Тэги
Авторская рубрика Афанасия Мамедова
Родина начинается после первого забвения — сначала забудь, потом воскреси — и у каждого она своя. Свой полузабытый дом, наполненный голосами, которые уже не вспомнить, своя улица, до которой не добраться, школа с голубями школьного сторожа — где-то там, высоко-высоко, в снежных облаках, где по велению Всевышнего, недоступному человеческому разуму, обретают свои места, пронумерованные для порядка эоны.
Если скажу, что русскоязычная израильская литература сегодня ближе России, нежели Святой земле, вероятно, ошибусь не сильно. Дело тут не только в языке, на котором творят израильские писатели с советско-российскими корнями. Таков расклад литературного процесса: мода, условия книжного бизнеса, отечественного в том числе. Пока расклад таков. И нашему читателю из этого «пока» хорошо бы уже извлекать выгоду: от кого еще светят ему бесперебойные поставки практически иностранной литературы на родном языке?
В том, что русскоязычная израильская литература оказалась одним из форпостов современной российской словесности — ничего удивительного нет. Нечто похожее существовало и прежде. Еще до создания Еврейского государства и Российской империи. Правда, тогда вместо русского языка были в ходу чуть ли ни все европейские и ближневосточные. Но тема эта отдельная и долгая, боюсь, она затронет другую — столь же сложную, в основе которой неразрешимое противоречие: должен ли настоящий еврейский писатель соблюдать иудейскую традицию, или дара свыше и воздуха Святой земли ему достаточно? Разве племенной расклад не вредит «степному волку», разве общинное мышление не препятствует «игре в бисер»? К примеру, у того же Кафки в дневниках по этому поводу немало напряженных экзестирований, от которых его соплеменникам, возможно, будет не по себе.
Израильский писатель Яков Шехтер, пишущий по-русски, сию неразрешимую дилемму, похоже, для себя решил. Он, как говорят сами евреи — «соблюдающий», живет общинной жизнью не первый десяток лет, активно работает в оборонке, в свободное время заведует литературным альманахом «Артикль» и пишет прозу. Много и по-разному. Неизменными в творчестве Якова Шехтера остаются увлекательность в сочетании с мудростью предков и неподдельная сердечность. Такими вот абсолютно «сердечными» книгами являются исторический авантюрный роман «Хождение в Кадис» и сборник новелл «Есть ли снег на небе», чем-то напоминающий «Хасидские истории» Мартина Бубера. Правда, от предыдущих творений Шехтера последние две книги хочется отделить, и для этого есть причины. Но по порядку…
|
Когда далекое становится близким
|
Приемом перемещения/«перелета» из одного времени-пространства, с его героем и сюжетными ходами, в другое, к разворачивающимся при его участии событиям, активно пользовался еще Дюма-старший в тех же «Трех мушкетерах»: «А в это время госпожа Бонасье…». Этот прием воспринимается нами легко, он нам понятен, с его помощью мы комфортно переходим от одной части повествования к другой, самостоятельно собирая целое. Мы ведь еще в школе учились открывать и сохранять миры с помощью дробления времени-пространства. Кстати, этим приемом активно пользовались и Лев Толстой в «Войне и мире», и Лев Гумилев, когда необходимо было объединить крупные исторические события, происходившие в разных частях света в одно время, в одну эпоху, чтобы показать ее текучесть, ее зависимость от Всевышнего — окинуть все сверху панорамным взглядом, выхватить героев из человеческой лавы и «запараллелить», «зазеркалить». Приемом «а в это время…» пользуется и Яков Шехтер в «Хождении в Кадис». Он и раньше неплохо его выручал, а в этот раз — просто, можно сказать, сделал игру.
С «Кадисом» Шехтеру повезло, возможно, и потому еще, что главным героем его является время, вернее, даже не само время, но конец времен, конец света, пропущенный невнимательным человечеством. Что же это за время, и может ли быть конец света пропущенным?
Может. А что до времени, то это 1492 год: в России — распри потомков Дмитрия Донского, а на Пиренейском полуострове — конец Реконкисты и открытие Нового Света. Потому-то и город Кадис, заложенный карфагенянами в выигрышном для покорения Атлантики месте, заявлен автором прямо в названии. Так же не случайно в нем и слово «хождение», и имя одного из героев — Афанасий, которому предстоит, пройдя через свои «три моря», открыть страну Офир — Индию, которая станет Америкой. Да, но откуда о ней знали в Новгороде Великом? Откуда знал о ней бедный чернец Федул, наказывавший Афанасию перед самой мученической смертью отыскать страну Офир, потому как она есть рай на земле и спасение заблудившегося человечества:
«Нет правды на Руси. Звери мы, не люди. Уходи отсюда. К теплым морям, в страну Офир. Вернись к вере истинной, первоначальной».
