Тэги
Авторская рубрика Афанасия Мамедова
С появлением фотографии, а случилось это давно — когда именно, мнения расходятся, однако в нашем случае точностью датировок можно пренебречь, важно, что свет и тень поменялись местами где-то в середине позапрошлого века — мы фотографируемся множество раз за жизнь, по различным поводам, а иногда и без. Раньше наши фотографии украшали семейные альбомы, в последнее время они все чаще попадают в соцсети, либо обретаются где-то в компьютерных cетях — в папочке под названием «Эти и другие фотографии».
В такого рода папочке «живет» себе тихонечко и фотография автора знаменитого романа «История», национального бестселлера Италии, вошедшего в первую сотню лучших романов ХХ века, Эльзы Моранте, на которой она изображена довольно странно.
Странность заключается в том, что за рабочим столом Моранте сидит в косынке, отчего складывается впечатление, будто писательница собиралась уходить по каким-то своим неотложным делам, но потом, буквально на пороге, она резко изменила свои планы, чтобы быстро записать только что пришедшие ей на ум слова, и вдруг начисто их позабыла. Она сидит и вспоминает, что же привело ее сюда? И не может уйти. Видимо, придется ей с белого листа начинать свою очередную волшебную новеллу, с той самой сигареты, потухшей в пепельнице, на которую она смотрит обращенным внутрь себя взглядом. А может, не на круг пепельницы смотрит она, а на черновик, что лежит на книге и пачке сигарет? В любом случае — это тот самый момент, когда перо застыло по-пушкински — неподалеку от бумаги. Это противоречие — ушла, но вернулась; косынка, перо, потупленный взгляд, подпирающий подбородок кулачок — и есть тайна фотографии. Такой же тайной «бесконечно длящегося мига» связана и проза Эльзы Моранте, обладающей даром совмещать несовместимое, перемешивать в одно целое обычный день по календарю с необычной историей — той самой, что станет «скандалом, длящимся десять тысяч лет».
Эльза Моранте — автор двух поэтических сборников «Алиби» и «Мир, спасенный детьми», четырех романов, пяти сборников рассказов (среди которых есть и рассказы для детей), сказок, в том числе и для взрослых, эссе. Она родилась в Риме в 1912 году и была внебрачным ребенком учительницы еврейского происхождения Ирмы Поджибонски, которая преподавала в Риме и Болонье, и сицилийца Франческо Ло Монако. Впоследствии девочку удочерил Аугусто Моранте, за которого мать Эльзы вышла замуж. Есть другая версия, по которой Франческо Ло Монако был соседом Ирмы и Аугусто Моранте. Имя своего биологического отца Эльза узнала в подростковом возрасте при неизвестных обстоятельствах, для ее импринтинга (впечатывания в бессознательное) это был момент очень важный. Не зря, наверное, она потом говорила, что первой ее любовью был рай, который потом превратился в ад. Усвоенные впечатления от жизни с родителями мы можем легко обнаружить в таких романах Моранте, как «Остров Артура» и «История». К слову сказать, роман «История», который сегодня сравнивают то с «Радугой тяготения» Томаса Пинчона, то с «Будденброками» Томаса Манна, переведен на русский язык, как и переизданная издательством «Текст» «Андалузская шаль и другие рассказы» — книга, составленная из нескольких сборников рассказов разных лет.
Моранте начала писать в раннем возрасте — исследователи ее творчества говорят, что за несколько лет до того, как она бросила лицей и ушла из дома навсегда. Случилось это в 1929 году, когда Эльзе едва исполнилось семнадцать лет. Что же побудило девушку начать жить отдельно от родителей? Достоверно историкам литературы это не известно, но, вероятно, можно предположить, что родители не могли дать ей того, чего она хотела, и что немалую роль в принятии такого серьезного решения сыграло ее с детства проявившееся пристрастие к литературе. С той поры Эльза пишет стихи, небольшие рассказы и статьи, публикуется в небольших газетах и журналах провинциальных городков. Буквально за несколько лет у нее появились свои поклонники — в Италии той поры читать любили все: от кухарки до вождя нации Бенито Муссолини. Впрочем, и сегодня в этой стране книга на почетном месте, жаль, что итальянцы почти не подозревают о существующей где-то на северо-востоке, в мифических Гипербореях, еще одной «самой читающей нации в мире». Впрочем, чтение не повод к соревнованию.
Один из вновь обретенных поклонников Эльзы, пожилой и респектабельный господин, явно не лишенный литературного вкуса, принял в судьбе молодой и очень хорошенькой писательницы неподдельное участие. А в 1936 году его инициатива была перехвачена молодым, но уже ярко заявившем о себе писателем Альберто Моравиа (настоящая его фамилия — Пинкерле, а взятый позднее псевдоним Моравиа — фамилия еврейской бабушки по отцовской линии). При всех несомненных достоинствах, у Моравиа был один недостаток: он не всегда находился в Италии и часто путешествовал. Кроме того, в момент их знакомства с Эльзой дела у Альберта Моравиа шли не очень хорошо, позднее он напишет о том злополучном времени:
«Десятилетие между 1933 годом, годом прихода к власти Гитлера, и 1943-м, когда пал итальянский фашизм, было с точки зрения общественной жизни худшим временем в моей жизни, и я до сих пор не могу вспоминать о нем без содрогания. Чтобы хоть как-то вырваться из отравленной атмосферы лжи, страха и конформизма, я много путешествовал».
