Издательство «Фантом Пресс» выпустило книгу, которую называют «самым ирландским текстом» из всех существующих на русском языке. О работе над переводом и о своих впечатлениях от романа рассказывает переводчица книги, Шаши Мартынова.
Перевод этой книги стал мне в конце зимы и весной этого года особым приключением. Уильямз мощно подпитал мою Внутреннюю Ирландию, подарив свою — плотную, трехмерную, снабженную полной трансляцией по всем каналам ощущений и своеобразно, пылко убедительную, пусть и слегка утрированную, а потому выдвигающуюся за контуры нарисованного. Вот эта его Ирландия создала мне поддерживающее пространство равновесия в те дни февраля, когда в семье были болезнь и смерть, а потом до самого конца работы над переводом питала меня. Я очень рада, что «Фантом Пресс» взялся делать эту книгу, — и благодарна за то, что приставил к ней переводчиком меня.
Удивителен для меня — так же будет, подозреваю, и для остальных его русскоязычных читателей — оказался опыт вживания в человеческое и бытовое пространство «Счастья», вернее — гипнотически переменная скорость этого вживания. Примерно до середины романа атмосфера дискретна, не слипается полностью, в точности как при приезде в чужой город, который проступает отдельными статичными пятнами света и тени, а затем все сцепляется туже и убедительнее, делается подвижным и дышащим, абсолютно родным. К концу первой трети текста входишь в эту деревенскую медитацию, ловишь ее ритм, и становятся забавными претензии уже прочитавших эту книгу, что в ней «ничего не происходит». Происходит, просто надо отстроить зрение. У Уильямза получилась настоящая энциклопедия сельской жизни Ирландии первой половины ХХ века, с креном в грезу. И отсылку к похождениям Дон Кихота и самому Дон-Кихот-принципу Уильямз дает так же, как это бывает у человека во сне — и в воспоминаниях: все зыбко и приблизительно, как песня за стенкой. И от этого достовернее.
Уильямз, дублинец по рождению и образованию, поездив по Европе, вернулся в 1985-м жить в Клэр и с тех пор славен поэтизацией западной Ирландии — он и писать начал уже там. Сперва была драматургия и исторический нонфикшн, а дальше пошли романы. И вот этот опыт автора в нонфикшне роману оказался очень на пользу — вернее, без увлеченности историческими частностями романа и не было б. Герой-рассказчик вспоминает времена электрификации ирландской глубинки. План электрификации сельской местности разработали лишь к 1945 году (Ирландия, напомню, во II Мировой войне не участвовала), претворять начали в 1946-м, длилась она до 1970-х. Опоры для линий электропередач закупали в Финляндии, Ирландия приобрела их около миллиона штук. Первую партию опор — несколько тысяч единиц — лично проверил ирландский лесничий Дермот Манган, прокуковавший в заснеженных финских лесах не один месяц аккурат с 1945-го на 1946-й. Та первая партия была выторгована ирландцами у финнов по два фунта за одну опору — прекрасная цена, шведы и норвежцы готовы были продавать заметно дороже; замученная репарациями Финляндия алкала фунтов стерлингов и оказалась переговороспособнее. Приход электричества совершенно преобразил ирландскую провинцию, стремительно лишив ее остатков брутальной сказочности, какая присуща была ей века напролет. Уильямз, как и немало других ирландских авторов, вроде бы романтизирует то время — но нет, в том-то и дело: мы читаем юношеские воспоминания героя-рассказчика — которого то лето, о котором в романе речь, совершенно преобразило и сделало в итоге тем, кем он стал (не буду выдавать этот скромный обаятельный секрет), — и романтический флер для этого жанра совершенно естественен.
Деревню Фаху, где происходит действие «Счастья», сравнивают с Макондо, но сравнение это неточное и поверхностное. Больше всего этот извод ирландской глубинки напоминает Кефалонию Луи де Берньера, а если и отдает Латинской Америкой, то — из латиноамериканской трилогии того же Луи де Берньера, которая вся из Макондо, в общем, выросла, но сама по себе — не она. Уильямза роднит с Берньером любовь, с которой оба воссоздают свои миры, и голографичность деталей. Ирландия Уильямза в каждой точке — живописный узор Мандельброта. Макса Немцова, редактора на этом переводе, вот эта Берньеровская — если даже не Пинчоновская — глазастость сердца радовала особенно.
Отдельное удовольствие и жест достоверности и красоты в романе — немало слов, попавших в английский из ирландского или же просто ирландские слова. Уильямз иногда оговаривает это прямо в тексте — как часть идейной и поэтической канвы происходящего; иногда не оговаривает, а просто употребляет. Роман написан на английском, и автор при этом впрямую желает сохранить в том числе и словарный колорит. Обходиться с этими словами в переводе можно несколькими разными способами — например: переводить не окрашенным словом из слоя романного времени; переводить окрашенным словом из слоя романного времени; транслитерировать без грамматического сдвига в сторону языка перевода; транслитерировать с грамматическим сдвигом в сторону языка перевода; давать или не давать сносок с оригинальным словом и его словарным значением. В итоге мы с редактором решили максимально сберечь колорит и дать транслитерации ирландских слов кириллицей, а к ним словарную сноску, и потому все фонетические конфеты — piseog, gabháil, beart, bodachán, liúdramán, smuilceachán, prislín, sciathán leathair, cuaird, ciotóg — достанутся читателю в целости и сохранности. Тут уместна будет неизменная благодарность Юрию Андрейчуку, ирландоведу и ирландофилу, исполнителю и знатоку ирландского языка, истории и музыки, моему всегдашнему советчику едва ли не на всех моих переводах ирландской литературы.
В романе «Вот оно, счастье» среди многочисленных каналов ностальгии, в которых на все лады рокочет машина времени, задействован, конечно же, и музыкальный. Вблизи романного экватора реминисценции в тексте временно перестают маскироваться под художественную прозу и превращаются в прекрасный живой нонфикшн, посвященный истории музыки и танца графства Клэр. Среди знатоков ирландской музыки династии клэрских виртуозов легендарны — там штраус родил штрауса, а еще у него был брат штраус, и у него тоже три поколения штраусов. В этом дополнительное измерение романа, и оно ностальгическое лишь отчасти: неостановимое истекание красоты из условного «сейчас» в условное «вчера» лишь на первый взгляд печально; если взглянуть пристальнее, становится ясно, что именно это истекание и делает красоту ею самой.
Однако, если б весь роман был написан на этой единственной ноте — ностальгии и романтики, — он, думаю, в итоге оставил бы по себе довольно приторное воспоминание. Но нет: юмор в «Счастье» едва ли не Спайк-Миллигановский, и Фаха временами откровенно напоминает Пакун.
И, наконец, стоит намекнуть будущему читателю: пока живете с этим романом в руках и в голове, постоянно спрашивайте себя, о каком счастье речь и в чем Уильямз глазами героя-рассказчика увидел его — и как его нам показывает. И дарит.
Похожие подборки
Не знаете, что почитать?
