Тэги
Бесспорно, лучше всего о писателе говорят его произведения. Но работы литературоведов дают возможность увидеть, как жили и чем «дышали» авторы знаменитых книг. Новые издания предлагают читателям разные формы разговора о писательских буднях. Здесь отражены творческий процесс и повседневная жизнь литераторов, их духовная эволюция и поиски сюжетов, необычные хобби и драматичные взаимоотношения с современностью.
Как рождаются детективы
15 сентября 1890 года в особняке Эшфилд на Бартон-роуд в южноанглийском городе Торки родилась девочка с золотистыми волосами, серо-голубыми глазами и длинным именем: Агата Мэри Кларисса Миллер. Имя мать ей дала в честь героини одной популярной в ту пору (а ныне забытой) книги. Кто бы мог подумать, что девочка с «литературным» именем сама в будущем станет известнейшей писательницей, самым продаваемым автором из всех, пишущих по-английски? Что тиражи книг, издаваемых в ста с лишним странах, еще при ее жизни превысят 400 миллионов экземпляров? И что за свои творческие заслуги она в 1971 году будет удостоена титула Кавалерственной дамы Британской империи?
В России любят книги Агаты Кристи (они теперь все изданы по-русски), а также фильмы по ее произведениям. Автор новой работы «Агата Кристи: свидетель обвинения», литературовед Александр Ливергант, не только изложил перипетии жизненного пути «королевы детектива», но и в особой главе охарактеризовал образы ее героев и творческие приемы. А в конце книги привел список всех ее детективных романов в хронологическом порядке.
Агата Кристи, по словам биографа, всегда следовала законам классического детектива, выработанным в ХIX веке, но во многом расширила границы жанра. В частности, изобрела герметичный детектив, где действие из-за форс-мажорных обстоятельств происходит в замкнутом пространстве и один из находящихся там — убийца.
В жизни авторов, пишущих о сыщиках и преступлениях, иной раз тоже случается нечто детективное. У Агаты Кристи таким эпизодом стало ее исчезновение из дома в декабре 1926 года. О причине внезапного бегства Агаты Кристи и поныне спорят исследователи и книголюбы. Современники даже предполагали, что это была рекламная акция набиравшей популярность писательницы. Та история, напоминает Ливергант, прогремела на всю Англию. Шутка ли: обеспеченная замужняя дама, мать 7-летней девочки, покидает дом в 30 милях от Лондона и исчезает без вести на несколько дней. Полиция начинает розыск, помощь предлагают водолазы, мотоциклисты, ясновидящие, спириты. Популярные писатели-детективщики включая Конан Дойла, высказывают свои версии о происшествии. Газеты публикуют всевозможные слухи и сплетни о причинах побега… А Агата Кристи тем временем, зарегистрировавшись под вымышленным именем в водолечебном отеле Харрогейт, преспокойно пишет свой очередной роман (хотя ведет себя несколько странно). В конце концов ее инкогнито раскрылось, и писательница в сопровождении мужа вернулась домой. Но исследователи полагают, что здесь осталась навсегда спрятана какая-то тайна.
Читателей часто интересует, как рождаются сюжеты популярных детективных романов. Агата Кристи все криминальные интриги своих романов полностью придумывала (при этом о ядах, как бывший аптечный провизор, могла судить вполне профессионально). Она читала остросюжетные романы, листала справочники по криминалистике, расспрашивала знатоков, чтобы получить необходимые сведения. А различные детали брала «из жизни», буквально отовсюду. Так, туристический рейс на пароходе по Нилу в 1933 году подсказал ей место действия следующего романа, где Пуаро расследует серию загадочных смертей. Из поездок в археологические экспедиции со своим вторым мужем она «привезла» антураж нескольких детективов с ближневосточным колоритом. В «Родосском треугольнике» Кристи использовала свои воспоминания об отдыхе на этом греческом острове. Даже фрагменты своей личной переписки она спустя много лет подарила персонажам романа «Скрюченный домишко». В ее литературном хозяйстве ничего не пропадало.
