Главным литературным событием ноября, безусловно, становится двухсотлетие Ивана Тургенева — одного из лучших русских романистов, еще при жизни получившего признание всюду, где умеют читать.

Тургенев, будучи прогрессивным меланхоликом, мучился в своем времени невыносимо. Представить себе его живущим сейчас практически невозможно: равновеликих нет, а сам он настолько боялся бы кого-то обидеть, что и вовсе, пожалуй, перестал бы писать о чем-то, кроме красот природы средней полосы, как послевоенные авторы до пятьдесят третьего года.

Предлагаю вам пересмотреть творчество Ивана Сергеевича сквозь причудливо изогнутое стекло его противоречивой натуры. Портретный Тургенев, постно уставившийся вдаль в окружении других покрытых меловой пылью классиков, уныло висящих над доской в шумном классе — жалкая проекция, не годная даже стать напоминанием о таланте писателя. Спасибо школе за многое, но не за уроки литературы, где художественное наследие равняют по линейке и отмеряют часами и минутами.

Всю жизнь Тургенев сомневается в окружающем мире и себе самом. Убежденный либерал и европеец по духу, он чувствует отвращение к насилию, свидетелем которого становится в Париже во время революции 1848 года. Сочувствует крестьянству и пытается по мере своих сил облегчить жизнь людям в наследованном имении, но кажется себе человеком не на своем месте, предпочитая почти все время проводить за пределами России.

Тургенев пишет елейное письмо Александру II, убеждая его в своей лояльности, и при этом на протяжении трех лет спонсирует эмигрантскую революционную газету в Париже. Дружит с Бакуниным, но испытывает отвращение к радикальным переменам в обществе. Охотно и любезно общается с сестрой Бакунина Татьяной, в которую влюблена добрая половина московских писателей, однако равнодушием отвечает на ее романтическую привязанность.

Толстой в одном из частных писем сетует, что Т. — «прекрасный человек (не очень глубокий, очень слабый, но добрый, хороший человек), который говорит всегда то самое, что он думает и чувствует». Это — уже спустя двадцать лет после ссоры в имении Фета, чуть не закончившейся дуэлью между двумя классиками, еще и приходящимися друг другу родственниками посредством Софьи Андреевны. Впрочем, характеристика «слабый» из-под пера Толстого-христианина звучит почти похвалой. А несостоявшаяся дуэль (на ружьях!) и вовсе была какой-то нелепицей…

Достоевский ненавидит Тургенева вполне очевидно и желчно, делая его прототипом «великого писателя Кармазинова», жадного, трусливого, исписавшегося типа; Герцен в «Колоколе» и вовсе называет «седовласой Магдалиной (мужеского рода)». Меланхоличный И.С. огрызается довольно безобидно, предпочитая рефлексировать и, по возможности избегая утопических мыслей, писать о том, что есть, а если уж о том, чего нет, то об явно возможном. Пишет, в частности, огромный роман «Новь», за который его не любят уже вообще все. Потом, разобравшись, полюбляют.

Сегодня мы знаем тургеневского «лишнего человека», образ-колосс, осмысляемый по сей день; знаем «тургеневскую девушку», которую воспринимают то восторженно, то иронично (зависит от того, куда направлен идеологический флюгер). Но мы не знаем Тургенева-человека — и это не беда. Тургенева нужно просто перечитать, а перечитав — спроецировать на сегодняшнюю реальность. Примерно так и работает классика.

Можно было бы составить список из десяти пунктов, почему любую книгу Тургенева необходимо открыть прямо сейчас. Объяснить на гифках. Однако, хотелось бы гласом вопиющего в пустыне прямыми сделать во степи стези нашему читателю. Забудьте свои школьные сочинения, возможно, даже диссертации… они виною тому, что мы снисходительно-одобряюще относимся к гению, большему, чем Достоевский. Подойдите к прозе писателя как к чему-то новому, изданному сегодня, быть может, даже небольшим тиражом. Про нее еще не написали ни Юзефович, ни Быков, ни толстожурнальные снобы. Никто еще не вынес суждения. Неизвестно, как она продается. Книга перед вами — читайте.

Вы удивитесь — во-первых, потому, что со школы успели позабыть совершенно все, во вторых, — потому как найдете в нем морозную прозрачность Бунина, точность Набокова, прилежную, баховскую композицию пушкинской прозы… а еще — самого себя среди героев. Возможно, второстепенных — они, к слову, чаще становятся любимыми.

Голос Тургенева — городского невротика, меланхоличного, мечтательного, слабого, как и любой из нас, негромок и ясен, и кристально понятен сегодня. Особенно сегодня.