Культурное многообразие мира исследуют специалисты по различным дисциплинам. В нынешнем обзоре собраны новые книги, где предмет изучения находится на стыке нескольких наук: литературоведения и психологии, истории, кино и политологии, краеведения и лингвистики… Написанные ярко, а порой и парадоксально, эти работы привлекают читателей, стремящихся выйти за рамки привычных границ и познавать мир с неожиданных сторон.

Точное предсказание будущего — редкое, феноменальное явление, природу которого давно пытаются разгадать ученые. Некоторым писателям тоже присущ дар предвидения. Их книги воспринимаются как пророчества. Эта тема заинтересовала французского литературоведа, психолога, автора ряда интеллектуальных бестселлеров Пьера Байяра. Он собрал своего рода каталог книг-предсказаний ХIХ и ХХ веков и проанализировал их. Его остроумное междициплинарное исследование-эссе «„Титаник“ утонет» способно заинтересовать даже тех, кто редко открывает филологические книги. Автор не ограничивается научной и познавательной целью: «Мне хотелось бы выразить пожелание более внимательно прислушиваться к тому, что литературные тексты говорят о будущем, дабы с их помощью мы могли повлиять на него и даже спасти жизни».

«Титаник» утонет

392 ₽ 1 567

На этот раз Байяр выдвигает предположение, что литературные произведения способны не только описывать настоящее или повествовать о прошлом, но и предсказывать будущее. Байяр приводит интереснейшие литературные примеры, подтверждающие пророческий дар писателей — пусть даже те не подозревают о его существовании. И такой подход к книгам в корне изменяет их прочтение.

Посмотреть

В самом деле, если бы владельцы «Титаника» внимательнее читали статьи и романы о судоходстве в северной Атлантике, возможно, удалось бы избежать жертв. Ведь журналисты и писатели предупреждали об опасностях, которые таит плавание в морях, где встречаются айсберги. Сама жизнь предлагала писателям сюжеты для романов-катастроф. Но все равно эти истории казались фантастическими: ведь вероятность роковой встречи в океане двух плавучих объектов крайне мала, да и моряки ведут круглосуточное наблюдение с борта судна… Нет-нет, писатели явно преувеличивают, такого просто не может быть!

Именно так читающая публика отнеслась и к роману Моргана Робертсона «Тщетность», вышедшему в 1898 году. Но через 14 лет книгу эту перечитывали уже совсем по-другому: ведь в ней с поразительными совпадениями в деталях описывалась гибель океанского лайнера. Байяр также напоминает, что среди погибших пассажиров «Титаника» был и влиятельный английский журналист Уильям Стед, некогда опубликовавший два рассказа о гибели огромных пароходов посреди Атлантики. Одно из судов погибло от столкновения с айсбергом, на другом не хватило спасательных шлюпок… Случайность? Проницательность? И надо же ему было угодить на этот злополучный рейс…

Вообще, предсказания различных катастроф — излюбленный жанр писателей с пророческими способностями. Эдгар По в 1838 году в своей «Повести о приключениях Артура Гордона Пима» предсказал события после кораблекрушения, произошедшего спустя почти полвека, и имя главного персонажа этой морской драмы — Ричард Паркер. В малоизвестном романе Герберта Уэллса «Освобожденный мир» (1913) предсказано появление атомного оружия и явлена картина мира после масштабной ядерной войны, начавшейся в середине 1950-х годов. Современный поэт из Гаити Франкетьен (кстати, друг известного нашим читателям Дани Лаферьера) за 2 месяца до страшного землетрясения на острове предсказал его в своей пьесе. Сам поэт был погребен под обломками дома, но чудом остался жив. «Получается, что литературный текст, подобно сейсмографу, способен улавливать информацию, не всегда воспринимаемую разумом» — размышляет Байяр.

Ученый предлагает не путать содержащиеся в романах предсказания и предчувствия. Первые делаются осознанно, требуют точного анализа имеющихся у писателя данных и «основаны главным образом на умозаключении»; вторые относятся к сфере под- или бессознательного, их можно назвать внезапными озарениями. Интересно, что у Жюля Верна автор обнаруживает «промежуточные» случаи — в романах «С земли на Луну» и «Вверх дном». Кафка и Замятин описали устройство тоталитарных обществ задолго до их реального возникновения. Пророческие способности демонстрировали в своих романах Франц Верфель и Мишель Уэльбек.