Причина его странствий указана: во-первых, фашизм, во-вторых, как следствие, реакция итальянской читающий публики на один из лучших его романов — «Равнодушные». Этому социально-бытовому роману (как и другому его роману «Конформист» той же направленности) суждено будет стать визитной карточкой писателя: по нему в 1964 году Франческо Мазелли снимет фильм, который сегодня смело можно назвать не только одним из лучших фильмов 60-х годов, но и бесспорным шедевром итальянского кинематографа. В блистательном актерском составе особенно выделяются работы Рода Стайгера и Клаудии Кардинале.
Но это потом, а пока Альберто Моравиа и Эльзу Моранте связывает дружба и любовь к литературе. Они поженятся только в 1941 году, ему будет тридцать четыре, ей — двадцать девять. На тот момент она опубликует лишь один сборник рассказов «Тайная игра», а он будет автором трех романов, два из которых уже овеяны славой — «Равнодушные» и «Маскарад». Он серьезная фигура на литературной карте Италии, ее пока мало кто знает, она лишь его жена. Пишущая жена. Чтобы понять, какие разные это были люди, достаточно прочесть их главные произведения или просто открыть некоторые из них наудачу. Эффект будет оглушительный. Тем не менее, два классика итальянской литературы проживут вместе двадцать один год (по некоторым сведениям двадцать лет) и разойдутся весною 1962 года. Разойдутся, не разводясь.
Но до этого им вместе придется пережить Вторую мировую войну. Оба наполовину евреи, они будут прятаться в итальянском городке Фонди, в Чочарии… (по другим сведениям — на острове Капри, возможны оба варианта).
Несмотря на «черное двадцатилетие» в Италии времен фашизма жили и писали Джузеппе Унгаретти, Умберто Саба, Эудженно Монтале, Луиджи Пиранделло, Итало Кальвино, Чезаре Павезе, Дино Буццати, Массимо Бонтемпелли, Курцио Малапарте и много других замечательных писателей, но имя Эльзы Моранте, «жены Альберто Моравиа», зазвучит на ее Родине лишь позднее, хотя к этому моменту на ее счету уже будет несколько престижных литературных премий.
Только после публикации романа «История» Эльза Моранте займет одно из ведущих мест не только в литературе Италии, но и в литературе мировой. Это могло бы произойти раньше, так сказать, на волне феминизма, но Эльза всегда писала о женщинах с позиций общечеловеческих, а не феминистских. К тому же писала она «по-мужски», видимо, сказались годы, прожитые совместно с Альберто Моравиа. Тут надо заметить, что ее творчество вообще не вписывается ни в какое-то определенное литературное направление, ни в жанровые рамки. Эльза Моранте всегда сама по себе, даже когда переводит с английского на итальянский свою любимую Кэтрин Мэнсфилд. Что уж говорить о таком ее романе, как «История».
И по сей день, когда мы знаем о фашизме намного больше, чем полвека назад, эта книга остается сигналом, «предупредительной чертой» для всех «успокоившихся в безнадежности». Есть, наверное, какая-то мистическая взаимосвязь с тем, что роман вышел в момент, когда итальянский фашизм вновь начал поднимать голову — в августе 1974 года неофашистская террористическая организация «Черный порядок» взорвала бомбу в экспрессе «Италикус», убив ею двенадцать человек и ранив более пятидесяти (вину неофашисты возложили на левых). Были также взорваны бомбы в Милане и в Брешии.
Но интересно, что популярность романа не спала и после того, как новый итальянский фашизм был в очередной раз изгнан и с политической авансцены Италии, и из жизни итальянцев, для которых «История» Эльзы Моранте — настоящий «народный роман».
У многих писателей часто случается, что романы их — по сути рассказы, которые разнесло до несвойственных им объемов; и наоборот, рассказы — это нарезки из романов или же их краткий пересказ. Однако на самом деле нет жанров более «отдельной природы», столь непохожих и независимых, чем рассказ и роман. По счастливой случайности Эльза Моранте хорошо это понимает и пишет свои рассказы — именно как рассказы, а романы — как романы. Подготовленный издательством «Текст» сборник тому свидетельство. Как справедливо свидетельствует аннотация, все рассказы в нем действительно «разные, очень яркие, и каждый из них — это особый мир».