Случаются времена — не в такое ли и мы живем? — когда мир как бы сдвигается, как бы сгущается и сжимается, и многое начинает сбываться, и далекое становится близким. Это все, конечно, свыше происходит, там, за облаками, но не последнюю роль в изменении пространственно-временных характеристик играет и человек. Правда, человек должен быть не совсем обычный — если уж не историческая личность, то, несомненно, масштабная.
Именно такой вот масштабной личностью является Афанасий, угодивший в новгородские застенки из-за того только, что в Бога верил иначе, чем другие, и совершивший дерзкий побег из них, после которого терять ему более было нечего. Вот и отправился один из лучших василисков на поиски новой жизни. Нашел в новгородском порту ганзейское торговое судно:
«— Я слышал, — медленно выговаривая слова, ответил на ливонском Афанасий, — вы ищите бойца. Возьмите меня».
И с героем-капитаном добрался аж до самого Константинополя.
Таким же человеком большой судьбы является и молодой гранд Сантьяго де Мена, выпускник знаменитого Навигацкого училища в Кадисе. Ему тоже предстоит узнать некую семейную тайну, после которой он иначе взглянет на свое аристократическое прошлое, на свою избранность. Вообще Афанасий и Сантьяго зеркально отражаются друг в друге, дополняют друг друга в распавшейся связи времен настолько, что читатель уже ждет их встречи чуть ли не к концу первой четверти книги. Он только не знает, как встреча эта случится, при каких обстоятельствах, и это держит читателя в напряжении, подталкивает к запойному чтению, проглатыванию страниц на сон грядущий.
Удивительно, но когда встреча Афанасия, ставшего под покровительством султана пиратом Барбароссой (!), и Сантьяго де Мена произойдет, вовлеченность читателя в текст не ослабнет: он почувствует, догадается, что эта встреча не последняя. Только когда случится следующая, при каких обстоятельствах, и какую роль в происходящем сыграют загадочные евреи?
Постепенно, страница за страницей, все встанет на свои места — два еврея, один в Константинополе, другой в Кадисе, выведут роман на новый виток. Помогут придать ему необходимое ускорение, подготовить взрывную смесь, ведь одной лодки в Средиземном море, добравшейся до родных пиренейских берегов, читателю может быть недостаточно. Читателю приключенческого романа уж точно. И Шехтер готовит эту смесь с помощью старого, как мир, порока. Оно и понятно, если грядет конец света, он же неспроста грядет, а за пороки людские. И содомный у Шехтера, как водится, в числе первых. Тут уж чуть ли не все персонажи участвуют в поиске украденного мальчика второго сына гранда Мигеля Игнасио Идальго Мондарте Кристобаля де Мена, брата нашего Сантьяго по имени Фердинанд. И пока все его ищут, выясняется, что город Кадис — просто и есть настоящий Содом и Гоморра.
Запретной любви не чураются даже господа офицеры на военных судах.
«— Боже милосердный, — вскричал Сантьяго, да что же творится в Кадисе?! Впору снова посылать ангела-губителя переворачивать город!»
Барбаросса, он же Афанасий, и каббалист Хаим Родригес помогут найти мальчика Фердинанда. Запретной любви его обучить не успеют, а вот язык на всякий случай отрежут: все-таки королевский флот, некрасиво получится, если люди узнают о проделках некоторых морских офицеров.
Жить в Кадисе и смотреть на покалеченного мычащего брата Сантьяго не сможет, не сможет он и смириться с тем, что еврей по крови, хоть этого никто, кроме отца с матерью, не знает. Потому-то и отправится он вместе с Афанасием-Барбароссой искать страну Офир на каравеллах Кристобаля Колона.
Шехтер будет и дальше держать читателя в напряжении, до самого конца романа, до последних слов эпилога:
«Через месяц, 12 октября 1492 года корабли Колумба подошли к Антильским островам, и на этом Старый Свет действительно кончился».