Так что же это — логический анализ или неподвластный науке «сдвиг временных пластов»? Спорам о феномене писательского предвидения нет конца. «Если целый ряд значимых произведений искусства, созданых под воздействием событий не только прошлого, но и будущего, важно иначе выстроить историю литературы и искусства» — уверен Байяр.

Культуролог Мишель Пастуро создал цикл книг о роли и значении различных цветов в европейской истории. У каждого из них — своя особая судьба. Черный, к примеру, на протяжении многих столетий вообще не считался цветом. «Черное и белое воспринималось и использовалось как „не-цвета“, они вдвоем составили свой особый мир, противоположный миру цвета» — отмечает Пастуро в своей книге «Черный. История цвета». Лишь в середине ХХ века черный был реабилитирован и включен в общепринятый цветовой канон. Этому, в частности, способствовала выставка в одной из парижских галерей, которая прошла под сенсационным для того времени названием «Черный — это тоже цвет». С тех пор появилось немало исследований о семантике этого цвета со времен античности до наших дней.

Черный. История цвета

729 ₽

Автор предпринимает настоящее детективное расследование приключений черного цвета. Цвет первозданной тьмы, Черной смерти и Черного рыцаря, в Средние века он перекочевал на одеяния монахов, вскоре стал доминировать в протестантском гардеробе, превратился в излюбленный цвет юристов и коммерсантов, в эпоху романтизма оказался неотъемлемым признаком меланхолических покровов, а позднее маркером элегантности и шика и одновременно непременным атрибутом повседневной жизни горожанина.

Посмотреть

Пастуро подошел к задаче фундаментально (но уложившись при этом в довольно компактный объем). Перед историком цвета, по его словам, возникает масса теоретических проблем. Здесь нужно обладать знаниями в различных научных дисциплинах — от искусствоведения и истории быта до химии и оптики. Важные источники информации для исследователя — история красильного дела, тканей и одежды. К тому же представление о цвете и его восприятие со временем менялись. «Цвет — явление прежде всего социальное. Именно общество „производит“ цвет, дает ему определение и наделяет смыслом. <…> Цвет, по сути, пронизывает собой весь комплекс жизненных явлений, все виды деятельности» — убежден Пастуро.

В полной мере это относится и к черному. Согласно библейскому рассказу о сотворении мира, он возник раньше всех остальных цветов. В мифологиях Европы, Азии, Африки — это первозданный цвет, но также и символ чего-то пугающего, непознанного. У древних греков это цвет обители мертвых — Аида, чей мрачный владыка восседает на троне из черного дерева. По Библии, это цвет Сатаны, греха и смерти; с самого возникновения христианства Ад изображался черно-красным. В эпоху феодализма черный наделяется однозначно негативным смыслом. Средневековые художники окрашивали в цвет ночи представителей адского бестиария — ворона, медведя, кошку, кабана.

Но были и другие трактовки черного. Он символ земли, плодородия, труда. Монахи-бенедиктинцы носили черные рясы даже в эпоху «гонений» на этот цвет. Присутствовал он в те времена и на гербах европейских монархов, в том числе императора Священной Римской империи. Популярность среди знати соболиного меха улучшило репутацию черного. Он становится знаком тайны. В романах и стихах ХII-ХIII веков нередко фигурирует Черный рыцарь, вынужденный скрывать свое имя. Отголосок этой традиции можно встретить в романе Вальтера Скотта «Айвенго».

В ХV веке черный «обретает положительный смысл, становится респектабельным, модным или даже роскошным». Моду на черные одеяния установили городские чиновники, купцы, банкиры, университетские преподаватели. А 600 лет назад оделся в черное даже принц Филипп Добрый (впоследствии герцог Бургундский, самый могущественный государь Европы). Этот цвет теперь ассоциировался с добродетелью и высокой моралью, с честной и благочестивой жизнью.

Вожди Реформации осуждали «буйство цвета в храмах» и выступали против «нарумяненной» папской власти, в результате чего черная одежда в ХVII веке стала почти униформой. В следующем столетии черный цвет, пишет Пастуро, «был изгнан почти отовсюду», но во времена готического романа и романтической поэзии вернулся с триумфом. Индустриальная революция с ее углем и копотью придала черному новое значение. Теперь это практичный, немаркий цвет городской одежды, строгий и суровый, его предпочитают буржуа, судьи, полицейские — «все те, кто обладает властью или знанием». В ту же эпоху появляются химические черные краски, заменившие старинную технологию на основе жженой кости и сажи.