Книга переведена двумя переводчиками: Дмитрием Литвиновым и Валерием Николаевым. Сложена она из двух сборников Эльзы Моранте — «Андалузская шаль» (Lo scialle andaluso), опубликованного в 1963 и состоящего из двенадцати рассказов, и из сборника «Забытые рассказы» (Racconti dimenticati) — двадцать ранних рассказов, написанных в 1937–1947 годах и опубликованных посмертно издательством «Эйнауди» в 2002 году. Из «Андалузской шали» взято четыре рассказа, из «Забытых рассказов» — семнадцать. По какой причине была выбрана именно такая композиция, нам, читателям, остается только догадываться. Одно точно — причина была. По уровню письма, если оценивать с позиций мастерства, четыре рассказа из «Андалузской шали», несомненно, стоят семнадцати из «Забытых рассказов», тут, как говорится, почувствуйте класс игры. С другой стороны — обаяние вообще и скромное обаяние молодости в частности присутствуют во всех рассказах Эльзы Моранте. Кстати, как раз их недостаток обычно ощущается и в прозе Альберто Моравиа, и в тех фильмах, бесспорных шедеврах, что были сняты (иногда и пересняты) в разные годы по его произведениям.
Составлять сборники рассказов (переводные в том числе) — дело нелегкое и очень деликатное, сложнее составлять разве что поэтические сборники. Почему отличный рассказ «Бабка» открывает книгу — понять как раз можно, а вот почему ударная «Андалузская шаль» оказалась четвертой по счету, если в ее честь назван весь сборник — попробуй-ка ответь. Пятым оказался рассказ «Душа», эта изысканная миниатюра, чем-то напоминающая дзенские притчи, а «Два сапфира», чем-то отдаленно напоминающие мотивы О. Генри — девятыми. Поскольку сборников в оригинале мы не читали, положимся на составителя.
Несомненно, одним из лучших рассказов в книге является «Бабка». Для многих это будет вообще первое знакомство с прозой Эльзы Моранте. Читатель только подбирает ключи, он само внимание, и уже удивлен прозрачностью и чистотой стиля, сказовой манерой письма, двоящейся за счет автора и рассказчика, и что не менее важно — поразительной убедительностью.
«Оставшись в сорок лет вдовой, Елена обнаружила, что живет лишь наполовину, в безжалостной и безвыходной пустоте».
Или вот еще из того же рассказа:
«Город был построен народом торговцев и моряков на хребте холма, состоящего целиком из уступов и террас, так что одни дома вздымались ввысь, к солнцу, если смотреть из порта, другие были втиснуты между лестницами и проулками, где часто вспыхивали драки и где жадно раздутыми ноздрями ловили запах моря, донесенный ветром».
Перед глазами сразу встает Амальфитанское побережье: городки, террасами спускающиеся к морю; женщины, облаченные в одежды темных цветов; во всем серьезные мужчины — неспешные, уверенные в своей правоте.
После смерти мужа Елена решает оставить свой городской дом и переехать в деревенский, который тоже принадлежал ее покойному мужу, и в котором она ни разу не была.
Что мы знаем о героине этого рассказа? Что она далеко не красавица, что у нее рассеянная походка, звучащий порою неожиданно звонко голос и порченые зубы… Что еще вбрасывает нам автор? Елена не может иметь детей, по крайней мере у них с мужем не получилось их завести. У нее нежная мягкая улыбка и хрупкие запястья (какая тонкая деталь!)… Разве этого мало, чтобы изменить свою судьбу в сорок лет?
Елена покидала свой вдовий дом «со спокойной страстью, похожей на медленную лихорадку». Опустошала шкафы и ящики, задерживалась блуждающим взглядом на одежде. Нашла детские вещицы, которые в ожидании детей шила сама с умилением, достойным благочестивых итальянских женщин из далекой провинции у моря. В этих пеленках, слюнявчиках и распашонках она пробовала представить себе «живые нежные тела». Эти детские вещи уезжают с остальным багажом.
Двухэтажный дом с грубой колоннадой встречает ее. Комнаты просторны, белены известью стены. На первом этаже проживают жильцы, которым покойный муж сдал весь этаж. Он мастер, резчик по дереву, фигурки святых вырезает, а то и Давида библейского с «обнаженным торсом, выступающими ребрами и волосами до плеч». Мастеру двадцать пять лет или около того, зовут его Джузеппе, лицом он похож на мальчика и ходит на мессу с мамой.
Старуха-мать Елену сразу же не возлюбила, никак приревновала единственного сына к вдове-владелице дома. А иначе с чего она в комнате у себя заперлась и тоскливо напевает что-то. Мрачность матери разрывает душу хозяйке дома.
В дальнейшее развитие сюжета у Эльзы Моранте вкрадывается мистика, к которой читатель лишь отчасти подготовлен сказовой манерой ее письма, «раздвоенным голосом» автора. Если подбирать ключи к рассказу по мере его продвижения к концу, то писательница опирается тут на Кафку, Майринка, Перуца, Кортасара, Маркеса… Ближе всех, как ни странно, оказывается Густав Майринг, но при одном условии: он должен лишиться целого ряда отличающих его прозу черт, а главное — выйти из образующей его мистическую прозу темноты, что в принципе невозможно.
Старуха, оказывается, ждала Елену, наперед зная, что та отберет у нее сына. А вот о чем она никак не могла догадываться, и что составляет ядро рассказа — это как она уходит из дома, как возвращается, как реагирует на рождение внуков и каким способом передает им свою главную тайну, тайну прожитой ею жизни.
