Книги о знаменитых писателях, композиторах и художниках вызывают особый интерес в наши дни, когда из-за пандемии закрыты многие концертные залы, музеи и библиотеки. Рассказ от жизни творческого человека — это подчас настоящее литературное приключение. Современные исследователи нередко работают на границе нескольких жанров, нарушая привычные каноны. Пример тому — биографические новинки из нашего сегодняшнего обзора.

Книжная полка

Картинные девушки. Музы и художники. От Рафаэля до Пикассо 9 рец.
16 фото

Матвеева Анна Александровна

Редакция Елены Шубиной: Проза Анны Матвеевой

Нет в продаже

УЖЕ ПОКУПАЛИ

–65 % Выгода 1306 ₽ Плащ Рахманинова: записки о ностальгии 9 рец.
30 фото

Руссо Джордж

Текст: Коллекция

704 ₽ 2 010

В КОРЗИНУ

УЖЕ ПОКУПАЛИ

Давид Бурлюк. Инстинкт эстетического самосохранения 3 рец.
26 фото

Деменок Евгений Леонидович

Молодая гвардия: Жизнь замечательных людей

1 931 ₽

ОЖИДАЕТСЯ

УЖЕ ПОКУПАЛИ

Художник и его модель

Книга писательницы из Екатеринбурга Анны Матвеевой «Картинные девушки» — о женщинах, позировавших великим художникам. Цикл исторических очерков о моделях и музах, женах и подругах. О тех, кто вдохновлял живописцев разных веков. Кто был, фактически, соавтором шедевров. Чьи лица увековечены на холстах и в камне, а подробности биографии подчас остаются неизвестны даже дотошным исследователям.

Художник — существо капризное. Он может пригласить в качестве натурщицы и яркую красавицу, и женщину обычной внешности, и члена своей семьи, и случайную встречную. Все зависит от творческого замысла, иногда — от мгновенной вспышки вдохновения. От общественных правил, регулирующих отношения художника и модели. От финансовых возможностей мастера… У этой темы множество аспектов. Поэтому книга Анны Матвеевой — не просто сборник очерков о знаменитых моделях. Здесь можно найти элементы искусствоведческого анализа, экскурсы о социальном статусе натурщиц в разные эпохи. Чрезвычайно интересны и рассказы о дальнейших «биографиях» полотен — вплоть до нападений вандалов и похищений. А для того, чтобы разобраться в сложном переплетении личных и рабочих взаимоотношений художников и их любимых женщин (ведь именно они чаще всего становятся моделями), нужна психологическая зоркость, писательский глаз. Чего стоит хотя бы случай Пикассо и его «великолепной семерки» женщин! В книге соединились легкость слога и историческая достоверность. Автор не обходит стороной трагические и «щекотливые» моменты, которых предостаточно в жизни художников и их моделей.

Самая первая женщина-модель, чье имя сохранилось в истории, — афинская гетера Фрина, позировавшая Апеллесу и Праксителю в IV веке до н. э. О женщинах с картин художников Возрождения тоже известно не много. Исключения — рано умершая Симонетта Веспуччи, чей облик угадывается на картинах Боттичелли (рисовавшего ее по памяти, поскольку лично они не были знакомы) и Маргарита Лути, дочь пекаря, возлюбленная и натурщица Рафаэля.

В старину общественное мнение осуждало профессиональных натурщиц; это занятие считалось аморальным и постыдным. Но некоторые совмещали в себе жену, музу, модель, помощницу, а порой и агента, и секретаря. Елена Фоурмен, вторая жена Рубенса, спасла художника от затяжной депрессии, в которую он погрузился после смерти первой супруги (чума скосила многих в Антверпене), и пробудила в нем «неистового творца, которому заново открылся источник вдохновения». Хорошо известна искусствоведам и история Саскии, жены Рембрандта. «В этой миниатюрной девушке он нашел не только возлюбленную и друга, но и превосходно терпеливую натурщицу, с пониманием отзывающуюся на все причуды мужа. Нужно позировать в старомодных одеяниях? Она готова. Следует повернуться в профиль? Пожалуйста. В 1635 году она примерит сомнительную роль падшей женщины, сидящей на коленях блудного сына, а блудным сыном Рембрандт изобразит себя», — рассказывает Анна Матвеева. После смерти Саскии на какое-то время место в душе и на картинах голландца заняла Гертье Дикс, однако ее облик нам неизвестен: после разрыва с ней художник, по некоторым сведениям, уничтожил ее портреты. Что ж, отношения художников с моделями подчас имели и скандальный оттенок. Жена Ренуара устраивала ему по поводу натурщиц сцены ревности и стирала их лица с картин мужа. Случались тут и настоящие драмы, некоторые отправленные в отставку музы великих живописцев сходили с ума и даже кончали самоубийством.

