Тэги
Авторская рубрика Афанасия Мамедова
О книге Колума Маккэнна «По эту сторону света»
Дежурный по стране
Многие прибывшие в Штаты европейские писатели мечтают написать «настоящий американский роман», понимая, что без такового романа в Америке прожить, конечно, можно, но что это будет за жизнь? И потом, почему бы не попытать счастья? Не для того ли Новый Свет открывали, чтобы хотя бы попробовать?
Поскольку никто из отбывших и вновь прибывших не скажет точно, что такое «настоящий американский роман» в наши дни, писать его лучше всего в Нью-Йорке. Нью-Йорк – вечный «дежурный» по Америке, следовательно, он знает о ней все, даже то, что пока не проявилось, не воплотилось до конца в жизнь.
Вот г-н Набоков еще не написал свою «Лолиту», а Нью-Йорк через литературного агента Алтаграцию де Жаннелли уже настоятельно рекомендовал ему приступить к роману о бедной-бедной Ло: «Какого черта, сэр, вы ее не пишите, эта девочка уже есть у вас в «Даре»?!». Или Сэлинджер, он еще только отходил от войны и нюрнбергской психушки в богемных барах и клубах типа «Blue angel», а Нью-Йорк уже телеграфировал ему: «Если вам на самом деле хочется услышать эту историю, вы, наверно, прежде всего, захотите узнать, где я родился, как провел свое дурацкое детство, что делали мои родители до моего рождения, — словом, всю эту давидкопперфилдовскую муть»… То же самое происходило со многими другими писателями, ставшими американскими или пробовавшими ими стать, такими, как Салман Рушди и много еще кто, включая и наших соотечественников (я сейчас не только о Довлатове и Лимонове).
Да, и еще… Нью-Йорку по большому барабану, куда катиться «Большое яблоко» и кто ты, еврей или ирландец, а может, и вовсе ирландский еврей (такое тоже бывает, привет от старика Джойса). Нью-Йорку по барабану даже то, есть ли у тебя грин-карта или ее нет.
И еще… У самого Нью-Йорка в закромах столько историй «и про это, и про то», что можно и Атлантику не переплывать, и в Париж не ездить, тем паче, что дважды в одну и ту же реку вступить не получится: в одной весовой категории с Эрнестом Хемингуэем и Генри Миллером сегодня вряд ли кто окажется. И дело тут не в реке.
Река
Река, конечно, может быть достопримечательностью города. И даже стать героем романа: «Эй, река!..», — как у Генри Миллера в «Тропике Рака». Но черта с два это будет «настоящий американский роман», скорее — «настоящий французский».
Если речь о Нью-Йорке, лучше, не теряя времени, остановится на сабвее. Уж он-то точно символ этого города.
Хемингуэй и Миллер непременно выбрали бы нью-йоркскую подземку, «Яблочный сабвей» — это не какая-нибудь там позеленевшая статуя с девяносто тремя метрами свободы, тающими в «сиреневом тумане».
Так или не так думал ирландский писатель Колум Маккэнн, решивший написать роман о нью-йоркской подземке, теперь уже не столь важно, но его книга «По эту сторону света» («This Side of Brightness») — «настоящий американский роман». И дело тут совсем не в том, что так решили несколько известных литературных критиков с Манхэттена, достаточно просто прочесть книгу, чтобы в этом мнении утвердиться. В конце концов, можно прямо в книжном магазине, взяв в руки свежеизданную книгу, поделить роман на три части и прочесть начало каждой из них. Много времени это не займет, а впечатление оставит.
Нет, конечно, кто-то из больших-пребольших снобов может заявить по прочтении романа: «Нет, это вам не Хемингуэй, не Стейнбек и даже не Дос Пассос!..» Однако соотносить все публикуемое сегодня за океаном с романами великих американских писателей — глупость невероятная. Времена меняются, и меняется все вокруг, включая уток, улетающих из Центрального парка. (Кстати, существует версия, что на самом деле утки эти никуда не улетают, а греются неподалеку у канализационных люков).