Удивительный рассказ «Бабка» — яркий пример амбивалентности прозы — имеет двойную концовку, светлую и темную. По «светлой версии», благодаря старухе происходит инициация детей, и последние слова рассказа: «И тут лодка внезапно взлетела на крупы бешенных коней и, закрутившись, рухнула в глубины реки», — не являются окончательным приговором. Если же исходить из «темной версии», а к ней как раз и ведет сюжет, то эти заключительные слова звучат как пророчество и тогда становится понятно, почему первое, что увидела Елена, подходя к дому, было дерево, отбрасывающее длинную тень, и привязанная к дереву лодка. Становится понятен и «волнистый» полет «сонной» бабочки, и холодный порыв ветра, влекущий детей Елены к реке. Так старуха отомстила за сына. Неужто она и это знала наперед?
«— Прощайте, — сказала она, всхлипнув. И, не глядя больше на них, пошла к двери и, ковыляя, выскользнула на улицу».
Почему же мы все-таки склоняемся ко второй, «темной» версии рассказа, полагая, что первая, «светлая», лишь немного ее оттеняет? На эту мысль нас наводит и стройность сюжета, и название рассказа: главной героиней в итоге оказывается бабка, а никак не Елена, с которой рассказ начинается.
Рассказ «Бабка» в некотором смысле ключ ко всей книге. Следом за ним идут «Виа Дель Анджело» и «Тайная игра». Эти рассказы не просто хороши, за ними нам по-настоящему открывается юг Италии. Первое, что следовало бы отметить: рассказ «Виа Дель Анджело», единственный во всей книге, переведен не Дмитрием Литвиновым и Валерием Николаевым, а Игорем Ивановым. Через ткань письма в рассказе отчетливо просвечивает автор, Эльза Моранте. Интимное, камерное повествование, мистические порывы в сочетании с предельной рассудочностью…
Барышню-сиротку зовут Антонией, родителей она потеряла еще в детстве. Уехавшие за границу дядя с тетей вынуждены были оставить ее в монастыре, что на улице Ангела. Так посоветовал их друг, иезуит, мол, в монастыре девица ваша будет в полной сохранности, подальше от порочных глаз. Своим названием улица была обязана каменной статуе ангела. Никто толком не знал, какой именно ангел там изображен. Может, это сам Гавриил, а может, тот самый ангел, которого Бог изгнал из рая. Прямо напротив монастыря, в котором оказалась Антония, высилось здание тюрьмы. За пребывание Антонии в монастыре дядя с тетей платили гроши: «Она была там то ли служанкой, то ли ученицей, то ли постоялицей». Еда в монастыре была безвкусной, «жизнь монотонной и тоскливой, и Антония росла медленно». Мать Керубина, пожилая, маленькая, с морщинистым лицом, устраивала Антонии экзекуции, а Мария Лючилла тайком шила для нее прекрасные небесно-голубые рубашки и еще вышивала на них белых голубков с красным клювом или лилии с тонкими желтыми тычинками. Негоже девочке все в грубом, да в черном ходить, пусть хоть снизу красивые рубашки будут. Какой в том грех?
И тут читателя снова, как и в первом рассказе «Бабка», ждет неожиданный поворот, связанный с включением тайных сил.
Занимаясь уборкой, Антония, надо же такому случиться, разбила святую лампаду. В наказание Керубина заперла ее в часовне.
«— Останешься здесь на весь день! — выкрикнула она. — Выходить будешь только на службы. Молись, дочь моя, молись!».
И она молилась, глядя на оконный витраж, на трех ангелов, почему-то босых, восходящих к небесам божьим. Важный момент — различались ангелы только одеждой.
Лучи совершали свое тихое дивное таинство, пылко и целомудренно льнули к гиацинтам. Антония ждала чуда, понимая, что без этого самого чуда сироте не выжить. И оно случилось, случилось в тот момент, когда сестра Аффабиле привела ее в ризницу. А как иначе назвать то, что произошло с Антонией? Кто был тот, кого она там увидела — юношей, человеком или ангелом? И почему на его лодыжках звенели кольца с остатками цепей?
В следующем рассказе «Тайная игра» Эльза Моранте отдает дань фрейдизму. Площадь, старомодная наемная карета, которую никто никогда не нанимает, клюющий носом кучер, часы на колокольне, выцветшее здание муниципалитета, фонтан («струя воды вытекает из странного мраморного лица») и дом, которому без малого триста лет, ныне заброшенный и убогий. В том доме с анфиладами и ветром живут итальянские аристократы — маркиз и маркиза. Аристократы тоже люди: маркиза воспитывает мужа, а он воспитанию не поддается, уклоняется всячески.
Они произвели на свет троих детей, для которых с первых лет мир стал образом и подобием этого дома. Детей трясло от ненависти, когда слуга с волосатыми запястьями передавал им то или иное требование матери. Даже на улице их преследовали наставления маркизы.