Кристи — не только чемпион мира по книжным тиражам, но и рекордсмен по числу экранизаций ее произведений. Впервые ее герои появились на экране еще в конце 20-х годов. Отношения с киноиндустрией складывались у писательницы непросто, самовольная переделка сюжетов в ряде фильмов ее возмущала, но некоторые ленты она оценивала высоко. Биограф назвал лучшие на его вкус киноработы по книгам Кристи: в их числе сериал с Дэвидом Суше в роли Эркюля Пуаро и «Убийство в Восточном экспрессе» режиссера Сидни Люмета.
Ее романы, пишет Александр Ливергант, — как черно-белое кино, они «экономны, информативны, скупы на эмоции». Таковы черты ее фирменного стиля, хотя писательницу нередко упрекали в пресности, бледности, неяркости ее прозы. При этом она хороший психолог, в отличие от большинства коллег по жанру. Агата Кристи умеет с помощью деталей и предметов передать сущность человека. Вдобавок у писательницы, как у многих английских авторов, «порой довольно ядовитое чувство юмора, которое словно бы оттеняет, снижает криминальный накал страстей в ее детективах», добавляет биограф. В ее книгах все тщательно продумано, недаром их читают и перечитывают в том числе и литературные гурманы.
Мудрый человек из Роттердама
Во второй половине 1933 года Стефан Цвейг написал большое биографическое эссе «Триумф и трагедия Эразма Роттердамского». Писатель проводил в этой работе параллели между Европой ХVI века и все более ожесточавшейся современностью. «Едва ли найдется поприще деятельности современников, оставшееся вне его внимания, в любой области мысли этот возбуждающий, беспокойно блуждающий и все же всегда при этом точно оценивающий дух человека является первопроходцем для грядущих поколений», писал Цвейг. Книга впервые вышла в венском издательстве в 1934 году тиражом всего 600 экземпляров.
Фрагменты этой работы включены в большой том, где главное место занимает книга «Эразм», которую создал в начале 1920-х годов выдающийся нидерландский историк и философ Йохан Хейзинга (известный в первую очередь своими культурологическими трудами «Осень Средневековья» и «Homo Ludens»). В приложениях к жизнеописанию помещены фрагменты произведений великого гуманиста, а также статья о портретах Эразма. Как в других книгах серии «Беседы о культуре», иллюстративная сторона издания выполнена с большой тщательностью и вкусом. Тут и репродукции работ Дюрера и Ханса Хольбайна, и гравюры с видами европейских городов, и голландские жанровые сценки, и офорты с изображением богословских диспутов, и титульный лист издания «Похвалы Глупости» ХVII века…
Сам же «Эразм» Хейзинги — вполне традиционное по форме жизнеописание. При этом в работе историка, как пишет переводчик и комментатор Дмитрий Сильвестров, неявно присутствуют автобиографические моменты. Труды и жизненный путь Эразма Роттердамского в целом хорошо изучены за пять веков, его литературное наследие, письма и воспоминания современников дают много материала для исследователей. И все-таки в биографии этого великого деятеля Возрождения, напоминает Хейзинга, есть ряд эпизодов, о которых историкам поныне мало известно. Так, не установлен точно год его рождения (1466 или 1467-й). Кроме того, происхождение и родственные связи Эразма были долгое время окутаны тайной по причине незаконнорожденности. По-видимому, отец его был священником и весьма образованным человеком, а мать происходила из семьи врача. Изучение родственных связей Эразма также затруднено, поскольку в его среде не все тогда имели постоянные фамилии.