И люди тоже ищут, где в Нью-Йорке теплее, а еще — чище и светлее. Правда, не все. Кого-то не устраивает свет, кого-то — стерильная чистота. Чтобы быть в ладу со своим прошлым, нужны особые условия.
Одна из главных особенностей романа «По эту сторону света» — это предельная писательская честность. Собственно говоря, из-за этой самой честности Колум Маккэнн и пожертвовал первым вариантом романа — ста пятьюдесятью страницами, написанными ровно за девять месяцев. «Они были написаны главным образом о себе, а не о тех людях, о которых я хотел написать», — скажет впоследствии Маккэнн в одном из своих интервью.
Люди
Колум Маккэнн родился и вырос в Дублине, и американским писателем стал только после того, как написал свой первый «американский роман» — «По эту сторону света» (This Saide of Brightness) .
Чтобы увидеть скрытую жизнь Нью-Йорка, мимо которой несутся под землею поезда, нужно спуститься в тоннель. И Колум Маккэнн — предварительно осмотревшись, нет ли вокруг копов — метнулся вниз. Во мрак. К нью-йоркским бомжам, для которых тоннели метрополитена — спасение.
Там, в тоннелях, можно встретить всех героев романа Маккэнна: бывшего высотника Квакшу, бывшую танцовщицу Анджелу, которую четыре ублюдка «ставили в очередь», засунув ей в рот чей-то вонючий носок вместо кляпа, бывшего копа Фарадея, придурка Элайджу, имеющего Анджелу только после того, как хорошенько ей врежет, а, может, и Дина у костра, который в пылу любовной ссоры откусил другому мужчине язык «и с тех пор так и болтается с чужой жизнью во рту»…
Что связывает всех их? И почему они живут под землею, а не там, где все — на свету?
Стыд
Все просто: жить на свету им стыдно. И они ничего не могут поделать с этим чувством. У каждого из них своя история. Но разве это только их история? Если бы люди правильно отнеслись к живописи художника Папы Любовь, разве он скрылся бы от всех внизу, разве послал бы куда подальше бесстрашного галерейщика, спустившегося под землю, чтобы найти Папу Любовь и сделать ему заманчивое предложение, мол, Нью-Йорк ждет его живописи? Если бы люди сразу поверили, что Анджела — настоящая танцовщица, а не какая-нибудь шлюха, продающая себя на танцполе, осознали бы, что это разные вещи, разве она бы снизошла до «наркоши» Элайджи? Если бы стыд не сжигал изнутри бывшего копа Фарадея, разве бы он спустился сюда, где нет солнца и звезд на небе, а только стыд и холод? Тот самый ледяной холод, который может быть только в тоннелях — «ГУЛАГах» Нью-Йорка.
Кто придумал тоннели
Люди давно занялись прокладыванием тоннелей, ими, можно сказать, вся история человечества прошита, не зря новый молодой пастырь рассказывает у Маккэна историю о древнем иудейском царе Езекии, приказавшим рыть тоннель между двумя водоемами — Силоамом и Источником девственниц.
«Два отряда мужчин начали копать каждый от своего озера и дали обед встретиться посередине. Под землей землекопы рыли тоннель все дальше и дальше. Они уже рассчитывали встретиться. Но они ошиблись в расчетах, и два тоннеля разминулись». (Колум Маккэнн. «По эту сторону света»). Но тут они услышали голоса друг друга через скалу и начали продвигаться дальше на звук своих голосов. И вот они встречаются и дотрагиваются друг до друга — «чтобы убедиться, что они друг другу не померещились», а вскоре после этого вода начинает течь между двумя древними озерами.
В темноте, как во сне, чтобы хорошо ориентироваться, нужно уметь вспоминать — событие к событию, историю к истории.
«Уокер замечает, как проходят годы, по пыли, оседающей в его легких, по морщинкам, появляющимся у глаз Моры О'Лири, по растущему любопытству Элинор, когда она наклоняется к нему и легонько дотрагивается до локтя, пока он рассказывает ей свои истории».