Некоторые знаменитые модели становились воплощением целой художественной идеологии, как например, Лиззи Сиддал, «сестра братства прерафаэлитов». Девушка из простой лондонской семьи, модистка в шляпной мастерской, — она была приглашена позировать для картины одного из участников группы… и вскоре сама стала художником и поэтом. «Женские образы Россетти, Ханта, Милле, а позднее — Морриса и Берн-Джонсона всегда несут в себе частицу души Элизабет Сиддал, хранят ее меланхоличность и тайную грусть». Еще одно «лицо эпохи» — француженка Мизиа Серт, которую рисовали Ренуар, Тулуз-Лотрек и Боннар. Эта «пожирательница гениев» (кстати, отнюдь не красавица) обладала бешеной энергией, великолепным вкусом и оригинальностью.

Сюжеты здесь построены с истинно писательским блеском. Рассказывая поначалу о ранней биографии художника, автор плавно подводит читателя к встрече мастера с его музой. В особый цикл можно выделить истории о русских моделях знаменитых западноевропейских художников ХХ века — Матисса (Лидия Делекторская), Сальвадор Дали (Елена Дьяконова), Пабло Пикассо (Ольга Хохлова). В разговоре о Марке Шагале и Белле Розенфельд не обойтись без экскурса о дореволюционном Витебске, откуда они родом. А в очерке, посвященном Карлу Брюллову и Юлии Самойловой, всплывает столь близкая Анной Матвеевой уральская тема: ведь заказчиком «Последнего дня Помпеи» был князь Анатолий Демидов, потомок знаменитых горнозаводчиков… Иногда кажется, что автор даже слишком подробно пишет о художниках. Но без этих экскурсов не понять всех нюансов их отношений с женщинами, изображенными на холсте или бумаге.

В поисках Рахманинова

Существует много способов написать биографию известного человека. Американский культуролог Джордж Руссо решил пойти оригинальным путем. Он соединил в своей книге жизнеописание Сергея Васильевича Рахманинова, записки и дневники мало кому известной американки Эвелин Амстер и свои собственные воспоминания — о знакомстве с семьей Амстеров, о начале научной и преподавательской карьеры и т. д. Кроме того, тексты покойной Эвелин приводятся в книге в пересказе Джорджа Руссо, а не в оригинальном виде. Получился текст, нарушающий все правила, лежащий вне канонов биографического жанра. Вопросы и парадоксы начинаются с первых страниц книги «Плащ Рахманинова».

Автор сразу предупреждает, что книга написана в экспериментальном жанре, на стыке документалистики и художественной литературы, с элементами научных гипотез. В 1980-е годы Руссо исследовал — в междисциплинарном ключе — феномен ностальгии, но работа продвигалась медленно, чего-то важного не хватало. И тут он узнал, что скончавшаяся недавно в Лос-Анджелесе его давняя знакомая, пианистка Эвелин Амстер завещала ему целый сундук со своими рукописями. Среди прочего, там обнаружились ее многочисленные (по большей части фрагментарные) записки о Рахманинове. Эвелин не была с ним знакома лично, лишь посещала в начале 40-х годов его концерты в США, любила и часто играла его музыку. После ряда драматических семейных событий она углубилась в изучение рахманиновской биографии: ее, в частности, интересовало снижение композиторской активности Сергея Васильевича после отъезда из России. Композитор, по словам Руссо, «одновременно зачаровывал и раздражал ее». Эвелин старалась узнать больше о последнем периоде жизни Рахманинова в Калифорнии, рыскала по библиотекам, разговаривала с соседями музыканта, — в общем, действовала как типичный исследователь-дилетант. Но ее заметки заинтересовали Руссо. Ученый нашел в бумагах женщины как раз то, без чего его концепция ностальгии никак не могла обрести цельность. По его мнению, в записках Эвелин Амстер, представляющих собой «нетрадиционное жизнеописание», Рахманинов раскрывается глубже и трагичнее, чем в биографиях традиционного типа. Пианистка искала у других биографов «идеальный портрет» композитора и не находила; ей нужен был «плащ» как «условный символ ее видения Рахманинова и, возможно, некий покров, окутывающий его жизнь».

Плащ — центральный образ книги, жанр которой Джордж Руссо определил как «мемуары ностальгии». Рахманинов появлялся на сцене в строгом сценическом костюме (обычно — длиннополом черном сюртуке). Он не допускал вольностей в профессиональной сфере, всегда был «наглухо застегнут», оберегал свою частную жизнь от любопытствующих. Что маэстро скрывал под этим черным плащом? Почему его музыка пронизана меланхолией? Было ли в его жизни что-то, о чем не упоминали прежние биографы? С чем связано постепенное творческое угасание Рахманинова-композитора после 1917 года — с потерей родины или с интенсивной гастрольной деятельностью?.. На многие вопросы, давно волновавшие Руссо, он пытается дать ответ в своей версии рахманиновской биографии. Факты, хорошо известные по традиционным жизнеописаниям музыканта, исследователь интерпретирует в непривычном ракурсе, в том числе в психоаналитическом русле.