Антониетта была старшей, средним — Пьетро, мальчик почти шестнадцати лет, третьим шел Джованни — по общему мнению домочадцев, самый никудышный из всей семьи. Пытаясь хоть немного вырваться из привычного круга, сестра с братьями затевает по ночам игры, о которых домашние не знают. Дети разыгрывают целые спектакли. Описывая их, Моранте очень органично и к месту использует драматические приемы и показывает нам, как Джованни становится кавалером Лебланом, а Антониетта, представляясь известной гранд-дамой неизвестного двора, спешит выказать ему свои чувства. Чаще всего роли менялись у Пьетро, но, какая бы роль ему не доставалась, он всегда был сонным увальнем.
Антониетту влечет к брату запретное чувство. Сомнений в этом у читателя не остается, когда однажды домочадцы обнаруживают всю троицу в охотничьем зале.
«— О Роберто! — слабым голосом воскликнула она. — Роберто! Обними меня, любовь моя!»
В этот момент все в девочке сверкает красотой и грацией, она королева!.. Она Изабелла!.. Но тайной игре приходит конец. Мать уничтожает дочь несколькими словами, как она это умеет. Бедная девочка мечется на полу, «оголяя белые тонкие ноги». Джованни бежит из дома. Только на следующее утро его находит слуга, который вызывает у него такое же отвращение, как все в этом доме, кроме сестры, конечно. Он бредит, Антониетта сидит у кровати бедного брата, похожая на служанку в монастыре.
Четвертый рассказ «Андалузская шаль» — самый сильный в сборнике. По объему — скорее короткая повесть. По заряженности — ведет свою родословную от классической итальянской новеллы.
Героиня рассказа Джудитта еще девочкой перессорилась со всей свое сицилийской родней — она любит танцы и хочет стать танцовщицей. Она решает, что именно танец — ее призвание, и бежит из Палермо в Рим. Довольно быстро, через несколько месяцев, она уже состоит в кордебалете оперного театра. Карьера задалась, но это только первый шаг, думает она, считая себя великой актрисой, рожденной для успеха. Джудитта выходит замуж за молодого музыканта из Северной Италии, но их семейное счастье длится недолго. Муж умирает через три года после свадьбы, а на руках у Джудитты остаются двое детей-близняшек — Лаура и Андреа.
«Сицилийские родственники хотя и не одобряли ни профессии Джудитты, ни брака, тем не менее не отказали ей в приданном».
Теперь уже сын Андреа встает на ее пути к славе танцовщицы. «С первых лет жизни он выказывал незримую ненависть к профессии матери». Джудитта надеялась, что все это детский каприз, что сын его перерастет, но годы шли, а Андреа по-прежнему бледнел от возмущения, когда речь заходила о театре.
«Хористки, танцорки и прочие подобные персонажи, время от времени захаживавшие в дом, для Андреа были хуже диких зверей».
Андреа расплачивался за свою ненависть, устраивая пытки самому себе. После конфирмации он принял решение уйти в монастырь и с того момента вел себя так, будто все домашние события его не касались. «Единственной христианской добродетелью, которую Андреа пока не воспитал в себе, было смирение».
Скоро все начали считать Андреа чуть ли не святым, и многие матери завидовали Джудитте. Он неистово исполняет все обеты. Будучи еще ребенком, на коленях поднимается по Святой лестнице в Риме, ходит с маленькими серебряными четками и молится, молится… Но всякий раз, когда его навещает мать, Андреа смотрит на нее со злобной усмешкой. Джудитте ясно — сын открыто презирает ее, и она все реже и реже появляется в семинарии. Теперь до Андреа доходят только цветные открытки и письма, а вскоре перестают приходить и они. Нельзя сказать, что Андреа волнуется за мать, ему просто интересно, что происходит в ее жизни, с каким бродячим театром она кочует, по каким городам и весям.
И вот однажды, возвращаясь с прогулки вместе с такими же семинаристами, как он сам, Андреа замечает афишу, а на ней узнает свою мать.
И тут в рассказе наступает переломный момент, это «фирменный прием» Эльзе Моранте — дойти до середины, развернуться в другую сторону и, оказавшись практически вначале, в исходной позиции, вновь развернуться, только теперь уже в сторону горизонта, лицом к точке, где сходятся все линии. Пожалуй, только ей удаются кульбиты подобного свойства в таком непослушном, своенравном жанре, как рассказ.
Андреа бежит ночью из семинарии, чтобы увидеть мать на сцене. Он одалживает одежду у друга, он терпит унижения, и все-таки ему удается проникнуть в зал. И здесь он становится свидетелем не очередного триумфа матери-актрисы, в котором практически был уверен, но ее фиаско, ее окончательного поражения. И это сближает его с ней.
Мать уходит из театра, а сын оставляет семинарию — в новеньком модном костюме, купленном матерью буквально на последние деньги. Превращение Джудитты из танцовщицы в мать на глазах у читателя похоже на чудо. Однако Андреа по-прежнему не питает к ней благодарности.
«Он смотрит на нее глазами, полными безразличия и тоски».
