Приближаются 20-е годы ХХI века. Но не иссякает интерес писателей и исследователей к 20-м годам прошлого столетия. Регулярно выходят книги известных российских литераторов, посвященные той эпохе. Их авторы ищут связь времен, перекличку умонастроений в обществе и даже сходство своих биографий с судьбами писателей, живших почти столетие назад.

Итак, 1920-е. Первое десятилетие после революции и гражданской войны. Новая власть и новые законы. Масштабные перемены во всех областях жизни. Время, когда стремительно делались карьеры, обесценивались прежние ценности. Именно в 20-е в русской литературе появилось много новых, ярких писательских имен. Одновременно зарождалась и русская литература в эмиграции.

Что же так привлекает в той эпохе писателей, родившихся во второй половине ХХ века? Казалось бы, это десятилетие неплохо известно читателям документальной и художественной литературы. Но на самом деле многое здесь и поныне остается в тени.

Дмитрию Быкову — и как писателю, и как журналисту — интересны как раз загадочные, маргинальные, малоизученные аспекты 20-х. В своих книгах он часто рассказывает о забытых фигурах и событиях той поры. Быков также воспринимает эти «пограничные» времена как своего рода метафору российских 1990-х: «есть вещи, типологически присущие всем пред- и постпереворотным эпохам», писал он.

В его романе «Остромов, или Ученик чародея» речь идет об участниках подпольного эзотерического кружка, существовавшего в Ленинграде в середине 20-х годов. Участников этой организации позже арестовали и осудили, а само «дело ленинградских масонов» на многие десятилетия было засекречено. Быков опирался при работе на публикации историков-архивистов, а где-то ему помогало воображение. Особый его интерес вызывает глава кружка — Борис Астромов-Кириченко (именно таково его настоящее имя), о котором прежде писали крайне мало. Это двойственная, доныне неразгаданная фигура; не то авантюрист и провокатор, не то романтик-идеалист. Ясно одно: он умело использовал тягу к потустороннему, возникшую у некоторых питерских интеллигентов после крушения их старого жизненного уклада. Книга показывает 20-е годы с неожиданной стороны: атмосфера «тайного общества мистиков», характеры его участников и городская жизнь изображены в романе очень колоритно.

В романе «Икс», действие которого в основном разворачивается в 20-е годы в Москве, Быков обращается к тайне авторства некоего знаменитого романа. Но это не историческое исследование о «Тихом Доне», а художественная (местами фантастическая) версия одной из главных литературных загадок ХХ века. Быков в романе размышляет о проблеме «своего» и «чужого» в литературе, о «стирании» и «переписывании» текстов и личностей в бурные эпохи. Ведь в 20-е годы само понятие слова «плагиат» подчас меняло значение под влиянием революционной идеологии…

Быков также выступал как публикатор забытых текстов русской литературы 1920-х годов. Несколько лет назад с его предисловием вышло издание первого «коллективного романа» советской литературы — «Большие пожары». В его создании приняли участие известных 25 писателей, в том числе Александр Грин, Леонид Леонов, Алексей Толстой, Исаак Бабель, Михаил Зощенко, Константин Федин, Вера Инбер, Вениамин Каверин и инициатор проекта — главный редактор «Огонька» Михаил Кольцов. Роман после 1927 года не переиздавался, опыт объединения писателей в артель сочли непродуктивным. Но текст, где соединились детектив, мистика и картины советских нравов, по-своему любопытен. «Двадцать пять писателей бессознательно, коллективным разумом, поставили абсолютно точный диагноз эпохе», пишет Быков. В книге, по его словам, ярко отразились «густые, кровавые и ошеломляюще перспективные двадцатые с их расцветом талантов и вакханалией утопической глупости».

 

Малоизвестные тексты и реалии того периода и сегодня привлекают внимание писателя. В октябре выходит подготовленная Быковым антология «Маруся отравилась: Секс и смерть в 1920-е». Стихотворение Маяковского, вынесенное в название книги, как раз широко известно. А вот ряд других текстов, вошедших в антологию, извлечены из старых журнальных подшивок. «Антисексус» Андрея Платонова и вовсе не был тогда опубликован, впервые увидев свет лишь спустя полвека, за границей. Но и то, что своевременно попало в печать, было разругано и фактически изъято из литературного обихода. Вопросы брака, «пола», семейного быта много обсуждались в 20-е годы, находили отражение в художественной литературе и кино. Пока продолжался нэп, власть допускала эти дискуссии. К тому же рассказы и повести с элементами «мещанства» и «клубнички» хорошо раскупались читателями, — в отличие от конструктивистских поэм и производственных романов. Литература «про это» и на 12-м году революции продолжала вызывать ажиотаж. А в стране победившего пролетариата то и дело случались любовные драмы и даже самоубийства на романтической почве. Человеческие инстинкты оказались неискоренимы.