Прирожденный авангардист

Автора книги «Давид Бурлюк», вышедшей в серии «ЖЗЛ», можно назвать первопроходцем. Ведь столь подробного жизнеописания «отца русского футуризма» ранее не существовало. Историк искусства и писатель (родом одессит, а ныне пражанин) Евгений Деменок много лет по крупицам собирал сведения о Бурлюке — о жизни, творчестве, культуртрегерской работе; о судьбах его родных и близких. Отдельный интерес представляет и «биография» художественного наследия мастера: волею обстоятельств оно оказалось рассеяно по миру, а многие его картины (например, те, что остались в Москве после революции) исчезли без следа.

Работу исследователя в какой-то степени облегчало обилие автобиографического и эпистолярного материала, сохранившегося в архивах Бурлюка. Однако тексты эти далеко не всегда стопроцентно достоверны. События своей жизни Давид Давидович документировал чрезвычайно подробно, но есть в этой летописи и лакуны, и ошибки памяти, и умышленные искажения. Так что автору биографического тома приходилось перепроверять каждый факт, посещая архивы и библиотеки разных стран, а также «бурлюковские» места в России и Украине, Америке и Чехии. Во время работы автор сделал немало научных открытий. Получилось подробное, увлекательное повествование о жизни прирожденного авангардиста, художника и поэта, неутомимого труженика, путешественника, издателя, организатора творческих сообществ.

Фигура эта поистине многогранная. Настоящий человек-оркестр эпохи авангарда. Впрочем, Бурлюк создал немало произведений и в реалистическом стиле. Он был импрессионистом, создал кубофутуристическую группу «Гилея», позже работал в примитивистской и экспрессионистской манерах. В период пребывания в Японии (1920—1922 гг.) пытался привить к европейскому «левому» искусству дальневосточные традиции.

Оставил он значительный след и в литературе. Собственно, благодаря опеке над юным Маяковским имя эмигранта Бурлюка хоть как-то упоминалось в Советском Союзе. Правда, вспоминали в основном его эпатажные акции, манифест «Пощечина общественному вкусу» и дерзкие выходки на поэтических вечерах. Но без рекламы (и саморекламы) в искусстве приходится трудно. И художникам, и поэтам хочется, чтобы их заметили, услышали. И Бурлюк с его талантом лидера и креативным чутьем оказался как нельзя кстати. Гастроли футуристов по России в 1913–1914 годах, организованные Бурлюком, — одно из ярких событий культурной жизни того времени, предвосхитившее многие арт-инициативы последующих десятилетий.

А в 1918 году Бурлюк отправился в новое художественное турне, сибирское. Поначалу он приветствовал революцию, однако ему как неисправимому анархисту и пацифисту стало неуютно в атмосфере сгущающейся пролетарской диктатуры. И он, бросив в Москве картины и книги, поехал на восток — туда, где еще свободное творчество было еще возможно. Пересекая линии фронта, зарабатывая продажей картин и чтением лекций, он добрался до Владивостока, где возглавил группу местных авангардистов. (Везде, где Бурлюк оказывался, он мгновенно развивал активную деятельность и объединял вокруг себя единомышленников.) И позже восточным маршрутом перебрался на Запад.

В Америке Бурлюк тоже не затерялся. Новая страна дала новые сюжеты для картин и стихов. После периода финансовых трудностей (ему порой нечем было заплатить за жилье и еду) наступило время успеха. В 40-е-50-е годы работы Бурлюка отлично продаются в галереях, он — гражданин США, больше не подумывающий о возвращении в Россию. «Бурлюки купили машину, дом в Бруклине и дачу на Лонг-Айленде, стали активно путешествовать, зимы проводили во Флориде, а с 1949 года начали ездить в Европу», рассказывает биограф. Борец с буржуазностью сам стал походить на буржуа. Таким его увидели и в Москве, куда он приезжал дважды — в 1956 и 1965 году. Программа поездок была расписана буквально по минутам, но Давид Давидович нашел время и для встречи со старым другом Алексеем Крученых, и для работы на пленэре.

В своей долгой жизни Бурлюк перепробовал разные амплуа — от конферансье в литературных кафе до репортера в американской газете, — но в первую очередь он был именно художником. Его имя стало брендом еще до революции, но в Америке Бурлюку пришлось начинать фактически с нуля. Сегодня его работы хранятся в Третьяковской галерее и Русском музее, Национальном художественном музее Украины, Музее Гуггенхайма, Нью-Йоркском музее современного искусства, в частных собраниях по всему миру. Он признанный классик, один из ярких новаторов в изобразительном искусстве ХХ века.

В оформлении материала использован автопортрет Давида Бурлюка (1919).