. Мистическая сторона бытия. Гностический взгляд на мир. Романист как таковой создает Вселенную заново, соперничая с Демиургом. И в этой заново сделанной Вселенной вполне может оказаться место для малой традиции, поскольку она — неотъемлемая часть европейской культуры. Нить золотого руна, подспудно проходящая на протяжении нескольких тысяч лет под тканью бытия, иногда выходя на поверхность, иногда снова маскируясь, скрываясь.

АМ Знаете, в «Дневниках» Фаулза, а они на редкость откровенны (он не щадит в них никого, включая себя), я не заметил ничего такого, что говорило бы о его посвященности в какое-либо тайное учение, о встречах с «учителями», ничего такого, о чем бы написали, скажем, Александра Дэвид Ноэль или Алистер Кроули. О греческих островах, о Греции, ее культуре и традициях он пишет в том же ключе, что и влюбленные в эту страну Генри Миллер и Лоуренс Даррелл. О связях на Темзе с русскими мистиками школы Петра Демьяновича Успенского — тоже ни слова.

ЕД Каждый видит то, что он готов увидеть. Я вот, например, впервые от вас слышу имя Александры Дэвид Ноэль и не понимаю, почему вы ее ставите в один ряд с Кроули. Логичнее было бы упомянуть Блаватскую или Йейтса.

АМ Ну, это опять же, кому как. Кто-то, возможно, заменит Йейтса на Хаксли... И все же, скажите, пожалуйста, есть ли какие-то свидетельства о, так сказать, посвященности Фаулза, что говорят об этом его биографы?

ЕД Вопрос в принципе не стоит так: был ли кто-то во что-то посвящен или нет. Писатель сам вправе это заявить или оставить как фигуру умолчания. Посвящен он был или нет —это его личное дело. Моя задача как исследователя изучать текст. А в тексте романа «Маг» совершенно очевидно присутствуют отсылки к тайным знаниям, юнгианству, алхимии, оккультизму, Кроули и 78 арканам Таро. Собственно, каждая глава книги — и есть описание в художественной форме ситуации каждого из арканов. Маг, на минуточку — тоже карта Таро (как и архетип Юнга).

АМ Фаулз писал в своем «Дневнике»: «Все города опасны, но этот больше всех». (Он имел в виду, конечно же, Лондон). Как вам кажется, затворничество Фаулза, его нелюбовь к большим городам тоже связаны, условно говоря, с картами Таро и мистикой времен начала ХХ века?

ЕД Это связано с его особенностями как личности. Мистики-экстраверты также часты, как и интроверты.

АМ Говорят, Джон Фаулз работал над своим «Волхвом/Магом» в общей сложности около пятнадцати лет, а затем еще и редактировал, значительно ли отличается первый вариант книги от второго?

ЕД Конечно, книга очень сильно отличается, в моей домашней библиотеке есть ее первое, очень редкое издание. Оно более объемно и более открыто. Но, в принципе, для неспециалиста это не очень важно и может заинтересовать разве что филологов. Интересно другое. Первоначальное название этого романа — «Игра в Бога» — отсылает к роману Германа Гессе «Игра в бисер», действие которого происходит в школе для электов, где их обучают музыке. Мастер игры, музыкант, называемый волшебником и первосвященником храма — это, несомненно, один из аспектов миллионера Мориса Кончиса, одного из трех главных героев романа «Маг». В другом своем тексте, «Степной волк», Гессе — ученик и пациент К.-Г. Юнга — воспроизвел психоаналитические представления об архетипах, став, вероятно, самым первым писателем, использовавшим юнгианскую концепцию в художественном произведении. В этом Гессе — предшественник Джона Фаулза, герои которого, на наш взгляд, являются классическими воплощениями архетипов.

АМ Это очень интересно, но тут ведь не только Гессе задействован?

ЕД Кроме того, это название восходит к детским воспоминаниям основателя психодрамы Якоба Морено: «Когда мне было четыре с половиной года, я с родителями жил в доме, находящемся неподалеку от реки Дунай. В одно из воскресений они ушли в гости, оставив меня одного играть в подвальном этаже дома с соседскими детьми... Дети предложили: „Давайте играть“. Один из них спросил: „А во что?“ — „Я знаю, — сказал я. — Давайте играть в Бога и его ангелов“. Дети заинтересовались: „А кто будет Богом?“, и я ответил: „Я буду Богом, а вы — моими ангелами“... Это было, насколько я помню, первой частной психодраматической сессией, которую я когда-либо проводил».
Но все-таки Фаулз дает окончательное название роману не по Морено, а по Юнгу: «Маг», оставляя отброшенное значение «Игры в Бога» как интригу для своих будущих исследователей.