В своих произведениях Яков Шехтер практически никогда не сосредотачивается на поисках новых форм, на языковых и прочих экспериментах. В этом смысле в языке для него всегда достаточно точности и лапидарности, в сюжете — логики и связности. Он всегда знал, к какому подразделению литературы себя относит, и высказывался об этом в своих интервью. У Шехтера давно уже своя арена и свой читатель. Тот самый, что в юные годы зачитывался «Таис Афинской» Ивана Ефремова, а позже — «Баудолино» Умберто Эко. И Шехтер верен этому читателю каждой строчкой «Хождения в Кадис». Хотя сдается, что автор не сразу решил, в какую сторону развернуть свое «Хождение в Кадис», и что под тем же названием мог бы выйти немного другой роман.
На эту мысль наводит первая часть книги «Ересиархи новгородские», имеющая иную плотность и иную глубину — настолько, что даже, без преувеличения, вспоминаются «Епифанские шлюзы» Андрея Платонова. Но к сто двадцатой странице автор будто меняет направление, и начинается другой роман. Любопытно, каким бы он был, если бы не эта «смена лошадей» после первой части?
В любом случае «Хождение в Кадис», несомненно, порадует отечественных читателей, в особенности тех из них, кто российским авторам предпочитает иностранных: они умеют работать с сюжетом, увлекательность ставят на первый план, в их книгах много познавательного, да и вообще, зачастую они как-то светлее и ярче наших. И Яков Шехтер им ничуть не уступает, при этом, что нас сильно радует, не нуждается в переводе, поскольку пишет по-русски.
|
Снег — явление внесезонное
|
Вторая книга Якова Шехтера являет собой пример совсем иного литературного жанра. Мимо скольких переворотов, войн, тронов и революций необходимо пролететь настоящему писателю в темном беспамятстве, чтобы накопился, созрел достойный материал для бьющей через край жизни, с ее весенней звонкостью бытья, в которой есть все необходимое для полновесного сборника рассказов? Правда, имея в виду книгу Шехтера «Есть ли снег на небе», следует самую малость оговориться, дабы ненароком не ввести читателя в заблуждение — это не совсем те классические рассказы, к которым привык наш читатель и которых он невольно ждет. Скорее уж, это исторические этюды или просто истории, даже притчи с их явной обращенностью в будущее, к потомкам.
Мартин Бубер, еврейский философ-экзистенциалист, один из первых, кто начал заниматься хасидскими притчами, называл их «легендарными рассказами» или «легендарными анекдотами». Еще одно свойство хасидских историй — их узнаваемость, будто ты когда-то где-то это уже читал. Все верно, такое вполне может быть. Многие из притч сборника «Есть ли снег на небе» наверняка могут показаться нашему читателю знакомыми. Тут все дело в авторской обработке, интерпретации, смещении акцентов. Если вы увлекаетесь джазом, то поймете, о чем я.
В смысле литературного стиля в «снежном» сборнике Шехтера царствует нейтральность. Здесь «территория вкуса» не объявляет смертельную войну «теории вкуса», тут все очень просто, но что важно, простота у Шехтера умышленная. Она-то и есть его стиль, стиль, за которым стоит большая традиция. Вспомним хотя бы, что говорил Мартин Бубер о кажущемся отсутствии литературных изысканий и экспериментов в жанре притчи:
«Слова, используемые для описания такого опыта, — не просто слова; они обладают свойством сообщать последующим поколениям происшедшее во всей той действенности, какой обладают слова, в самих себе становящиеся действием. И поскольку эти слова служат вечному сохранению святых дел, они освящаются этими делами».
Или вот еще очень важные его слова из предисловия к «Хасидским историям»:
«Одного равви, чей дед был учеником Баал Шема, как-то попросили рассказать историю. „Историю, — ответил он, — нужно рассказывать так, чтобы она сама собой доставляла слушателям помощь“».
Широким читательским массам, а обе писательские ипостаси Якова Шехтера, которые в нашем обзоре представляют две его новые книги, обращены, направлены именно к ним, хорошо бы представить хотя бы вкратце Баал Шема, имя которого будет попадаться не раз и у Мартина Бубера, и на страницах «снегопадной» книги Шехтера.
Рабби Исраэль Баал Шем Тов (настоящее имя — Исраэль бен Элиэзер; 1698−1760) является основателем одного из самых распространенных движений в иудаизме — хасидского. В хасидизме, как, наверное, в любом религиозном движении, форма передачи постулатов играет огромную роль. И легендарный хасидский рассказ — одна из таких форм. Он не только позволяет сохранить сакральность учения, но и доводит ученика к пункту назначения. Он — метафора, правящая миром.