В церковь он уже больше ни ногой, даже снял картинку со Святым Сердцем, висевшую у него над изголовьем.
«Будущее часто представляется Андреа чем-то вроде оперного театра, за дверями которого кружится какая-то неизвестная и таинственная толпа».
Нет сомнения, Андреа Кампезе — «то мрачный и презрительный герой, / обернутый лишь шалью андалузской», один из самых загадочных героев литературы ХХ века, очень томас-манновский персонаж. И в этом смысле по силе и пронзительности рассказ «Андалузская шаль», безусловно, стоит на первом месте в сборнике.
Эльза Моранте — писатель редкой воспитанности и деликатности. Ничто ей так не чуждо, как любой нажим, любое давление на читателя, включая сюжетное, не зря она порою умышленно разряжает сюжетную плотность, придавая своим рассказам исключительную прозрачность, которой идет лишь намек, сходящая на нет тонкая линия… Она умеет не только развернуть рассказ буквально посередине в противоположную сторону, но еще и, не сказав главного, сказать больше, чем это «главное», а это редкое писательское мастерство. Единственно, чего Моранте, быть может, не хватает, это юмора: она слишком серьезна для нашего времени, которое не пережить без лукавой улыбки.
Впрочем, недостаток этот вполне ощущается и у Альберто Моравиа, за творчеством которого Эльза Моранте пристально следила все годы, не только как писатель-современник, но и как бывшая жена.
Что касается второй части книги, то в ней хочется выделить несколько миниатюр-притч, таких, как «Душа», «Конь зеленщика», «Два сапфира», «Близнецы»… Есть в них что-то и от дзэнского коана, и от известных нам всем рассказов О. Генри одновременно.
Но вернемся к судьбе писательницы. Говорят, у Эльзы Моранте был сложный характер, почти такой же, как и у ее любимых сиамских кошек. Она могла в одну секунду навсегда поссориться с таким человеком, как Пьер Паоло Пазолони, с которым до того крепко дружила, но в то же время была мягкой, сердечной и заботливой.
Когда Эльзу Моранте разбил паралич и она практически не вставала с постели, а случилось это буквально через три года после публикации ее последнего романа «Арачели», она прожила еще три года. Это было трудное для нее время, тогда-то она и приняла решение покончить с собой, открыв газ на кухне. Ее спасли, перевезли в специальную клинику, за которую вначале платил Альберто Моравиа, а затем итальянское правительство. Она ушла из жизни поздней осенью 1985 года, на семьдесят третьем году жизни, убежденная в том, что мир, как она и писала, спасут только дети.
Какое место занимает рассказ в современной итальянской литературе? Кто в Италии сегодня главные наследники Эльзы Моранте по линии малого жанра? В чем таинство итальянского рассказа? На эти и другие вопросы мы попросили ответить писателя Владислава Отрошенко, чье творчество было отмечено итальянской международной премией Гринцане-Кавур.
Афанасий Мамедов Наверное, не сильно ошибусь, если скажу, что ты один из первых наших писателей «новой волны», открывших для себя Италию, итальянскую литературу и культуру на ее переходе в другой век и тысячелетие — а по сути, в другое измерение. Скажи, пожалуйста, известно ли сегодня имя Эльзы Моранте читающей итальянской публике. Насколько она популярна в Италии?
Владислав Отрошенко Ну, как ты понимаешь, понятие «читающая итальянская публика» очень растяжимое, кто-то читает «Маятник Фуко» и «Баудолино» Умберто Эко, кто-то «Замки гнева» и «Море-океан» Александра Барикко в поездах между Миланом и Падуей, а кто-то в Генуе довольствуется Франко Арминио… Одно точно, Эльза Моранте — классик итальянской литературы ХХ века и творчество ее хорошо знакомо не только итальянцам. К тому же, она была женой Альберто Моравиа, участвовала в нескольких кино- и телевизионных проектах, к примеру, помогала Пазолини на съемках «Евангелия от Матфея», и по ее роману «История» был снят телесериал. Ее племянница Лаура Моранте, дочь брата писательницы — знаменитая итальянская актриса. В фильме Габриэле Муччино «Помни обо мне» она соревнуется в красоте и мастерстве с такой звездой итальянского кинематографа, как Моника Белуччи.
В этом фильме она просто великолепна и, мне кажется, даже чем-то похожа на Эльзу Моранте.
АМ Ты не только блестящий рассказчик-новеллист, но еще и страстный поклонник этих жанров. В «нулевых», помнится, мы с тобой придумали и предприняли целый проект «Русский рассказЪ», сами читали на площадках, приглашали других, а в 2008 году вы вместе с главным редактором журнала «Октябрь» Ириной Барметовой создали успешный проект «Рассказ с ладонь». Я это вот к чему веду, что больше тебе по душе: романы или рассказы Моранте?
ВО Эльза Моранте как романист и как рассказчик — для меня это два разных писателя, но одного класса. В романе она, вне всякого сомнения, идет в кильватере итальянского неореализма, а в своих рассказах порою уходит дальше Массимо Бонтемпелли — основоположника итальянского магического реализма.