АМ То есть Джона Фаулза можно назвать юнгианцем?

ЕД В романе «Маг» инициация героя происходит одновременно по Юнгу и по Морено. События романа представляются Николасу Эрфе «домашним спектаклем» (Морено говорил о том, что настоящие психодрамы происходят изо дня в день именно дома). Перемигиваясь с Лилией, он осознает, что «оба мы с ней актеры и режиссеру не доверяем». Мы видим, что Фаулз, совмещая две ветви психоанализа, берет от Юнга архетипы, их функции и смысл, а от Морено способ лечения, через включение ничего не подозревающего человека (Николас), специально нанятых актеров (Лилия и Роза) и профессиональных врачей (студенты-медики и доктора в конце романа) в психодраматический театр спонтанности. Кстати, я принимала участие в одной из психодраматических игр, происходившей на греческом острове Спеце — месте действия романа, и магическое взаимодействие возникало там практически само по себе. До сих пор дружу с одним из участников этой мистерии.

АМ Кстати, Джон Фаулз действительно был учителем английского на этом острове?

ЕД Да, в юности. То есть в каком-то смысле, в Николасе он видел юного себя.

АМ Как ему удается скрещивать Юнга с Морено в абсолютно художественном тексте?

ЕД Пересечение психоаналитических поэтик Юнга и Морено происходит на уровне обожествления. Бог — последний из архетипов Юнга, представляющий из себя совершенное существо, перекликается с Богом как персонажем психодрамы. На пересечении этих смыслов находится вставная новелла из романа «Маг», которая называется «Принц и волшебник». Речь в ней идет о юноше, который считал, что принцессы, острова и Бог не существуют, поскольку так сказал его отец. Обнаружив и то, и другое, и третье в соседнем государстве, но, в конце концов, поняв, что это обман, принц смирился со своей жизнью. «Вспомнил острова, прекрасные, но невзаправдашние, вспомнил принцесс, невзаправдашних, но прекрасных. — Ладно уж, — сказал, вытерплю как-нибудь». И тогда король пообещал, что принц скоро станет волшебником.

АМ Не зная «задников» смысла, расшифровать ее довольно сложно...

ЕД Эта новелла — фрактальное отражение всего романа, которое говорит следующее: для того, чтобы стать магом, надо наладить отношения со своей самостью (острова), Анимой (принцессы) и при этом быть избранным, электом (принцем). Гностическая установка на элитарность инициации была не чужда Юнгу, ставившему определенные условия для прохождения индивидуации, делавшей ее доступной далеко не всем. Гностицизм в целом — мировоззрение, лежащее в основе малой, или мистериальной традиции. Фаулз был гностиком, и этим все сказано.

АМ Вы тоже считаете, что главное произведение Фаулза — «Волхв»? Что его поэзия, эссеистика, дневники, в конце концов, его другие романы — все это не дотягивает до магии «Волхва»?

ЕД Можно сказать и так, хотя Фаулзу, наверное, было бы обидно это услышать. С другой стороны, каждый писатель знает, что было его лучшей вещью. Вот мне кажется, что я ничего не сделаю лучше, чем перевод «Гимнов Орфея» с древнегреческого, и это отчасти меня демотивирует. В конечном счете, мы все — свои собственные лучшие книги, пишущие новые страницы с помощью своих действий или бездействия. Ну, или дети, которых мы родили. Писателям, правда, пухлых младенцев часто заменяют пухлые томики. Лучше давайте так: сам Фаулз был своей собственной лучшей книгой.

АМ Какое место в вашей личной библиотеке занимают книги Джона Фаулза?

ЕД Лежат на верхней полке рядом с Умберто Эко на стеллаже над компьютерным столом. Полки из квартиры Евгения Головина — так европейские эзотерики сливаются в экстазе с советским мистическим подпольем. А ниже Овидий, египетские храмы, Гурджиев и Джон Ди.