От Платона мы знаем, как застывал на целые сутки Сократ, обдумывая то или иное положение вещей, как он после удивленно находил самого себя посереди какой-нибудь городской площади или улицы. О Баал Шем Тове хасидские предания рассказывают, что, уходя на целую неделю в лес, р. Исраэль брал с собой шесть хлебов и кувшин воды, а уже в канун Шабата, собираясь домой, он обычно обнаруживал все шесть хлебов нетронутыми и каждый раз искренне тому удивлялся, настолько глубокой оказывалась его погруженность в постижение сокровенных тайн мироздания.
Согласно преданию, Баал Шем Тов не спал более двух часов в сутки и ночами постигал тайны Торы. Одним из основных положений его учения является то, что ученость вовсе не обязательное условие для подлинного служения: порой простая молитва, исходящая из чистого сердца, может привести к высочайшей степени двекута (близости к Всевышнему). Этого положения придерживался и Мартин Бубер, будучи крупнейшим мыслителем своего времени. Не отходит от зерна учения и Яков Шехтер. Стало быть, мы смело можем назвать его последовательным учеником Мартина Бубера.
Почему халы (субботний хлеб) первой послепасхальной субботы напоминают ключ по своей форме, а иногда в них даже «запекают» настоящий ключ? Почему светскому еврею, управляющему землями принца крови, возжелавшему вдруг жениться на красавице-еврейке и провести свадебный обряд по еврейской традиции, отказывает главный раввин города Кракова? И почему, когда еврейский вельможа все-таки добивается своего, под ногами брачующихся вдруг разверзается земля, и богохульники летят в пропасть?.. Почему, почему, почему?..
«Прошел год, — думал Шимон. — За целый год у меня ничего не изменилось к лучшему, а для Реувена темнота стала еще гуще. Почему ребе помешал нам спастись? Неужели нам всю жизнь суждено мыкаться и бедствовать?»
Почему ребе из новеллы «За пологом тайны», «зрячий» в силу своего служения, своей профессии, обычно никогда не приоткрывающий тайн, того, что может случиться в будущем с его посетителями, вдруг это правило нарушил? Что такого необычного он увидел в просителе?
«— Ты и твой друг пришли в наш мир четвертый раз, поэтому ваша жизнь никогда не будет ни спокойной, ни счастливой. Ваше подлинное счастье — страдание, — я все эти годы старался вести вас по наиболее легкому из путей. Однако Шимон не послушал моего совета, и теперь Всевышний назначил ему другой способ искупления».
Мы все живем искуплением, долгами за жизнь, иначе не бывает, и у каждого из нас свои долги, и свой час расплаты.
Когда мы говорили о том, что «легендарные» шехтеровские рассказы как бы освобождены от стиля, от авторского звучания, мы вовсе не имели в виду, что они освобождены и от высокой поэзии, что можно проиллюстрировать концовкой все той же, обратившей наше внимание новеллы — «За пологом тайны»:
«Бесконечное звездное небо начиналось прямо над крышей дома Ангела и тихо плескалось, цепляясь за конек».
В сборнике Якова Шехтера немало мест, которые хочется выписать в тетрадку или в телефонные заметки, чтобы периодически заглядывать в них, черпая силы. Нам кажется все верным, все правильным из написанного у Шехтера. Но что значит — поступать правильно? «Правильно», простите, с чьей колокольни будет? Следуй заветам предков, следуй заповедям, и они обеспечат тебе «правильное» существование? Но ведь есть моменты в жизни, и есть места в книгах, где лучше всего вовремя остановиться. Принять индивидуальное решение.
Какая совершенно дивная, сотканная в духе итальянских новеллино история про бедного, но честного человека рассказана Шехтером. Казалось бы, тема эта давным-давно отыграна и заперта на ключ из-за чрезвычайно изощренной циничности нашего времени, однако Шехтер и этой старой теме находит новое, особое звучание. Вот начало рассказа «Бедный, но честный»:
«Когда Ихиель думал о своей жизни, она представлялась ему мокрым от дождя кустом ракиты. Бьет его ветер, нещадно поливает дождь или жарит солнце, а он знай себе растет, цепляясь корнями за поросший травой склон, сбегающий к петлявой речушке».
Бывает так: люди теряют все, что имеют, а взамен приобретают деньги, нет, точнее всего лишь только деньги! Тоже мне, счастье для настоящего еврея, за которым тянется шлейф из четырех с половиной тысяч лет истории предков!