 

Об этом и пишут авторы включенных в антологию текстов. Здесь есть настоящие раритеты — к примеру, повесть Осипа Брика «Не попутчица» (единственное художественное произведение в литературном наследии видного филолога), пьеса футуриста и ЛЕФовца Сергея Третьякова «Хочу ребенка» (ее не удалось в те годы ни поставить, ни даже полностью напечатать), повесть Глеба Алексеева «Дело о трупе» (ее автор, талантливый и довольно известный в то время прозаик, в 1938 году был расстрелян как «враг народа»). Рассказ Евгения Замятина «Наводнение» стал последним произведением писателя, опубликованным в СССР до его эмиграции. Несколько особняком стоит повесть Алексея Толстого «Гадюка»: ее напечатали в 1928-м, сильно не ругали и неоднократно переиздавали. В антологии — не только «потаенная» история литературы, но и история нравов в раннем СССР. И обращение составителя книги к данной теме неслучайно. Сегодня, по словам Быкова, мы живем «в очень схожей реальности, заставляющей поминутно оглядываться на двадцатые годы»: возникшая после 1990-х годов «ситуация духовного тупика» способна порождать в обществе разочарование и депрессию.

 

Черты сходства 20-х годов с сегодняшними днями ищут и современные романисты — авторы биографий известных писателей. Сергей Шаргунов выпустил книгу «Катаев. Погоня за вечной весной». Ее герой начинал печататься еще до Первой мировой войны, прожил долгую жизнь, но именно в 20-е годы он нашел в литературе свой путь, а его произведения обрели широкую популярность. В марте 1922 года сотрудник украинской РОСТА Катаев, одетый — по свидетельству очевидца — как «бездомный бродяга», приехал из Харькова в Москву. Он в то время бойко сочиняет стихотворные агитки и пропагандистские пьесы, но пишет «для себя» и серьезные вещи в стихах и прозе. А уже в 1928-м, после выхода повестей «Растратчики» и «Отец», ряда рассказов, пьесы «Квадратура круга» (поставлена во МХАТе) он — признанный писатель. Его хвалит Горький, его гонорарам завидуют все нэпманы Москвы. Валентину Петровичу Катаеву, как автору идеи, посвящен роман Ильфа и Петрова «12 стульев» — одна из самых знаменитых книг 20-х годов. Но «погоня за вечной весной» требовала от советского писателя многих компромиссов… Свою книгу Шаргунов писал, опираясь на исследования предшественников и ранее не публиковавшиеся материалы из личных архивов.

 

 

Захар Прилепин еще в 2010 году выпустил в серии «ЖЗЛ» жизнеописание Леонида Леонова (чья проза 20-х заметно повлияла на атмосферу и стиль романа Прилепина «Обитель»). Потом появились работы о поэтах 20-х годов — Борисе Корнилове, Владимире Луговском… В нынешнем году вышла книга «Жизнь и строфы Анатолия Мариенгофа». Можно сказать, публикация приурочена к юбилею — 100 лет назад, в 1918 году, в Пензе увидела свет первая книга стихов Мариенгофа «Витрина сердца». Прилепин увлекся его поэзией еще в 90-е, студентом филфака, когда сам писал стихи в авангардистском стиле и собирал редкие издания начала ХХ века. Лучшие стихи Мариенгофа, считает Прилепин, написаны «в самом начале 20-х»; но уже в конце десятилетия он фактически бросил писать стихи, «осмысленно жил на краешке эпохи». В эти годы уложилось столь много, что иным литераторам этого хватило бы на несколько жизней. Знакомство с Есениным и участие в «банде имажинистов» (именно так в 1920 году писали на афишах), широкая, хотя и во многом скандальная популярность, имидж хулигана и денди, распад группы имажинистов и смерть Есенина, выход мемуарных книг «Роман без вранья» и «Циники», нападки критиков, начало работы в драматургии… Он и позже не раз менял амплуа, брался то за исторические, то за актуальные политические сюжеты.

 

Но «если в 1920-е Мариенгоф был самым передовым, модным и неподражаемым, то спустя полтора десятилетия он стремительно устарел», констатирует биограф. Что же, поэт второго ряда, средней руки драматург? Нет — крупная фигура! «Арлекин, клоун, акробат, даже шут — всего лишь маски, которые выбрал себе Мариенгоф. На самом деле он: реформатор рифмы, создатель собственной уникальной поэтической мастерской, своей, узнаваемой и только для него характерной манеры», убежден Прилепин. Он вывел Мариенгофа из «тени» Есенина, показав и творческий путь, и жизненные драмы этого разносторонне одаренного человека. Который, как и многие в кругу его друзей и коллег, был «родом из двадцатых».

В оформлении материала использована фотография Александра Родченко и фрагмент обложки журнала «Новый ЛЕФ» №3 за 1927 год.