АМ Что ж, Овидий в компании с Гурджиевым и Джоном Ди — это серьезно. С какими другими произведениями Джона Фаулза вы бы обязательно посоветовали познакомиться читателям Лабиринта?

ЕД Мне кажется, что сейчас будет кстати роман «Коллекционер». Сидишь на карантине и читаешь про девушку-Психею, похищенную поклонником, кайф!

АМ «Коллекционер» — это очень «коронавирусно». Но и затерявшийся где-то в Средиземном море греческий остров с гимназией имени лорда Байрона — тоже отлично.

Мадина Тлостанова. «Лолита» и «Коллекционер» — телепатическая связь или мнимое двойничество

АМ При знакомстве с творчеством Джона Фаулза, и особенно после просмотра фильма Уильяма Уайлера «Коллекционер» (1965), снятого по его роману, возникает навязчивое чувство, что автор «Лолиты» какое-то время был кумиром Фаулза. Вот и в «Волхве» тоже встречаешь немало перекличек/совпадений с прозой Набокова, чего стоит одна только обмолвка Николаса Эрфе о некой арабской нимфеточке (!) в афинском борделе, к которой он еще не остыл… С одной стороны, оно и понятно: время, в которое начинал писать Фаулз, было как раз временем всемирной славы Набокова. Именно — Набокова. Однако знаете, Мадина, меня никогда не покидало чувство, что Фаулз читал и нашего Сирина. Скажем, рассказы из цикла «Возвращение Чорба» или «Отчаянье»… И, конечно, «Истинную жизнь Себастьяна Найта». Что по этому поводу говорит британская критика?

Мадина Тлостанова Подобные совпадения между авторами сам Владимир Владимирович объяснял существованием некой «телепатической связи» между ними. Что ж, давайте попытаемся обозначить некоторые элементы загадочного параллелизма, а порой и заочного диалога этих, казалось бы, таких разных авторов...

АМ ...Своего рода сходство противоположностей. Давайте...

МТ После появления в 1963 году первого, имевшего огромный успех романа Джона Фаулза «Коллекционер», критика немедленно окрестила его «английским Набоковым». Думается, это поспешное заключение было основано лишь на внешнем сюжетном и отчасти тематическом сходстве фаулзовского первенца — по форме «черного», готического романа, или даже триллера, к тому же пародировавшего фрейдистские трюки и написанного на две трети «с точки зрения» сексуального психопата, с недавно нашумевшей «исповедью светлокожего вдовца» — «Лолитой». Оба автора обратились к удачному композиционному ходу — рискованной завязке, обещавшей «порнографическое» развитие и быстро обманывающей ожидания незадачливых читателей, о чем со смехом сообщает нам Набоков в известном послесловии к «Лолите». Однако дальше этой «этикетки» набоковского подражателя, приклеившейся к Фаулзу на недолгий срок, до того момента, когда он опубликовал «Волхва» дело, кажется, не пошло. Хотя «присутствие» Набокова ощущалось не только в дразнящей «ситуации» романа, но даже в деталях — фаулзовская Миранда, чье имя у внимательного набоковского читателя вызывает, конечно, сразу же не только очевидную ассоциацию с «Бурей», но и с набоковской «Мираной», сравнит себя с «заброшенным на самое дно шкафа, забытым, никому больше не нужным Голливогом... «Бедной куклой», героем целой серии детских книжек, который появляется загадочным образом «в своих малиновых панталонах, и голубом фраке, с черным лицом ...и двумя бельевыми пуговицами вместо глаз» в набоковских «Других берегах».

АМ Кстати, а в каком году вышли мемуары Набокова по-английски?

МТ Они начали публиковаться в начале 50-х. В окончательном варианте Speak, memory были изданы в 1966 году. Так что у Фаулза было время ознакомиться с ними в период работы над «Волхвом».

АМ А в «Волхве» следы набоковского влияния критики обнаружили?

