Тэги
Книги о людях с необычными биографиями вызывают стойкий читательский интерес. Авторы подобных работ раскрывают неожиданные и малоизвестные факты об исторических персонах — в том числе о легендарных анонимах. В последние месяцы вышло несколько примечательных изданий о людях, которые принесли в наш мир нечто яркое, поразительное и таинственное.
По следам человека-невидимки
В собраниях многих музеев мира существует категория «Портреты неизвестных». Опытные искусствоведы и историки на протяжении долгих лет пытаются распознать личности тех, кто изображен на старинных холстах. Их действия чем-то напоминают работу сыщиков. Иногда музейным работникам удается выяснить точное имя изображенного…
У каждого текста здесь — свой почерк и свой уклон, от строгого историко-документального жанра до художественной стилизации под старую рукопись. Тут что ни фигура — то загадка века (а порой и нескольких веков). Что толкнуло на преступления Джека-Потрошителя? Откуда пришел в Нюрнберг юноша, назвавшийся Каспаром Хаузером? Из-за чего в 1970 году убили женщину в норвежской долине Исдален? Сколько личностей было у писателя, подписывавшего свои приключенческие романы «Бруно Травен»? Раскроет ли когда-нибудь свое подлинное имя художник, известный под псевдонимом Бэнкси?
О безымянном авторе «Слова о полку Игореве» размышляет в своем очерке Татьяна Столбова. Да, имя этого гения затерялось в глубине веков, замечает она, но ведь и по одному только тексту поэмы понятно: он был человек образованный, начитанный, отлично знакомый с исторической литературой своей эпохи и устным эпосом. Автор «Слова» явно не историк и не летописец, но возможно, он был учителем, советником князя и даже сам принадлежал к знатному роду…
Или вот «человек из Сомертона», чья личность остается неразгаданной уже много десятилетий. В своем очерке Дмитрий Быков напоминает факты: неопознанный человек лет 40–45, умерший от неизвестного яда, был найден на пустынном австралийском пляже 1 декабря 1948 года. Бирки с одежды срезаны, документов нет, внешность самая непримечательная. Поиск свидетелей, равно как и всемирный розыск по фото и отпечаткам пальцев не принесли результата. Удивительно, как этот человек-невидимка сумел прожить, не оставив о себе следа — ни в базах данных, ни на коллективных фотографиях, ни в документах? Сыщики подозревали, что незнакомец из Сомертона — шпион, ведь тело обнаружили недалеко от ядерного полигона. А может быть, он принадлежал к какой-либо другой тайной сети?.. «Это очень странная история. Нет ничего привлекательней и поэтичней, чем странное», признает очеркист. И приглашает читателя вместе поразмышлять о природе тайны, о вечно ускользающей истине и о стирании личности — одной из главных примет нашей эпохи.
Зима на французской вилле
Для зарубежного исследователя предложить русскому читателю книгу о Бунине — шаг рискованный. Но польская писательница Рената Лис в предисловии к книге «Во льдах Прованса. Бунин в изгнании» выразила надежду, что ее взгляд из другой страны «с новой неожиданной точки зрения расширит представление об этом писателе на его родине». Подобный ракурс чрезвычайно интересен и ценен. Рената Лис глубоко погрузилась в тексты и биографические реалии Бунина, истории близких ему людей. И создала книгу, во многом построенную на ассоциациях, неожиданных параллелях, личных воспоминаниях, внезапных переносах сквозь пространство и время. В сущности, это большое эссе о Бунине, его творчестве и жизни в период эмиграции. Нашлось здесь место и генеалогии семьи Буниных: родоначальником, напоминает писательница, был Симеон Бунковский из Великого княжества Литовского.
Автор также размышляет о духовном и житейском пути писателей русского зарубежья. В чем заключалась глубинная сущность одиночества русских эмигрантов в 20-30-е годы? По мнению Ренаты Лис, все дело было в «гибели контекста», в котором все эти люди когда-то жили. Что же касается Бунина — он за тридцать лет вообще не прижился на чужбине. Так и не выучил прилично местный язык, не завел друзей среди французов, в сюжетах его рассказов Франция занимает мало места. «Он не прикипел к ней душой, не искал ключа к сердцу, не понимал местных людей, не знал и не пытался узнать, чем они живут и как любят друг друга. Свою борьбу за выживание он вел в одиночку на русской обочине французской жизни. <…> Он существовал там как человек, оставивший свою жизнь в другой части земного шара», пишет автор книги.