Одна из «темных» страниц его биографии — период, когда задумывалась знаменитая «Похвала Глупости». Хейзинга полагает, что замысел книги родился у Эразма где-то на перевале в Швейцарии, когда он верхом возвращался из длительной поездки по Италии. Приехав затем в Англию и остановившись в доме у своего друга Томаса Мора, Эразм написал «Похвалу» за несколько дней. По форме это — образец ораторского искусства, по духу — сатира в манере Лукиана, столь любимого Эразмом. «Это царство фантазии в соединении с такой чистотой линий и красок и такой сдержанностью, которые создают картину полной гармонии, выражающую самую суть Ренессанса», характеризует прославленную книгу Хейзинга. Парадоксально, но Эразм впоследствии считал это свое творение… незначительным. И больше ничего в жанре «Похвалы» не написал. Среди других его книг есть более ученые, фундаментальные, более благочестивые. Но их время прошло, уверен биограф: непреходящей остается только «Похвала Глупости».
Историк рассказывает также о духовном мире Роттердамца, о его политических, философских взглядах, привычках и характере. Эразм испытывал презрение к невежеству, к ханжеству (особенно в монашеской среде), к суевериям. Не переносил торжественных приемов, церемоний: для него это — «совершенно бесполезный и даже вредный спектакль человеческой глупости и корыстолюбия». Все отжившее, средневековое считал варварством. Также он отвергал неистовство и сумасбродство; его идеалы в жизни и в литературе — умеренность, ясная простота, гармония, полутона. Ум его — не философский и не исторический, а филологический, в связке с глубоко нравственным талантом. Эразм считал, что грамотная научная критика не подорвет авторитет Священного Писания, однако многие тогдашние теологи и церковные иерархи не разделяли подобных взглядов. Из наследия Античности, замечает Хейзинга, он выбирал лишь те элементы, которые в нравственном отношении совпадали с его христианскими идеалами.
Исследователь также показал влияние Эразма на мировую мысль, культуру и этику последующих веков. «У просвещенного человечества есть причина воздать честь имени Эразма хотя бы только за то, что он был глубоко искренним проповедником того всеобщего мягкосердечия, в котором мир до сих пор так остро нуждается», — этими словами завершает свою книгу нидерландский историк.
Мрачная тайна Ходынского поля
В жизни некоторых писателей случались и куда более жестокие «детективные» происшествия, чем исчезновение Агаты Кристи из дома в 1926 году. Под арестом и следствием по делу об убийстве долгое время находился драматург ХIХ века Александр Сухово-Кобылин. Максимально полную картину событий 1850 года взялся воссоздать современный российский писатель и историк литературы Владислав Отрошенко. При работе над документальным исследованием «Драма снежной ночи» он изучил старые газетные публикации, мемуары и малодоступные архивные материалы — в частности, подлинный экземпляр уголовного дела об убийстве Луизы Симон-Деманш, предназначенный для высших членов Государственного совета. Автор книги предложил взглянуть на всю биографию Сухово-Кобылина (а он прожил 86 лет) сквозь призму того рокового дня, когда на Ходынском поле было обнаружено тело француженки с перерезанным голом и следами жестоких избиений.
У полиции сразу возникло подозрение против Сухово-Кобылина. О связи богатого аристократа с бывшей парижской модисткой знала вся светская Москва. Он искал свою подругу с подозрительным усердием и отчаянием. В разговоре с обер-полицмейстером у Александра Васильевича дрожал голос, речь была сбивчива. Кроме того, на теле женщины нашли золотые и бриллиантовые украшения — это указывало на то, что ее убили не с целью грабежа.
Ситуация для будущего драматурга складывалась неблагоприятно. «Жестокое убийство француженки, жившей напротив самых окон генерал-губернаторского дома, всполошило всю полицию», замечает исследователь. Московский градоначальник граф Закревский негодовал и в то же время был доволен. Появился удобный повод отомстить Сухово-Кобылину — клубному остряку, донжуану, щеголю и чуть ли не «якобинцу». Его не любили высшие московские сановники. Репутация кутилы, азартного игрока тоже работала против Александра Васильевича. При том он был богат и знатен, вел древний род от некоего средневекового тевтонского рыцаря. Сам император Александр крестил его.