МТ В «Волхве» уже практически никто не искал набоковского присутствия, хотя оно вполне по-набоковски продолжало дразнить читателя многочисленными деталями: чего стоят постоянные недилетантские отсылки к шахматным и карточным аналогиям и интеллектуальной игре как таковой, «нимфеточность» героинь — Алисон, Лилии, как ранее Миранды — с мальчишескими фигурками, ботичеллевскими лицами, детской незаконченностью черт. Как вы уже заметили, промелькнет даже некая арабская девчушка из борделя, прямо названная «нимфеткой», да и вставная новелла о Лилии несомненно напомнит гумбертовский рассказ о смерти Анабеллы, кстати сказать, умершей от тифа на греческом Корфу. Появятся — в другой вставной новелле, о Густаве — еще более «подозрительные» «труды господина из Вены» и идиотический диагноз — «хрестоматийный случай анального истощения», слишком напоминающий «венскую делегацию» Набокова, чтобы быть случайностью. Мотив погони героя за ускользающей героиней — мечтой, структурирующий и виртуозно развернутый в «Лолите» и лишь намеченный Фаулзом в «Коллекционере», будет развит им в «Волхве», в английской части приключений Ника — поисках следов Кончиса и ускользающей Алисон. Здесь присутствуют уже не только конкретные детали и скрытые аллюзии, заставляющие вспомнить о Набокове, но раскрываются и «подводные течения» высшего эстетического порядка, на основе которых и может быть «выстроен» заочный диалог двух мастеров.

АМ Фаулз много раз переписывал своего «Волхва», причем исследователи заметили, что какие-то места в романе он не прояснял, как ожидали читатели, но, напротив, — усложнял и затемнял смысл. Не по этой ли причине Фаулз отказался от первоначального названия романа, оно ведь позволяло «подглядеть» автора за работой? Не исключено, что в этой «замочной скважине» читатель увидел бы портрет Набокова на письменным столе Фаулза...

МТ Подсказки и разъяснения Фаулза столь же тупиковы и обманчивы, как набоковские, хотя маски, которые они носят, мистификаторски противостоят друг другу, как два полюса. Причем это касается предисловий, интервью, статей даже в большей мере, чем собственно художественных текстов. Взять хотя бы множество «источников» «Лолиты» и «Коллекционера», о которых оба автора высказывались много раз и всякий раз по-новому, о чем неустанно спорят критики (рассуждения типа: списана ли история Гумберта с исповеди украинского педофила или позаимствована из «Бесов» и у Свидригайлова). Фаулзовская идея «игры в бога» (godgame), описанная им в «Aristos» (1964) и воплощенная Морисом Кончисом, героем «Волхва», названа набоковским Джоном Шейдом в «Бледном пламени» «игрой миров», и растворена, поругана, виртуозно воплощена Набоковым практически во всех его книгах, во всех литературно-критических «мистификациях». Перечитывающий «Волхва» и знакомый с Набоковым читатель неизбежно ловит себя на мысли, что фаулзовский Николас Эрфе — незадачливый читатель-игрок, к которому так безжалостен Набоков, волшебным образом перенесенный внутрь книги и столкнувшийся с ее всесильным демиургом — Кончисом, «виртуозно кроящим реальность так и сяк». «Неужто вся моя жизнь — плод злостного заговора? —воскликнет Николас, «все еще надеясь, что провалился в страшный сон, угодил в переплет бракованной книжки, романа Лоуренса, где по ошибке вклеен кусок из Кафки». То же чувство не раз испытает и Гумберт, ощутив, как он ведом «мистером МакФейтом», а в конце, после «убийства» Куильти, и вовсе почувствует, что «за ним никто не наблюдает, что никто не стоит у окон, что театр был пуст, что это был не театр». Вопрос, заданный Фаулзом в одной из вставных новелл «Волхва»: Кто бог, а кто кудесник? — присутствует в фактуре едва ли не всех книг Набокова.

АМ Еще одно сходство: кудесники, творцы иной реальности — они побаивались критиков и читателей... выстраивали защитные ходы, стратегемы...

МТ Стремление всецело обладать плодами своего вымысла и нежелание отдать детище на растерзание читателям, на неизбежную переделку, утратив при этом полную власть над ним, у Фаулза выражается в нежелании публиковать свои произведения (многие так и не опубликованы). А знаменитое набоковское: «Мои персонажи — галерные рабы. Каждый следует путем, придуманным мною. Я — абсолютный диктатор в моем собственном мире, поскольку я один отвечаю за его прочность и истинность» — что это, как не кончисовская, почти литературная игра, перенесенная в сферу книжной «реальности» — единственно реальной для писателя, и там угрожающая «воображенным» им героям-марионеткам? Их путь от марионетки к человеку (или невозможность подобной метаморфозы), различные попытки «человека самому стать магом» занимают обоих писателей.