Ключ к метафоре, давшей название книге, содержат строки, повествующие о жизни Бунина и его близких в военные годы в горной местности на юге Франции. У Бунина в 1940 году, полагает исследовательница, было чувство, что он перепрыгивает с одной льдины на другую во время ледохода, но сил остается все меньше, и вскоре он рискует сорваться в холодную бездну. Но ему с женой и несколькими спутниками все же удалось найти спасительный уголок: «Их русская жизнь протекала на чужой вилле, высоко над городом, как корабль на скалах. Они чувствовали себя командой нансеновского „Фрама“ в замерзших водах Северного Ледовитого океана — потерпевшие кораблекрушение, которым пришлось провести зиму в море чужой истории, в паковых льдах Прованса». Льды здесь — не просто иносказание. Зимы в этом регионе бывают по-настоящему суровыми, а из-за нехватки дров в военное время обитателям виллы приходилось мерзнуть.
Так они прожили военные годы, с тревожными сводками с фронтов, непростыми личными взаимоотношениями, визитом полиции в июне 1941-го, прогулками по живописным окрестностям, быстро подступающим безденежьем (нобелевская премия была уже потрачена) и скудным питанием. У Бунина на вилле был кабинет на втором этаже с дивным видом на горы и море; Иван Алексеевич, носивший тогда кепи английского фасона, напоминал моряка. В те дни писатель сжег много своих старых писем, дневников, рабочих тетрадей, набросков. Первое издание «Жизни Арсеньева» с пометами автора его секретарь едва успел выхватить из печки и спасти. В те дни Бунин считал, что мир погибает и «писать не для чего и не для кого». Но, словно противореча самому себе, именно в те месяцы он «запоем» писал рассказы для «Темных аллей», тщательно фиксируя хронологию цикла и рассылая дубликаты рукописей друзьям. Мало ли что могло случиться с оригиналами или с самим автором в военное время.
На границе двух культур
Писатель и журналист Александр Архангельский продолжает книжную серию «Счастливая жизнь», посвященную людям необычной судьбы. На сей раз ему рассказала о своей жизни Инна Ли — человек из российского-китайского культурного «приграничья». Книга «Русский иероглиф» — настоящий современный эпос, где личная история переплетена с трагическими событиями ХХ века.
Инна Ли в равной степени принадлежит к двум культурам, двум языкам, двум странам. Она родилась в Москве в семье китайского коммуниста и представительницы знатного дворянского рода Кишкиных (один из ее родственников был членом Временного правительства). Впрочем, о дворянских корнях в ее семье тогда старались не говорить. Отец, Ли Лисань, происходил из состоятельной китайской семьи, но в юности увлекся социалистическими идеями и в начале 20-х годов уехал во Францию. Там работал на заводе, за политическую деятельность был выслан на родину. Начал делать карьеру в компартии в родной провинции Хунань, где райком возглавлял молодой Мао Цзэдун. «Отец организовал шахтерский профсоюз, один из первых в Китае, провел забастовку, выдвинув классический набор европейских требований: восьмичасовой рабочий день, повышение зарплат, права рабочих», рассказывает Инна Ли. Он прибыл в Москву по вызову Коминтерна в 1930 году, работал в издательстве, где и познакомился с Елизаветой Кишкиной. В ту пору в Москве создавалось немало подобных «международных» семей. После недолгого пребывания в советских лагерях («троцкист и японский шпион») отца Инны отправили на партработу в Китай.
Жена и дочь отправились к нему вскоре после победы над Японией. Двухнедельное путешествие на Дальний Восток стало одним из первых воспоминаний 4-летней Инны. Сначала семья жила в Харбине, потом отца по распоряжению Мао перевели в Пекин. Семья поселилась в старом посольском квартале. Дети от смешанных браков, вспоминает Инна, придумали для себя слово «китарусы». Инна и ее мама получили паспорта Китайской народной республики. В партийной среде, воспитанной на связях с СССР и Коминтерном, такие семьи одобрялись. Однако в начале 60-х отношения между странами начали портиться. Из Китая в тот период вытесняли советских людей, связи слабели. На русских членов семей китайских чиновников смотрели косо. По рассказу Инны Ли, с их семьей уже побаивались общаться знакомые. Начиналась эпоха «большого скачка». А потом ее сменили времена «культурной революции». На улицах появились хунвейбины, устраивавшие погромы в «буржуазных» домах. К любому могли ворваться и начать обыск. От студентов требовали каяться в политических прегрешениях. Над семьей сгущались тучи. Сначала по обвинению в измене был арестован отец; он вскоре умер в заключении. Через несколько дней задержали Инну и ее младшую сестру Аллу, а также их мать.