Закревский лично возглавил работу следственной комиссии. И улики против фрондера, как замечает автор, «не замедлили явиться». В доме его на Страстном бульваре при обыске обнаружились следы крови. И вскоре подозреваемого вывели из дома, заломив руки, и посадили в черную арестантскую карету: «Два вороных повлекли Сухово-Кобылина по дороге пожизненного бесчестья».
Автор исследования воспроизводит подробности судебного дела, которые позже перевоплотятся в эпизоды знаменитой пьесы «Дело». За первым арестом и освобождением вскоре последовал второй арест, ведь генерал-губернатор отменил решение надворного суда. Сухово-Кобылина теперь обвиняли не только в убийстве, но и в подкупе крепостных, взявших на себя вину. Но как ни старался Закревский отправить барина-вольнодумца на каторгу, а «железобетонных» улик против Сухово-Кобылина не нашлось. (Если бы уровень судмедэкспертизы тогда был выше, подозреваемого полностью оправдали бы, замечает Отрошенко.) И арестованного снова выпустили — не сняв целиком обвинений.
Но из одиночной камеры городской тюрьмы Сухово-Кобылин вышел уже драматургом. За время заключения он, макая перо в казенную чернильницу, писал комедию «Свадьба Кречинского». Ей «суждено было выдержать тысячи постановок, пройти с триумфом, под грохот смеха и аплодисментов по сценам всех знаменитых театров России», пишет исследователь. Потом появится и «Смерть Тарелкина», тоже имеющая параллели с житейскими перипетиями драматурга. Путь на сцену для каждой из пьес будет усеян цензурными препятствиями.
А премьера «Свадьбы Кречинского», состоявшаяся в Малом театре при аншлаге и драках за лишний билетик, всколыхнула новую волну сплетен. Публика судачила о возможных прототипах, о том, что это, мол, «признание» драматурга — в аллегорической форме. Автор был рад успеху комедии, но понимал, что ажиотаж этот подогревается его уголовным делом, следствие по которому еще продолжалось. Только при новом императоре, в 1857 году, дело Сухово-Кобылина было окончательно закрыто. Писателю вернули паспорт и все конфискованные вещи. Но тем же царским указом были оправданы и крепостные. Получилось — никто не виноват в преступлении! И общественное мнение вновь оказалось против Сухово-Кобылина. «С этого момента репутация убийцы, ловко увернувшегося от наказания, преследовала его до конца дней», размышляет Владислав Отрошенко, предоставляя читателю самому решить — был ли повинен в преступлении классик отечественной драматургии.
Роман с фокстротом
Элементы литературоведческого детектива можно обнаружить и в недавно вышедшей работе Моники Спивак «Андрей Белый: между мифом и судьбой». Среди прочего автор анализирует роль дневников в жизни и творчестве этого писателя Серебряного века. Сохранилась очень небольшая часть дневников Белого, о судьбе некоторых тетрадей доныне ничего неизвестно. Так, записи 1910-х годов, сделанные в Швейцарии, скорее всего там и остались после отъезда автора на родину. Дневник же за 1925−1931 годы был изъят сотрудниками ОГПУ в рамках расследования «дела о подпольной контрреволюционной организации антропософов», и больше эти бумаги никто не видел.
По-настоящему авантюрная история развернулась вокруг берлинских дневников и записей Белого начала 20-х годов. Перед возвращением в Россию писатель оставил их у своего знакомого, позже перебравшегося в Париж. После его смерти бумаги русского классика лежали, всеми забытые, в подвале парижского дома и были извлечены оттуда — с повреждениями и утратами — лишь в начале ХХI века. Но на аукционе во Франции берлинский архив Белого был приобретен неизвестным лицом и вновь канул в неизвестность. «Остается мечтать, чтобы эти материалы когда-либо стали доступны читателям и исследователям», констатирует автор книги. Как знать, не хранится ли где-нибудь на чердаке или в подвале еще что-то ценное для российского литературоведения?..