АМ Ну, и конечно, мотив затворничества и изгнания...

МТ Основным движущим элементом для писателя Фаулз считает «потерю», «утрату», «изгнание»: романист нуждается в утратах, они полезны книгам, хотя и болезненны для его «я». Фаулз сам в какой-то мере, конечно, не в набоковской, пережил ее в своеобразном «внутреннем изгнании», в уединенном местечке Лайм Реджис, оценивая утрату в символическом, индивидуалистическом, творческом плане: «Немногие (элита) всегда находятся в изгнании, в отчуждении от остального мира, — объясняет Фаулз и добавляет, — творческое созидание рождается из потери». Ключевое значение этих метафор для Набокова, в том числе и в излюбленном им смысле библейского Эдема выдуманной России его детства и «изгнания из Рая», особенно в многочисленных модернистских вариациях на тему автобиографии, в число которых входит и «Лолита», достаточно очевидно. В «Волхве» Фаулз пойдет по тому же пути обманчивой двойственности, представив остров Фраксос одновременно и «потерянным Раем», и Тартаром (вспомним и адско-райские обертоны Ардиса в набоковской «Аде»).

АМ В итоге оба — и Набоков, и Фаулз — в мировой литературе оказались стоящими особняком...

МТ «Неотмирность» и культурная промежуточность обоих авторов (Фаулз называет французскую литературу, английские природу, язык, книги, и греческий пейзаж, послуживший толчком к его настоящему творчеству, — своими символическими «топосами»; а Набоков шутливо замечает, что его голова разговаривает по-английски, сердце — по-русски, ухо — по-французски«) возможно, выразились и в их неприятии одной определенной национальной традиции и замешательстве... подобных традиций в отношении классификации самих художников. В этом смысле весьма показателен факт: Набоков, как известно, был представлен к нобелевской премии в 1969 году, но так и не получил ее, Фаулз представлен в 1999 университетом Сарагосы — и он остался без нее.

АМ Были ли у Фаулза с Набоковым общие литературные источники, прототипы, возможно ли это проследить сегодня?

МТ Можно поискать и легко найти у Фаулза и Набокова множество общих источников, благо литературные «традиции», к которым они обращаются, достаточно близки, вплоть до отдельных имен, произведений, авторов. Так, к примеру, среди пародийно обыгрываемых в «Коллекционере» книг окажется «Преступление и наказание», которому так много раз «не везло» у Набокова, как и еще целый ряд сходных, а иногда просто одних и тех же аллюзий — от Джейн Остин и «Кларрисы» Ричардсона до «Бури» Шекспира, любимца обоих Льюиса Кэролла и Маркиза де Сада. Но интереснее, наверное, все же иное, что и составляет объективную близость «мнимых» противоположностей — постоянный, напряженный интерес и возвращение к определенному набору старых, как сама литература, проблем: природа подлинного искусства и художника; волшебство взаимоперетекания вымысла и по-набоковски «закавыченной» реальности; результат игры верю/неверю, ключевой для обоих авторов; загадки и прихоти художественной фантазии и сама ситуация «фантазии, ставшей реальностью», с бесконечными вариациями, повторяющаяся обоими мастерами. Тут и овеществленная «случаем», волшебно посодействовавшим герою-безумцу, мечта (неожиданный выигрыш в жизни Фредерика Клегга — героя «Коллекционера», неожиданная встреча с Лолитой и «случайная» смерть Шарлоты в жизни Гумберта), и еще некое не поддающееся строгому определению качество, которое Фаулз во вступлении к новелле «Элидюк» определил так: «Современная критика слепа в отношении литературных связей, являющихся в гораздо большей мере эмоциональными, нежели структурными». Продолжим его мысль известной метафорой Набокова: эти связи уже больше нельзя игнорировать, «развоплотить», если они были однажды увидены, почувствованы вами, словно узор в головоломке «Что спрятал матрос» из книги «Память, говори».

АМ Совпадений и связей намного больше, чем можно было предположить...

МТ И Джон Фаулз, к которому сегодня, кажется, прочно приросло не совсем точное определение «мага-учителя», и Владимир Набоков, «чародей-игрок», для которого главное в книге — «шаманство» и основные качества ст?ящего писателя складываются из его способности быть «рассказчиком, учителем и прежде всего — волшебником», — оба в своих безусловно разных творческих путях часто двигались параллельно, проходя через одни и те же увлечения, обращая внимание на сходные эстетические моменты, соприкасаясь в своих размышлениях, аллюзиях и фантазиях.