Когда читаешь «легендарную» прозу Якова Шехтера, эти четыре с половиной тысячи лет держишь в уме, и сам не замечаешь, как с каждой рассказанной историей они становятся тебе самому в пору, как незаметно преображают тебя, присыпают снегом мудрости. И тогда века несутся, срываются навстречу к тебе города и местечки, и чьи-то грязные сапоги, застывшие у печки, вдруг становятся твоими… и чья-то сварливая жена, и голодная детвора…
Можно не запоминать лица героев книги: уже к рассказам «Соломенная вдова» или «Чистое воскресенье», все они приобретут знакомые черты, да что там «черты», если уже к разделу ХХ век, голос Якова Шехтера постепенно начнет звучать, как наш собственный. Как только это случится, Тель-Авив окажется рядом с Москвой, бок о бок, и теплый огонь субботних свечей, тех самых, которые возжигали когда-то наши бабушки, дотянется до читателя.
В «легендарных» рассказах Якова Шехтера, которые он пишет уже много лет, не встретишь каких-то детальных прорисовок быта цадиков (наставников-праведников) и их учеников, эпоха не откладывает отпечатка на внешности героев притч, не угадывается она и по запахам, не разложена по цветам, украшению стен жилья, моде и технологиям своего времени. Все это отвлекающие от сути вещи, — белое поле, пустота, в которой мы живем, и которая не кажется нам пустотой до той поры, пока разум наш, привыкший к обустроенному быту, не осветит однажды вспышка, разом меняющая все в нашей жизни. Если, конечно, мы не забудем о случившемся, но развиваем в себе новые, ниспосланные нам свыше качества. Вот почему в эзотерической прозе Шехтера всегда царит межсезонье: может снег пойти большими хлопьями, а может грянуть дождь — в точности, как в знаменитой английской присказке для детей. Нет ничего определенного — ничего, кроме совершаемого во славу Бога и чистоты человеческих сердец.
Яков Шехтер к своей «снежной» книге шел долго, его путь не был изначально прям, о чем свидетельствует одно из лучших произведений Якова Шехтера, написанный им ранее роман «Вокруг себя был никто». Поиски Истины в этом романе проходят сразу в нескольких плоскостях, на нескольких исторических орбитах, на одной из них, мы угадываем автора книги — искателя, временно примкнувшего к печально известной секте Абая. Нам часто кажется, и, возможно, не случайно, что истина в силу своей непогрешимости банальна, и лишь наши поиски ее, наши вековечные блуждания по-настоящему оригинальны. Не будь их, не будь чужих арыков с теплой водой, еще неизвестно, добрался бы Шехтер до родных хасидских берегов. Не поэтому ли почти в каждом его произведении двое героев, путешествующих сквозь года и расстояния, движутся навстречу друг другу.
Мартин Бубер как-то обмолвился, что опубликовал, мол, всего лишь десятую часть от своих многолетних изысканий. Сколько еще хасидского наследия, сколько еврейских эзотерических притч имеется в запасе у Якова Шехтера, израильского писателя, пишущего по-русски, мы не знаем, но можем догадываться по количеству опубликованных им книг в серии «Голос в тишине». Много? А сколько суббот должно быть, чтобы на каждую хватило по притче?
В своей книге Яков Шехтер переводит и пересказывает хасидские предания, собранные когда-то раввином Шломо-Йосефом Зевиным. То, что он не пишет их сам изначально, его заслуг не умоляет: рассказать историю так, чтобы она прозвучала — высочайшее мастерство. Тут мы можем воспользоваться случаем и очень к месту вспомнить о большом мастере интерпретаций Хорхе Луисе Борхесе. О том, как он умел из газетной статьи, рецензии на книгу, энциклопедической справки сделать блистательное произведение искусств.
Несомненно, Яков Шехтер искусством переиначивания, переписывания старых притч также обладает. Тому немалое подтверждение тот факт, что его эзотерическая проза любопытна не только «еврейской улице»: «легендарные» рассказы Якова Шехтера в состоянии оценить и проникнуться ими как подготовленная публика из религиозных кварталов в Иерусалиме, так и российский искатель, тот, кто в очередной раз, с очередной приобретенной книгой не теряет надежды поймать и удержать душевное равновесие. Книга Якова Шехтера «Есть ли снег на небе» поможет ему устоять на Пути, а книга «Хождение в Кадис» — благородно развлечься. На том же Пути.
Похожие подборки
Не знаете, что почитать?