В ряду научных изысканий, включенных в книгу, несколько особняком стоит статья, посвященная Андрею Белому — танцору. «Редкий мемуарист не упомянул о безудержных плясках Белого в берлинских кафе в период эмиграции», отмечает Моника Спивак.
Танцев много и в его прозе. Герои книг Белого «поплясывают», носятся «танцующим шагом». Один из персонажей романа «Петербург» «протанцевал» свое имение, а потом у него «вытанцовывались дети». Пляшут и танцуют у Белого предметы одежды, части тел, явления природы, тени, мысли, слова и математические знаки в рукописях профессора Летаева. Танец входит в конструкцию, именуемую Белым «миф моей жизни».
Танец — одно из важнейших событий биографии Белого, рассказывает исследовательница. С раннего детства Боря Бугаев учится танцам, с 8 лет посещал балы в Московском Благородном собрании. Будущий писатель знал 20 танцев, включая фигурные вальсы, мазурку и русскую. В 13 лет он имел весьма высокую квалификацию танцора. Не обходились без танцев литературные вечеринки в его арбатской квартире в первые годы ХХ века. И в зрелом возрасте Белый не оставил этого увлечения. Однажды на каком-то собрании, «тряхнув стариной», пустился вприсядку.
В 1922 году в Германии он стал заядлым посетителем танцевальных клубов и лихо в них отплясывал. В Европе после войны в моду вошли фокстрот, тустеп, шимми; увлекались ими и некоторые из русских эмигрантов. «Танцующий Андрей Белый производил впечатление шокирующее. Он воспринимался современниками как курьезная „достопримечательность“ Берлина и, в свою очередь, подвергался критике и насмешкам», пишет Моника Спивак. О его танцах воспоминали коллеги-писатели: Михаил Осоргин, Ирина Одоевцева, Владислав Ходасевич, Роман Гуль, а также его партнерша по танцам поэтесса Вера Лурье.
При этом Белый подходил к своему увлечению серьезно, он брал в Германии уроки современных танцев. Хотя его танец казался на первый взгляд безумством, демоническим и вакхическим спектаклем, зрители-немцы высоко оценивал его мастерство и подчас аплодировали «русскому профессору».
Берлинские танцы, подчеркивает исследовательница, были для Белого и способом изжить ряд личных драм — смерть матери, уход жены, разрыв с Антропософским обществом. В ту пору он впал в тоску и депрессию, и от интеллектуальных трудов все чаще «убегал» к чувственным телодвижениям модного танца. Фокстрот был его лекарством (другим было писание стихов). И вскоре «танцевальное наваждение» писателя окончилось.
Прогулки на Рижском взморье
От мифотворчества Андрея Белого перекинем мостик к мифам, связанным с известными писателями советского времени. Об их образе жизни и привычках сложено немало легенд. Как отличить правду от вымысла? Историк и краевед Александр Васькин постарался упорядочить сведения этого рода в своей новой книге «Повседневная жизнь советских писателей от оттепели до перестройки». При работе автор опирался на мемуары и дневники писателей, газетные и журнальные публикации, архивные документы. Использовал он также личные воспоминания и свои интервью с литераторами.
Писатели составляли особый отряд советской интеллигенции. Это были властители дум, к чьему голосу прислушивались миллионы. Членство в Союзе писателей СССР открывало путь к социальным благам более высокого уровня, чем были доступны рядовым гражданам. Александр Васькин разбирает в подробностях различные аспекты внерабочей жизни отечественных тружеников пера в 1950—1980-е годы. (Хотя отделить «искусство» от «быта» для поэта или романиста не так-то просто.)
Важной приметой тогдашней жизни были дома творчества писателей. Существовало множество таких домов в лучших курортных районах страны, но самый знаменитый располагался на Рижском взморье, в поселке Дубулты близ Юрмалы. Он задумывался как идеальное место, где можно было с успехом совмещать отдых и работу. Природа и пейзаж как бы призваны были вдохновлять талантливых авторов. В номерах создавалась хорошая звукоизоляция, чтобы стук пишущих машинок не мешал соседям. Многие писатели, пожив месяц-другой в Дубултах, возвращались домой с новым романом или новой пьесой.