АМ Какие книги Джона Фаулза есть в вашей личной библиотеке?

МТ На моей полке стоит, конечно же, «Волхв», причем и в оригинале, и в очень хорошем русском переводе Бориса Кузьминского, «Женщина французского лейтенанта» (в оригинале) и книга «Aristos», названная по-гречески. Название можно перевести как «Лучшие», что хорошо передает основной пафос книги. Это размышление о жизни, творчестве, нравственном выборе, где автор якобы снимает с себя все маски. Но это впечатление обманчиво.

АМ Мадина, с какими произведениями Джона Фаулза вы бы обязательно посоветовали познакомиться читателям Лабиринта?

МТ Обязательно стоит прочесть «Волхва» и «Коллекционера», а тем, кто хочет углубиться в его творчество — «Женщину французского лейтенанта» и «Червя».

Алексей Гвоздев. В понимании современного европейца идеи, пропагандируемые Фаулзом, немного устарели

АМ В свое время журнал «Тайм» подготовил очень интересный условный список ста лучших англоязычных романов ХХ века, в который вошли такие, как, скажем, «Улисс» и «Портрет художника в юности» Джеймса Джойса, «Великий Гэтсби» и «Ночь нежна» Ф. Скотта Фицджеральда, «Лолита» Владимира Набокова, «Шум и ярость» и «Свет в августе» Уильяма Фолкнера, «Скотный двор» Джорджа Оруэлла, «На маяк» Вирджинии Вулф, «И восходит солнце» Эрнеста Хемингуэя. Так вот большинство этих книг относится к первой половине и середине ХХ века, кажется, что к концу века великих романов практически не было. Тем ценнее, наверное, романы Джона Фаулза, попавшие в тот же список — «Волхв» и «Женщина французского лейтенанта». Мнение журнала «Тайм», конечно, условно, но по нему все-таки можно судить о том месте, которое Джон Фаулз занимает не только в англоязычной, но и в мировой литературе. Тем не менее, хотя Фаулза и номинировали несколько раз на Нобелевскую премию, он ее так и не получил. Да и вообще премий у него немного: «Серебряная ручка» (1969), WH Smith (1970), Кристофера (1982). Как вам кажется, в чем тут причина?

Алексей Гвоздев Сложно сказать. К Нобелевскому комитету возникают вопросы как раз касательно премий, розданных в последнюю треть XX столетия. Многих достойных английских авторов обделили и продолжают игнорировать, например, Джулиана Барнса. Или Иэна Макьюэна. Может, потому что премия все больше носит политизированный характер, а не культурный? Но это, как я понимаю, не предмет нашего разговора.

АМ Нам сейчас трудно себя представить, но Джона Фаулза в свое время упрекали даже в фашизме, поводом для этого якобы послужили два его романа — «Коллекционер» и «Волхв». Что же такого уж фашистского могли разглядеть в этих книгах литературные критики и интеллектуальная элита 60-х?

АГ Фаулз является типичным представителем литературного явления, которое принято называть — постмодернистский роман. Поэтому стремление сочетать несочетаемое, смотреть на привычное по-новому, исследовать табуированные аспекты истории и культуры — это те черты, которые отличают Фаулза как писателя и интеллектуала. По поводу фашизма он прямо, без намеков и экивоков, высказался в эссе «Aristos». Да, многих возмутило, что Фаулз рассматривает фашизм как явление того же рода, что и христианство, гуманизм и социализм. То есть включает в ряд мировых философий. Но при этом заявляет, что «правильное общество — то, в котором никто не поступает как предписано, не думая, почему он так поступает; в котором никто не подчиняется, не размышляя, почему он подчиняется; и в котором никто не поступает как предписано из страха или по лености. И общество, в котором эти условия соблюдаются, — не фашистское». По мнению Фаулза, все государства — любое общество вообще — содержат зародыши фашизма, навязывая свободной личности правила и нормы. Логично, что ответом на эти ограничения писатель видит экзистенциализм. Для меня данный пассаж в «Aristos» является исчерпывающим в разговоре об отношении Фаулза к фашизму. При этом, конечно, я замечаю в позиции писателя некое благородное высокомерие, выражающееся в вере в возможности индивидуума-уникума и в недоверии конформистской массе, примитивно мыслящей и одержимой вульгарными культами. Это как раз и проявляется в текстах «Коллекционера» и «Волхва». Последний роман, кстати, некоторые и вовсе обвиняют в снобизме. В этом смысле Фаулз очень английский писатель, не правда ли?