Через два года, когда политика партии изменилась (для развития отношений с другими странами Китаю потребовалось много переводчиков), девушек выпустили и они смогли окончить лингвистический институт. А Елизавету Павловну освободили только в конце 70-х годов. После смерти Мао и всех испытаний, перенесенных страной, жизнь начала постепенно входить в нормальную колею. Отца Инны посмертно реабилитировали, маму восстановили на работе в институте. В Китае начались реформы — в том числе разрешили выезды за границу. И в 1984 году Инна поехала в Россию после 25-летнего перерыва…
Всю жизнь Инны Ли связана с двумя культурами. Кто же она — русская или китаянка? «Сейчас я нахожу такой ответ: я китаянка с русским уклоном. Было время, когда две мои этнические половинки вступали в конфликт. Слава богу, сейчас я нашла какую-то гармонию». В Китае есть традиционный каллиграфический сюжет, который ей очень нравится: сто иероглифов счастья. Для Инны Ли это важный элемент личной жизненной философии.
Современное кино: женский ракурс
Искусствовед, профессор Санкт-Петербургского государственного университета кино и телевидения Анжелика Артюх в течение шести лет курировала женскую программу Московского международного кинофестиваля. Много общалась с кинематографистами. Публиковала статьи в периодике. По итогам ее наблюдений и исследований вышла книга «Кинорежиссерки в современном мире». (Автор в предисловии уточняет: «Именно этот феминатив мне представляется подходящим, поскольку он ставит под сомнение закрепленную в русском языке лингвистическую универсальность понятия „кинорежиссер“ как мужской профессии».) В книге собраны очерки о современном женском кино — как российском, так и зарубежном; характеристики некоторых примечательных фильмов, рассказы о талантливых женщинах-режиссерах последних десятилетий, а также размышления о культурной ситуации нашего времени в целом. Это «призыв серьезнее и внимательнее относиться к фильмам женщин-режиссеров», отмечает исследовательница. Ведь именно в последние два десятилетия, по ее словам, женское кино стало мощной художественной силой. В последние годы все больше фильмов, снятых женщинами, получает престижные профессиональные награды (премии «Оскар» и BAFTA, призы Каннского и Венецианского фестивалей). «Женщины творят и побеждают на разных континентах, и это уже больше, чем тренд или мода», резюмирует автор.
Голливуд с его огромными финансами все еще остается преимущественно «мужским клубом». Более явственные перемены ныне происходят в независимом и малобюджетном секторе. А чем, собственно, «новое» женское кино отличается от мужского и от «старого» женского? По мнению Анжелики Артюх, женщины — авторы зарубежного артхауса не делают больших универсальных обобщений и «акцентируют чувственную сферу». В фильмах же российских женщин-режиссеров всегда много любви, игры, надежды, наивности, а в последнее время «добавилась еще и тема самоизоляции человека от большого социума, и попытка убежать в природный мир». В то же время женское кино объединяет элементы самых разных жанров и направлений. Не ограничиваясь камерной романтической тематикой, оно часто высказывается на острые социальные и психологические темы, затрагивает масштабные вопросы.
С 80-х годов стереотип «женского кино» ломает мастер военных драм и триллеров Кэтрин Бигелоу, чьи герои зачастую — одиночки, радикальные и отчаянные. «Они чем-то напоминают американских пионеров эпохи покорения Дикого Запада, действовавших во имя высших целей, смелых и бесстрашных». Еще одна яркая фигура современного западного кино — София Коппола, автор «Трудностей перевода» и «Марии Антуанетты», создавшая «образ иконы постфеминизма с его повышенной чуткостью к экспрессивному выражению современной женской сущности». Из биографических работ исследовательница выделяет «Фриду» Джулии Теймур, «Танцовщицу» Стефании Ди Джусто, «Мари Кюри» Мари Ноэль. В российском кино Анжелика Артюх предлагает обратить особое внимание на Ренату Литвинову, чей экранный образ и режиссерские работы напоминают «о жизнетворчестве времен русских символистов», а еще — на Валерию Гай Германику, Оксану Бычкову, Анну Меликян, Наталью Мещанинову и ряд других талантливых современниц. Исследовательница уверена: женский кинематограф — это уже не просто ряд отдельных имен, но глобальный феномен, неотъемлемая часть художественного мира наших дней.
Похожие подборки
Не знаете, что почитать?