Одна из этих историй о том, как появился в Нью-Йорке самый первый тоннель. Его начали строить в шестидесятых, восемьсот шестидесятых. Заправлял делами мистер Альфред Эли Бич. Предприниматель. Ему первому пришло в голову то, что не приходило в голову никому: «Больше никаких поездов снаружи, только внутри земли».
Эли Бич пробовал получить разрешение на рытье тоннеля под Бродвеем, рядом с городской ратушей, но власти водили его за нос. А он все равно не сдавался: «Такой уж он был человек, понимал, что браться стоит лишь за то, что в конце концов разобьет тебе сердце». Эли Бич нанимает несколько рабочих, и они тайком принимаются копать прямо под магазином одежды Девлина на Мюррей-стрит. Контрабандой вывозят тележки с землей «между рядами вешалок с одеждой». И никто, кроме самой бригады, понятия не имеет, что происходит. Прорабу Бычьему Цепеню даже приходится вспороть брюхо проболтавшемуся землекопу. А тем временем уже идут отделочные работы, тоннель украшают фресками, керамической плиткой, картинами, а прямо у входа в холле ставят гигантский фонтан. А когда старине Альфреду Эли Бичу и этого показалось мало, он решает, что нужен рояль, чтобы достойно встречать пассажиров.
Бич гонял поезд по тоннелю несколько лет, но никаких денег это не приносило. Тогда предприниматель закрыл тоннель, и через несколько лет о нем все забыли. А вспомнили только через шестьдесят лет, когда начали рыть еще один тоннель под Бродвеем. Бригада землекопов, обнаружившая старый тоннель и есть та самая бригада, судьбу которой описывает Колум Маккэнн в своем романе. Это они оказались вышвырнутыми из тоннеля, поднялись над рекою. «Крики разрывают всю длину тоннеля — от забойщиков к монтажникам, от бетонщиков к водоносам, — пока не долетают до рабочего на компрессоре: — Прорыв! Понижай давление! Сбрасывай! Abbassa la pressione! Obnizyc cisnienie! Эй! La pressione! Ниже давление! Но слова, поочередно выкрикиваемые на разных языках, все больше путаются и искажаются, и, вместо того чтобы упасть, стрелка компрессора ползет вверх».
Время, как след на снегу
Чтобы читатель ориентировался в его «подземном романе» не только по голосам героев и вою пролетающих поездов, Колум Маккэнн каждую главу сопровождает указанием времени, в которое происходит то или иное событие. Например: «Глава 3. Первый снег. 1991» или «Глава 7. Все мы здесь уже бывали. 1991».
Имеется в виду, конечно же, не только тоннель под Бродвеем, где «время от времени сновидения в тоннеле просто безупречны». Маккен имеет в виду — темноту.
Такая жесткая, на ирландский манер, структурированность, упорядоченность книги, очень помогает держать в уме сюжетных полвека, за которые люди, обитающие наверху и в подземке, особо не изменились, не стали лучше. Вот только тоннели — длиннее. И все сложнее и сложнее из них выбраться. Трудно даже представить себе, что может случиться, если однажды под Нью-Йорком заблудится поезд, полный света и людей…
Свет
«Он идет, входя в столбы света и снова погружается в темноту, и опять выходит на свет, возле кабинок останавливается на мгновение, чтобы прислушаться к звуку дыхания Анджелы». Не только название, но и временные и пространственные характеристики романа зависят от света, а полное или частичное его отсутствие сказывается на судьбах героев: «Он посылает ей воздушный поцелуй и идет дальше, мимо мертвого дерева, мимо фресок, и его тело светится насквозь, оно не отбрасывает в тоннеле ни одной тени».
«По эту сторону света» — роман о той высоте, до которой дотянуться под силу лишь человеку, сильному духом. И не случайно слово «воскресение», взвешенное на языке Квакшой у самого выхода из тоннеля — последнее в романе.
P.S. А нам, читателям, остается только надеяться, что Квакша «вернется в игру».
Похожие подборки
Не знаете, что почитать?