В Доме творчества, сообщает исследователь, действовала система привилегий. Одним литераторам полагался отдых летом, другие могли рассчитывать только на менее престижную зиму или весну. Чем выше были официальный статус писателя или чем шире его популярность — тем выше этаж (с эффектным видом на Рижский залив), на котором он получал номер. Неравенство проявлялось и в рассадке отдыхающих в столовой.
На природе и дышалось, и думалось лучше. Писатели вместе ходили на прогулки, вели беседы и споры, купались, устраивали вечеринки. Организовывались поездки за грибами и ягодами (особенно хороша была черника), охотничьи и рыболовные туры. На теннисный корт приходили поиграть и местные девушки. Но все это обычно происходило во второй половине дня. «До обеда Дом творчества выглядел опустевшим. Только перья скрипели и стучали машинки», приводит историк слова одного из завсегдатаев. Некоторые авторы строго устанавливали для себя рабочий график, когда их не полагалось тревожить.
В 60-е годы в зимние месяцы там собиралась отличная компания писательской молодежи: Войнович, Гладилин, Аксенов, Искандер… Творческой активности способствовали и приятельское общение, и холодный морской ветер, загонявший всех в номера. Гладилин потом в эмиграции вспоминал, что в Латвии ему всегда хорошо и быстро работалось.
Там царила особая атмосфера писательского товарищества. Дома творчества были помимо прочего и местами общения писателей из разных регионов и республик. Представители разных народов знакомились, завязывали дружбу, творческое сотрудничество. Шел активный культурный обмен. Окуджава и Галич приезжали в Дом творчества с гитарами, исполняли песни. И конечно же, многие тут читали друзьям новые стихи. Ходил анекдот про одного стихотворца, чьи исчерканные рукописи уборщица однажды выбросила, приняв за мусор…
Тщательно отделяя факты от легенд и баек, Васькин в своей книге также рассказывает, как члены Союза писателей и Литфонда лечились, как они следили за охраной своих авторских прав, как доставали дефицитные вещи и продукты (некоторым было стыдно получать эти спецпайки в присутствии обычных людей в магазине) и чем занимались в свободное время на дачах в Переделкине… Фотографии из собрания Государственного литературного музея, помещенные на обложке и вклейках, превосходно передают эту атмосферу неформальной жизни писателей: Шолохов готовится к охоте, Трифонов задумался над шахматной доской, Паустовский присел на скамейку в Доме творчества, о чем-то оживленно беседуют Евтушенко и Вознесенский… Поистине, советская литература продолжает жить не только в текстах книг, но и в рассказах о жизни знаменитых авторов.
Коллекционер впечатлений
Стефан Цвейг — один из самых любимых и широко издаваемых в России зарубежных писателей. Первые упоминания о его творчестве появились еще в начале ХХ века в журнале русских символистов «Весы». Советские издатели благоволили к автору, дружившему с Максимом Горьким. В последние десятилетия в нашей стране выходят и собрания сочинений Цвейга, и отдельные произведения, по разным причинам ранее не издававшиеся на русском. Пришло время выпустить полную, тщательно документированную биографию австрийского классика.
Литературовед Федор Константинов провел масштабную исследовательскую работу — в том числе на родине писателя и в странах, где он бывал. При подготовке книги «Стефан Цвейг» он досконально изучил жизненный путь и наследие своего героя, включая малоизвестные и поныне не изданные в России тексты. Биограф воссоздал культурную и общественную атмосферу Европы и Америки конца ХIХ — первой половины ХХ веков, установил, какие жизненные эпизоды повлияли на создание того или иного сочинения Цвейга. Не обошел вниманием события-символы и загадочные происшествия в жизни писателя. Константинов ведет повествование в свободной, разговорной манере (а местами и чуть старомодной — под стать описываемой эпохе).