Для творческих людей и всех, кто жаждал свободы, засилье черного было невыносимо. Об этом писал Оскар Уайльд, любитель ярких цветов. Большинство художников-модернистов предпочитали богатую палитру. В политическом спектре черный цвет издавна занимал «протестную» нишу — от пиратского флага до полотнищ анархистов. В лексике это знак чего-то незаконного, грозного, тайного. А в мире моды черный в ХХ веке стал эмблемой высокого дизайна и современного стиля, в более широком значении — цветом «передовой мысли и творческого вдохновения, влиятельности и всемогущества». Испытавший много на своем веку, неоднократно менявший эстетический и идеологический имидж, ныне черный цвет по предпочтениям находится примерно в середине хроматической гаммы. И это очень достойное место.

История Англии ХIХ и ХХ веков привлекает ученых разного профиля. Ольга Шнырова выпустила книгу «Суфражизм в истории и культуре Великобритании». Тема эта для российского читателя малознакомая, хотя о российском женском движении (в революционном аспекте) работы в нашей стране издавались.

Исследовательница начинает с тех событий, что предшествовали зарождению суфражизма в 1860-е годы: «Викторианский период считается золотым веком английской истории, связанным с завершением промышленного переворота, превращением Англии в мастерскую мира, первую морскую и колониальную державу». В стране также шла либерализация в разных сферах общественной и политической жизни. Началась парламентская и избирательная реформа.

Суфражизм в истории и культуре Великобритании

Нет в продаже

В монографии рассматривается история суфражизма и его влияние на жизнь Великобритании. Автор раскрывает особенности и причины эволюции движения на протяжении трех периодов истории страны, объясняя, как его сторонницы перешли от сбора подписей под парламентскими петициями к радикальным мерам. Внимание уделяется и малоисследованным аспектам вопроса: мужскому суфражизму и антисуфражистскому движению.

Посмотреть

Однако положение женщин в викторианскую эпоху даже ухудшилось. У молодых представительниц среднего класса не было каких-либо иных перспектив, кроме замужества и работы гувернанткой. Правовой статус замужней женщины был низок: при вступлении в брак вся ее собственность, кроме земельных угодий, переходила к мужу. Образ «ангела домашнего очага» хорошо известен, в частности, по романам Теккерея и Диккенса. Нетрудно представить, с каким сопротивлением столкнулись первые суфражистки. Кампания за женскую эмансипацию в середине ХIХ века началась с борьбы за женское образование и улучшение правового статуса замужних женщин. Но вскоре дамы также начали борьбу за равноправие в других сферах — вплоть до участия в выборах и возможности быть избранными в парламент.

В те годы в Англии существовало множество обществ и комитетов реформаторского толка. Шла борьба с общественными предрассудками. Ольга Шнырова рассказывает об интеллектуальном союзе Джона Милля и Гарриет Тейлор, борцов за женскую эмансипацию; о суфражистском разветвленном клане Макларенов-Брайтов, где почти все были участниками движения (а также квакерами). Люди этого круга целенаправленно искали себе спутника из круга единомышленников. Именно из этой среды вышли первые женщины-медики и женщины-адвокаты. Существовало в женском движении и радикальное крыло: наследницы этой традиции и ныне громко заявляют о себе.

Суфражистки воздействовали на общественное мнение, публикуя статьи в прессе, издавая брошюры и журналы, проводя лекции. Постепенно появился тип «новой женщины», а вслед за ним возникла феминистская проза с целой плеядой персонажей, мечтающих полностью освободить женщину. Активными сторонниками эмансипации женщин были, в частности, Джером К.Джером и Бернард Шоу. А вот Киплинг и Честертон выступали против женского избирательного права. Таких же взглядов придерживались члены Антисуфражистской лиги, созданной в защиту старых семейных ценностей.

Но освободительный процесс уже нельзя было остановить. Ускорение ему придала Первая мировая война, когда демографический баланс в Великобритании изменился, и женщины стали все чаще занимать должности в традиционно мужских сферах. Женщины-военнослужащие были поварами, клерками, водителями, телефонистками. Даже у премьер-министра Ллойд-Джорджа личным шофером работала женщина. Ряд суфражисток стали в те годы медсестрами.