АМ В одном из интервью на вопрос журналиста, что для него значит национальная принадлежность, Фаулз ответил, что у себя на родине он все время был «таким же иностранцем, каким был бы американец». Эти его слова опять же в копилку отношений с родиной?

АГ Как мы убеждаемся уже не первое десятилетие, постмодернистская культура утверждает концепцию стирания границ: культурных, гендерных, геополитических, а также национальных. Поэтому у истинного писателя-постмодерниста не может быть национальности. Фаулз изучал французскую литературу, жил во Франции и Греции, которую называл своей второй родиной. Мне видится, что он был «человеком мира», представителем западной культуры вообще, без конкретной национальной принадлежности. Сам писатель, как известно, называл себя «мегаевропейцем», признаваясь, что не понимает, что такое быть «английским писателем» в XX веке. Поэтому здесь выражается вовсе не неприязнь к Англии как стране, с ее специфическим культурным кодом, а больше ощущение себя человеком эпохи глобализации. Насколько я помню, Фаулз даже разводил понятия «английский» и «британский».

АМ В Оксфорде он специализировался на французском и немецком, впоследствии сосредоточился только на французском. Переводил с французского, к примеру, роман Клер де Дюра «Урика» и средневековую повесть «Элидюк». Долгое время находился под влиянием Камю и Сартра. Насколько увлечение французской литературой (новым и старым романом), французской культурой сказалось на его творчестве?

АГ Мой ответ вытекает из предыдущего: я не вижу у Фаулза «английского» романа или «французского» романа. Писатель стремится к созданию универсальной мегаевропейской литературы, не занимаясь национальнои? самоидентификацией. Возможно, это позволяет ему быть понятым широким кругом читателей, независимо от паспортных данных. Кстати, по этой же причине Фаулз часто использует многоуровневую организацию текста, балансируя на грани бульварной литературы и интеллектуальной. «Коллекционера» можно начинать читать как типичную историю про маньяка и жертву, а потом открыть в ней, если хватит эрудиции, серьезный интеллектуальный роман о месте культуры в современном мире. Я, кстати, и «Женщину французского лейтенанта» не считаю английским романом. Такой пастиш викторианского романа мог написать любой автор, хорошо ориентирующийся в английской литературе XIX века.

АМ Много ли биографий Джона Фаулза существует на сегодняшний день и какое место среди них занимает биография Эйлин Уорбертон «Джон Фаулз: Жизнь в двух мирах»?

АГ К сожалению, не знаком с этой биографией.

АМ Для многих, и совершенно справедливо, главной вещью Фаулза, его opus magnum является «Волхв», он хоть и был напечатан после «Коллекционера», его все равно принято считать дебютным. Самого Фаулза «Волхв» никогда не устраивал до конца, сколько бы редакций он не делал. Фаулз говорил, что, поскольку это был первый его роман, он пытался сказать в нем слишком много, и потому в книге много незавершенных линий, что роман, по сути, не закончен, и он надеется сесть и переписать его. Почему же тогда именно это произведение Фаулза мы любим сильнее прочих, вышедших из-под его пера?

АГ Здесь мне сложно говорить, поскольку роман «Волхв» я как раз люблю менее остальных произведений Фаулза. Меня отталкивает его навязчивый и неубедительный мистицизм и композиционная хрупкость, роман распадается на фрагменты, явно стараясь при этом быть последовательным и структурированным. Я могу пошутить о том, что прекрасно понимаю Фаулза, который часто высказывал неудовлетворенность этой книгой. Но я согласен с вами, по популярности у читательской аудитории с «Волхвом» может сравниться разве что «Коллекционер».

АМ Как вам кажется, остается ли открытым вопрос о предпочтении одного из вариантов перевода названия: все-таки «Маг» или «Волхв»?

