Как и «Станция на пути туда, где лучше», «Эклиптика» — роман в первую очередь об искусстве. Но если в «Станции» Бенджамину Вуду приходилось упрятывать эту тему в обертку от триллера, то здесь, в «Эклиптике», обрамление более привычное — интеллектуальный роман. «Эклиптика» — сочетание трех пересекающихся окружностей. В центре — классический сюжет не столько о титане и стоике, сколько о гении, справа и слева — аллюзии на такие вершины высоколобой литературы, как «Волшебная гора» Томаса Манна и «Волхв» Джона Фаулза.

Эклиптика

577 ₽ 1 153

Тонкий, увлекательный, совершенно непредсказуемый роман о природе творчества, о призраках, которые преследуют нас, о том, что все самое прекрасное и ужасное мы носим с собой.

Посмотреть

Собственно, с отсылок к книгам Манна и Фаулза роман и начинается. Турция, один из небольших островов неподалеку от Стамбула. Не то творческая резиденция, не то лепрозорий, не то санаторий для людей искусства в кризисе, которым для того, чтобы разродиться шедевром, требуется покой и тишина. А вскоре здесь должен появиться юный Фуллертон — собрат то ли Ганса Касторпа, то ли Николаса Эрфе. Набором хорошо знакомых декораций Вуд словно с самого начала дает нам понять, что следует настроиться не на очередную историю из жизни художников, а на роман идей, в котором история конкретной творческой личности — не более чем повод для разговора об искусстве и творчестве в целом.

Таким образом, «Эклиптика» выходит далеко за рамки привычного рассказа о том, как художник делает искусство, где артист, творец предстает перед читателем в роли небожителя или супергероя, подчиняющего себе косную материю. Такое романтическое представление, растиражированное типовой литературой о людях искусства, приводит к тому, что содержание таких книг мало чем отличается от комикса. Между тем, как замечает один из персонажей книги, «если застрять в мире супергероев, реальность всегда будет разочаровывать». Такое впечатление, что Бенджамин Вуд в «Эклиптике» изо всех сил стремится нас разочаровать.

Да, конечно, здесь есть все обычные приметы романа о человеке искусства. Все стадии эволюции художника, все перипетии его жизни. Происходящее с главной героиней романа, молодой шотландской художницей Элспет Конрой (она тоже заперта на творческом острове), вполне вписывается в уже знакомый круг тем и проблем, одолевающих творческую личность. Дерзкий юный порыв, столкновение с академическими кругами, «новый голос», испытание славой. Тоска по изначальной свежести и желание добиться невозможного. Зияющие высоты перфекционизма. Разлад между собственной и публичной оценкой своих творений, искушение успехом и муки творчества. «Плодотворный» союз с критикой. И все же, в «Эклиптике», Бенджамина Вуда интересует не столько творец и тараканы в его голове, сколько само искусство.

Как и в «Станции на пути туда, где лучше», Вуд незаметно подводит нас к мысли, что наш способ восприятия себя, своих проблем, окружающего оказывается, по преимуществу, художественным, образным, почти поэтическим. Мир, и в самом деле, наше представление. Поэтому старая дилемма «жизнь или искусство» носит весьма условный характер. Это тоже не более чем удобный способ художественной интерпретации действительности. «Весь мир — театр, а мы в нем актеры». Но у всякой пьесы есть смысл. Вот к этому смыслу и подталкивает нас Вуд загадкой прибывшего на остров Фуллертона. Границы между жизнью и искусством зыбки. По сути, их не существует и вовсе. И в искусстве, и в жизни мы имеем дело не непосредственно с самой действительностью, а с ее образом, с определенной картиной мира. Внезапное осознание этого («как вообще представить то, что само по себе является представлением чужих представлений?») и приводит главную героиню к кризису почти гоголевского масштаба.

Но стремление выйти к самим вещам — это псевдопроблема, порожденная ошибочным жестким разграничением воображаемого и действительного. Столь же ложным является и стремление к чистому искусству, к сути, к чистому вдохновению, изъятому из культурного контекста и социальной среды. Замкнутое существование сидельцев на турецком острове иллюстрирует судьбу чистого искусства, избавленного от житейских бед и забот, от трудностей, а, в конечном счете, от цели, мотива и почвы для творчества. Свобода творчества и самобытность — не более чем поза, метафора одиночества и самоубийственного тупика. Очищенная ради «настоящего» искусства среда способствует исключительно продуцированию окружающей теперь тебя пустоты.

Искусство, пытаясь превзойти себя и стать более или менее жизнеподобным, в итоге, возвращается к самому себе, к той или иной картине окружающего. Оно обречено не на метания между жизнью и областью воображаемого, а на блуждание среди тех или иных образов действительности, разнящихся лишь степенью яркости и убедительности. Что бы мы ни делали в искусстве, да и в жизни тоже (разве каждый из нас не творец своей собственной истории?), мы всегда приходим к эклиптике, чистой условности, абстрактной, обобщенной картине реальности. Раздвигая рамки, мы созидаем новые. Мы переходим от одной системы образов к другой или создаем новые образы, отталкиваясь от старых. По-другому просто не бывает. Поэтому Вуда в романе интересует не великая сила, а великая слабость искусства, его фундаментальное несовершенство и ограниченность. Поиски абсолюта, реалистичности, ожидание муз — все это лишь формы воображения нашей жизни вообще и жизни искусства в частности. Но то, что они связаны с воображением, не делает образы, к которым мы прибегаем, ни пустыми, ни мертвенными. Если заменить все эти старые принципы жизнеподобия сознательным оперированием известными сюжетами и мотивами, то такого рода искусство может оказаться не менее эмоциональным, захватывающим, — если хотите, сердечным, чем старое, апеллировавшее к естественности, оригинальности и вдохновению.

И «Эклиптика», практически вся сознательно выстроенная на чужих представлениях, жонглировании знакомыми мотивами, сюжетами и образами — тому живое подтверждение.