АМ Кортасар был таким: его романы и рассказы словно вышли из-под пера разных Кортасаров. Я даже в одном своем эссе пошутил, написал, что в романах он КортасАр, а в рассказах — КортАсар. Скажи, а кого и из современных итальянских писателей, мастеров рассказа, ты бы особо выделил, кто произвел на тебя впечатление за последнее время?
ВО Знаешь, я могу назвать имена трех писателей, чья проза, на мой взгляд, если не прямо наследуют творчеству Эльзы Моранте, то, по крайней мере, с ним очень созвучна. Это Франко Арминио…
АМ О котором ты говорил выше?
ВО Да. Прекрасный писатель, по-итальянски очень тонкий и в то же время невероятно смелый, его «Открытки с того света» выходили у нас в «Ад Маргинем Пресс» в переводе Геннадия Киселева.
Эпиграфом к этой книге могли бы послужить строки из стихотворения Николая Заболоцкого, написанного в 1936 году: «И я — живой — скитался над полями,/ входил без страха в лес,/ и мысли мертвецов прозрачными столбами/ вокруг меня вставали до небес». В сочинении Франко Арминио мы имеем дело не только с мыслями мертвецов, но и с их памятью.
АМ И в этом соль «Открыток…»?
ВО Не только… Память умерших, по внутреннему сюжету сочинения, чудесным образом зафиксировала сам момент умирания. Арминио поставил себе задачу изобразить изнутри — голосами, так сказать, потерпевших — все мыслимо возможные вариации этих моментов, немыслимых для живого — живущего — сознания. Сверхкороткие рассказы, которые действительно можно уместить на стандартную почтовую открытку, представляют собой в прямом смысле (название ничуть не обманывает!) послания с того света. Безумные, комичные, гнетущие, поэтичные, ужасающие, идиотские, окрыляющие, отвратительно банальные и ошеломляюще необычные сообщения мертвецов о своих смертях. О том, как это было — без всяких заголовков, предысторий, подводок, дальнейших сюжетных развитий. А просто — бах! — вот так оно случилось. Или, лучше сказать, так накрыло человека внезапно смертного (вспомним булгаковского Воланда) это великое и грозное оно.
АМ С твоих слов звучит кинематографично.
ВО Очень. «Я вышел из бара и свернул не на ту улицу. Дул сильный ветер и валил снег. Сердце под пальто заледенело». Или вот так: «Я умер через пять минут после того, как меня похоронили».
А что до мыслей, встающих «прозрачными столбами до небес», то у мертвых Франко Арминио они могут быть вот такими: «Нет даже небытия — по крайней мере, мне так кажется».
Эту итальянскую «книгу мертвых», написанную поэтом и публицистом родом из городка Бизачча в области Кампания, нельзя, конечно, сопоставить ни по древности, ни по сакральным функциям, ни по значению для истории человеческого духа с «Тибетской книгой мертвых». Но и она способна оказать посильную помощь беспокойному духу, тысячелетиями пытающемуся понять, что такое смерть, и делает она это по-своему, по итальянски — удивляя читателя художественным блеском и щегольской лапидарностью.
АМ А кто другие два писателя?
ВО Андреа Камиллери и Тициано Скарпо.
АМ Они выходили у нас по-русски?
ВО Да, конечно. «Телефон» Андреа Камиллери выходил в издательстве «Иностранка» в переводе Евгения Солоновича.
АМ Не трудно будет тебе и его представить читателям Лабиринта.
ВО Конечно. Этот сицилийский писатель создал творение гоголевское по духу. Больше того — очень русское в своей сущности. Ибо ни один только автор «Шинели» и «Носа» приходит на ум, когда следишь за тем, как тихое и сугубо частное дело об установке телефона вырастает непостижимым образом в дело государственного масштаба — громовое, величественное и саморазвивающееся, как бред или сон. В пьесе Сухово-Кобылина «Смерть Тарелкина», где нелепое «дело об оборотничестве», возникшее по рапорту полоумного частного пристава, грозит развернуться на всю Россию, срабатывает тот же механизм.
АМ Это роман?
ВО Да, это роман, но, когда прочтешь книгу, ты поймешь, почему я говорю о ней в связи с итальянским рассказом. Дело затевается из официального письмеца-запроса, адресованного «Его Превосходительству Милостивому государю Витторио Парашанно Префекту Монтелузы». Автор послания, сицилийский лесоторговец Дженуарди Филиппо, называя себя, как и положено, в третьем лице, без всяких ничтожных «я», неуместных перед лицом большого «Я» префекта, «интересуется узнать, какими документами необходимо сопроводить прошение о проводке телефонной линии для личного пользования». Личный телефон в Италии, когда на дворе стоит 12 июня 1891 года (этой датой помечен первоначальный документ), вещица, конечно, такая же впечатляющая (и по-своему подозрительная), как мобильник в России на заре 90-х веком позже.