АГ Если видеть в Морисе Кончисе авантюриста, то название «Маг» подходит больше. Однако, если принимать во внимание первоначальное название книги — «Играя в бога», то здесь уместнее вариант «Волхв». Мотив игры и испытания героя-ученика также подразумевает образ мага-наставника. А может, речь идет вовсе не о Кончисе, а о Николасе Эрфе в финале романа? Получается, что с названием каждый читатель может определиться самостоятельно.

АМ Вы готовы согласиться с Джоном Гарднером, который после прочтения романа Фаулза «Даниель Мартин» писал: «Джон Фаулз — единственный англоязычный писатель, обладающий сегодня силой, размахом, знаниями и мудростью Толстого или Джеймса»?

АГ Я знаю людей, обожающих Фаулза и считающих его величайшим писателем XX века. Среди моих читающих знакомых таких большинство. Однако есть и те, кто относится к нему сдержанно. Безусловно, Джон Фаулз — важная фигура в английской литературе второй половины XX века. Его произведения уже давно входят в университетский курс, в том числе и в нашей стране. Однако у истории есть такое качество, пожалуй, самое важное и роковое, как время. В случае с объективной оценкой Фаулза его недостаточно. Слишком коротка дистанция, во всяком случае для меня, которая давала бы мне возможность и, в каком-то смысле, право сравнивать этого автора с Толстым, как предлагает Гарднер. Нет, я не считаю, что Джон Фаулз «единственный англоязычный писатель, обладающий сегодня силой, размахом, знаниями и мудростью Толстого или Джеймса». Но я не буду спорить с теми, кто считает по-другому. Возможно, я не прав. Давайте вернемся к этому вопросу через пятьдесят лет?

АМ У себя на родине Фаулз вполне справедливо пользовался огромной популярностью при жизни, но сегодня он остается странным образом недооцененным, особенно в сравнении с некоторыми из его коллег-современников. С чем вы связываете такое положение вещей, возможно, популярность книг Фаулза, их миллионные тиражи сыграли с ним злую шутку?

АГ Я не считаю Фаулза недооцененным писателем. Его книги до сих пор переиздаются большими тиражами, романы изучаются в университетах, тексты становятся предметом многочисленных научных исследований. Я как преподаватель и филолог постоянно сталкиваюсь с дипломными и диссертационными трудами на тему произведений этого автора. Так что дефицит внимания Фаулз не испытывает, это точно. Хотя можно сказать, что в понимании современного европейца идеи, пропагандируемые Фаулзом, немного устарели. Например, сейчас мы видим, что концепция единого глобализированного мира себя не оправдала. И, в первую очередь, она неактуальна для англичан с их Brexit.

АМ Какое место в вашей личной библиотеке занимают книги Джона Фаулза?

АГ Все книги, которые мы сегодня с вами упомянули, аккуратно стоят в моей домашней библиотеке на букву «Ф». Но чаще остальных с полки попадает в мои руки самое любимое у Фаулза — это сборник повестей «Башня из черного дерева». Мне очень нравится наблюдать за спором молодого художника-абстракциониста и старого живописца, приверженца классической школы. Тема отражения искусства в литературе для меня вообще одна из самых волнующих. И произведение Фаулза очень интересно сравнить со схожими текстами XX столетия (например, «Синяя борода» Курта Воннегута или даже «Голубь в Сантьяго» Евгения Евтушенко). Вечный спор между приверженцами академического искусства и авангардного. Кроме того, в этих повестях можно найти остроумные и ироничные отсылки писателя к собственным текстам (так, в первой повести, давшей название всему сборнику, одна из героинь читает роман «Волхв», и посмотрите, как на это реагирует другой персонаж). Очень теплые чувства я испытываю к «Женщине французского лейтенанта». Будучи студентом, я прочитал эту книгу за один присест — начал вечером, а закончил рано утром. На чтение романа у меня ушла вся ночь, поэтому на занятия в университет я не пошел. Так Фаулз побудил меня к незапланированному прогулу. Кто знает, быть может, я пропустил как раз ту лекцию, где нам рассказывали о «Волхве», и многое утратил. Но мастерство Фаулза-рассказчика, способного на уровне сюжета удерживать внимание читателя с первой до последней страницы (это касается не только «Женщины...», но и невероятно затягивающего «Коллекционера»), восхищает. Это следует признать безоговорочно.

Для оформления материала на условиях fair use использованы фотографии GettyImages.