Окончание войны совпало с принятием закона об избирательном праве для женщин. Власти все же подстраховались и ввели для женщин возрастной и имущественный ценз (его отменили в конце 20-х). И вскоре появились первая женщина-депутат парламента, первая женщина-министр… «Политическая карьера не была основной целью суфражисток: они рассматривали право голоса как механизм, с помощью которого можно было добиться улучшения положения женщин во всех сферах» — отмечает автор. Бывшие суфражистки рассеялись впоследствии по разным партиям и движениям Британии (от коммунистов до ирландских националистов), но борьба за полное равноправие полов продолжалась.

С точки зрения кинокритика и историка кино Михаила Трофименкова, культовые фильмы и культовое кино — две разные вещи. Вокруг культовых фильмов «сложилась сектантская субкультура со своими ритуалами», и пускай об этом пишут исследователи массовых психозов, считает критик.

А культовое кино, «благодаря своему уникальному стилю — вырывается из хронологии и рамок какого-либо направления одновременно», это кино «больше самого себя, оно выходит за рамки экрана, стремясь объять небо и землю». Именно этому явлению посвящена книга «Культовое кино». В ней Трофименков собрал четыре десятка своих статей о фильмах 1944–2016 годов.

Культовое кино

Нет в продаже

Новая книга знаменитого кинокритика и историка кино, сотрудника издательского дома "Коммерсантъ", удостоенного всех возможных и невозможных наград в области журналистики, посвящена культовым фильмам мирового кинематографа. Почти все из этих фильмов не имели особого успеха в прокате, однако стали знаковыми, а их почитание зачастую можно сравнить лишь с религиозным культом.

Посмотреть

Размышляя о кино, выходящем «за рамки экрана», критик и сам выходит за пределы традиционного киноведения. Книга его, по сути, цикл культурологических очерков, где каждый фильм — это повод поговорить об искусстве и политике, о духе времени и кинотехнологиях, о судьбах режиссеров, сценаристов, актеров. О новаторских приемах и ключевых метафорах, о секрете зрительского успеха… Словом, для синефилов этот сборник — настоящая находка, возможность расширить эрудицию и узнать мнение авторитетного критика о ярких фильмах разных лет.

Культовое кино — всегда авторское, поэтому отпечаток личности режиссера присутствует в каждой ленте. Режиссер Орсон Уэллс «сделан из той же материи», что и его герои, размышляет критик в связи с фильмом «Господин Аркадин».

Трофименков дает настоящий бой стереотипам. Часто приходится слышать о неизбывной мрачности фильмов Бергмана. Даже Тарковский попался в ловушку этого мифа, считает критик. Между тем, по его мнению, достаточно внимательно посмотреть «Седьмую печать» и станет ясно — все эти «ужасы средневековья» разворачиваются на условной театральной сцене, во всем здесь сквозит игра.

Любой великий фильм, считает критик, — это развернутая метафора режиссерской манеры. В фильме «На последнем дыхании» Годар «впервые придал игровому фильму качество документального свидетельства об эпохе, в которую он снят». На последнем дыхании живут не только герои, но и режиссер. Годар снимал чрезвычайно быстро, точно так же он писал и рецензии на фильмы за столиком в кафе.

В очерке о фильме Кубрика «2001. Космическая одиссея» Трофименков расскажет, какую роль играет звучащая в фильме симфоническая поэма Рихарда Штрауса «Так говорил Заратустра», и о пристрастии режиссера, чьи родители родились на восточной окраине Австро-Венгрии, к венскому декадансу и культурному синкретизму начала ХХ века.

Хотя Трофименков и разочаровался в последнее время в постмодернизме, но работы лучших мастеров наших дней вызывают у него сильные эмоции. По его мнению, Тарантино в своем кровожадном бурлеске «Бесславные ублюдки», помимо прочего, отдал «дань уважения голливудской традиции вертеть историей, как заблагорассудится». Разобраны в книге и два фильма Джоэля и Этана Коэнов, чье место — «в ряду выдающихся мизантропов мировой культуры».

А снятая почти полвека назад «Американская ночь» Трюффо, по словам исследователя, — «один из величайших фильмов о кино», где врут персонажи, бутафорские пистолеты, искусственный снег… но только не кинопленка.