Отличительной чертой Цвейга, отмечает исследователь, было умение быстро находить общий язык с незнакомым человеком — соседом по ресторанному столику, зрителем в театре, попутчиком в поезде. В этих разговорах писатель ценил те моменты, когда человек «познает весь ужас жизни и смерти», и потом делал их кульминациями своих лучших новелл. Во время городских прогулок Цвейг часто наблюдал за прохожими или посетителями кафе, пытался угадать их профессию, характер. Иногда подолгу шел по улицам за интересующим его человеком и на основе наблюдений «выдумывал его жизнь». В нем всегда вел внутреннюю работу писатель-психолог.
Цвейг был человеком невероятно любознательным, увлекающимся, легким на подъем. Он мог, по словам Константинова, неделями безвылазно сидеть в библиотеке над материалами для новой книги, а потом вдруг помчаться на другой конец света за свежими впечатлениями. Благо в средствах этот выходец из зажиточного семейства не был стеснен. Так, большая поездка в Индию в 1908—1909 годах всколыхнула в нем интерес к индийской философии и буддизму. Еще через два года, набив чемодан томиками Уитмена, Торо и Эмерсона, он отправился на пароходе в Америку (помимо Соединенных Штатов, побывал тогда в Квебеке, на Бермудах, в Коста-Рике, а в Панаме добрался до Тихого океана, повторив путь первопроходца-конкистадора Васко Бальбоа). В дни поездки в СССР в 1928 году он посетил музей Толстого в Ясной Поляне, видел Москву, Ленинград, познакомился с советскими писателями… Гуманист и космополит, Цвейг мечтал о духовном единстве Европы. Его родиной был мир искусства и литературы, не имеющий государственных границ.
А какие люди жили в те времена в Вене! Основатель психоанализа Зигмунд Фрейд, композитор Густав Малер, архитектор Отто Вагнер, поэт Гуго фон Гофмансталь, прозаики Артур Шницлер и Йозеф Рот, идеолог сионизма Теодор Герцль… В первой трети ХХ века Цвейг, по рассказу биографа, вел активную светскую жизнь, посещал литературные салоны, не пропускал вернисажей и премьер. Приезжая в другие города и страны, он с легкостью заводил новые знакомства с местными писателями, журналистами, учеными, коллекционерами рукописей. Самыми близкими его друзьями были Ромен Роллан и Эмиль Верхарн. А вот дружба с некоторыми немецкими коллегами (например, филологами из Веймара) прервалась после прихода к власти нацистов.
В предвоенные годы Цвейг, ненавидевший идеи национального или классового превосходства, пребывал в оцепенении. Печататься в Германии, а затем и на родине, ему стало невозможно. Он переехал в Лондон, совершил турне по Южной Америке и вскоре поселился в небольшом арендованном бунгало в Бразилии. «Забыться» помогала работа во всех его привычных жанрах: проза, эссе, публицистика, биографии знаменитых людей… Но его вера в гуманизм, демократию и силу культуры рушилась. Этот пессимизм отразился в поздних произведениях — романе «Нетерпение сердца» и книге мемуаров «Вчерашний век». Недавний жизнелюб, он стал бояться выходить из дома, разговаривать с незнакомцами. Друзья в тот момент были далеко, некоторые из них погибли. Писательский труд (да еще когда родной язык — немецкий) после воцарения Гитлера представлялся ему ненужным. Экспансия зла шла стремительно. Цвейгу казалось, что нацисты преследуют его по всему миру. Слухи о появлении немецких кораблей в Карибском море окончательно сломили его. И он сел писать прощальные письма — друзьям, издателю, юристу… Этот «нетипичный австриец с тонким вкусом, глубоким умным взглядом, огромным сердцем, необъятной душой» (слова биографа) завещал похоронить себя в Рио-де-Жанейро.
Похожие подборки
Не знаете, что почитать?