Но суть не в исключительности прошения, а в том, что оно возникло как таковое. Проситель нечаянно произнес эти магические слова: «прошение», «документы». Включил механизм. Вызвал духов. И дело тронулось — сначала потихоньку. А потом все быстрей и быстрей — закрутилось, понеслось, полетело по департаментам, министерствам, карабинерским участкам, превращаясь в секретное, политическое, космическое. Заработала самосущая машина, производящая на свет реляции, доклады, донесения, уведомления, распоряжения, мнения, сомнения, разговоры. «Пишут» и «Говорят» — таковы чередующиеся названия всех глав романа. И под эту переменчивую музыку писания и говорения всемирный «маленький человек» итальянского воплощения (не важно, при деньгах он или бедствует и чем он решил обзавестись — новой шинелью или новейшим изобретением) шаг за шагом вовлекается в сферу деятельности двух демонических сил — чиновничества и мафии, — сил одинаково всемогущих и непредсказуемых в своем глубинном идиотизме и врожденной склонности подозревать, приказывать, наказывать, запутывать в сети проблем, лишать покоя, свободы и жизни.
По какой причине мирное дело о телефоне приняло катастрофический оборот, превратилось в неуправляемое чудовище и поглотило своего главного фигуранта Дженуарди Филиппо? Потому ли, что фигурант с самого начала допустил непростительную ошибку, перепутал фамилию «Его Превосходительства», назвал префекта (нечаянно или намеренно) вместо Марашанно Парашанно (в чем чиновник усмотрел злой намек на тюремную парашу)? Или, может быть, просто сработал закон буддийской кармы: одно, с виду безобидное действие, продиктованное эксцентричным желанием иметь частный телефон, чтобы во всякое время болтать со своей любовницей, вызвало тысячу непоправимых следствий? Этими вопросами перестаешь задаваться, продвигаясь в глубину романа — к его второму дну, где обнаруживаются некоторые универсальные принципы человеческого бытия и нити связей всех серьезных и больших литератур мира.
АМ Жаль, что у нас эту книгу мало знают. А вот о втором упомянутом тобой писателе, Тициане Скарпа, я уже слышал. Речь, наверное, пойдет о его книге о Венеции? Мне кажется, когда кто-то пишет о таком городе, любой текст неизменно напоминает путеводитель, если только это не Томас Манн, конечно.
ВО Если ты имеешь в виду книгу «Венеция — это рыба», то назвать ее путеводителем не поворачивается язык. Сказать, что это роман, невозможно. Скарпа сотворил нечто такое, что разъедает границы жанров. Роман -путеводитель — пожалуй, это наиболее (хотя и не до конца) подходящее определение для изощренного повествования, представляющего собой алхимическую смесь прозы, поэзии, истории, мифологии, культурологии, психологии и репортажа.
АМ Ницше говорил, что Венеция состоит «из ста отдельных единств и в этом ее магическое очарование».
ВО В стремлении создать предельно полный образ города, раскинувшегося на остовах лагуны, Скарпа синтезирует эти единства. Венеция видна стереоскопически — и во времени, и в пространстве. А также рентгенологически — сквозь стены своих домов, церквей и лабиринтов. Кажется, что Скарпа хотел написать книгу так, чтобы после ее прочтения у читателя возникло желание воскликнуть: я теперь знаю о Венеции все! Знаю, что делают по ночам ее серые крысы пантеганы — прямые потомки средневековых крыс, которые принесли в город чуму, сбежав на берег с кораблей неугомонных купцов Светлейшей республики. Знаю, как происходит украдкой (и не украдкой) быстрый венецианский секс на улицах в потаенных (и не слишком) «каменных складках» города, в котором не водятся автомобили, способные служить для сладострастных парочек более надежным укрытием. Знаю, как выглядят «бедные глаза венецианцев», поглощающие с утра до вечера «эстетическую радиоактивность» архитектурных чудес.
Скарпа — один из этих венецианцев. Он коренной житель и верный литературный служитель Венеции. Мы видим город его глазами. И глаза эти не выжжены радиацией благолепия, хотя и полны любви. Но помимо любви (кто ж не любит Венецию, даже привередник Ницше ее боготворил!) в глазах венецианского писателя искрится, насмешка, лукавство, ирония, язвительность, — искрится жизнь. Скарпа словно говорит о самом себе, когда пишет: «Венеция сплошь покрыта воображением. Ее камни скрипят под впечатляющим грузом видений. В мире нет другого такого места, которое выдерживало бы на своих плечах все это фантасмагорическое бремя» Да… ну и конечно — о рыбе. Воображению Скарпы, воспаряющему иногда над Венецией на такую высоту, что она открывается его взгляду, в той же полноте, что спутникам Гугла, ясно видится в картографическом образе города некая таинственная рыба, заплывшая в адриатическую лагуну с какой-то неясной целю. Книга эту цель исподволь проясняет.
АМ Хотел бы поблагодарить тебя за интересную беседу. Надеюсь, что читатели Лабиринта откроют для себя еще немало новых имен замечательных итальянских писателей.
ВО Рад был откликнуться.
Похожие подборки
Не знаете, что почитать?
